Владимир Мавродин - Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века)
В другом месте Н. Я. Марр замечает:
«В формации славянина, конкретного русского, как, впрочем, по всем видимостям и финнов, действительное историческое население должно учитываться не как источник влияния, а творческая материальная сила формирования: оно послужило в процессе нарождения новых экономических условий, выковавших новую общественность, и нового племенного скрещения фактором образования и русских (славян) и финнов. Доисторические племена, следовательно, по речи все те же яфетиды, одинаково сидят в русских Костромской губернии, как и в финнах, равно и в приволжских турках, получивших вместе с финнами доисторическое праурало-алтайское рождение из яфетической семьи, разумеется, более раннее, чем индо-европейцы получили из той же доисторической этнической среды свое пра-индо-европейское оформление».
И далее:
«Когда говорят о конкретном племени (а не об отвлеченном племени-примитиве), то это определенное скрещение ряда племен…».[136]
Н. Я. Марр отмечает, что каждое из племен — кимерийцы, скифы, сарматы — сыграло свою роль в процессе образования русских.[137]
Так ставит новое учение о языке вопрос о происхождении русских славян, и в свете его особое значение приобретает проблема генетической связи последних со всем предшествующим этническим и социальным комплексом и, несмотря на кажущуюся странность этого взгляда, нам представляется необходимым связать и русских славян, не с каким-нибудь определенным племенем, не с одной народностью древности, а с целым рядом их, некогда живших на данной территории, менявших часто свое название в зависимости от тех или иных социально-политических условий, но по сути своей, в основной массе, остававшихся автохтонами, несмотря на имевшие место отдельные факты миграций, завоеваний, перегруппировок племен, приводивших к новым, иным племенным образованиям.
Как мы видим, теория Н. Я. Марра, посильно примененная к вопросу об этногенезе славян, не имеет ничего общего с постановкой вопроса, сугубо политической, о «славянстве» скифов, сарматов, роксалан и т. п., имевшей место у И. Е. Забелина и Д. И. Иловайского. У первого в большей степени, у второго в несколько меньшей и главным образом по отношению к более позднему периоду, сквозит намерение представить скифо-сарматский мир, а равно алан, гуннов, угров, болгар и т. д., как мир славянский. Их лингвистические упражнения, стремившиеся отыскать русский язык в позднейшей его форме, именно уже русский индо-европейский язык, а не язык росов-русов яфетидов, в названиях и именах скифо-сарматской поры, дали интересные материалы, но все их построения не могут быть приняты. Их попытка найти современные нации в племенах древности заранее была обречена на неудачу, но все-таки изыскания этих историков дали большой материал для позднейших работ в этой области.
2. Анты
Еще в период бронзы на всем огромном пространстве среднего и нижнего Поднепровья, Поднестровья, Прикарпатья и Повислинья в памятниках материальной культуры наблюдается известная общность, характеризуемая наличием общей шнуровой керамики и каменных могильных плит с так называемыми «шаровидными амфорами» и, наконец, западнее, тем, что определяет собой «лужицкую культуру». Интересно отметить, что указанный район формирующейся культурной общности совпадает с районом расселения славян.
Примерно в этом же районе, концентрируясь в среднем Приднепровье и в Западной Украине, в I–V вв. н. э. распространяется культура «полей погребальных урн».
Культура «полей погребальных урн», остатки которой часто встречаются на Днепровском Правобережье, на левом берегу Днепра представлена слабее и встречается главным образом по Пслу и Ворскле на Полтавщине (Нежин, Прилуки) и, отчасти, на Черниговщине. Для культуры «полей погребальных урн» характерно сочетание трупоположения и трупосожжения, наличие урн с прахом и вещами. «Поле погребальных урн» представляет собой кладбища, состоящие иногда из 600 и более индивидуальных погребений. Из вещей чаще всего находят керамику, лепную и сделанную на гончарном круге, бусы (стеклянные, сердоликовые, янтарные и пастовые), фибулы, пряжки, подвески, гребни, пряслица, изредка серпы. Из импортных вещей попадается стекло, краснолаковая посуда, морские раковины. Оружие не встречается. В трупоположениях обнаруживается, как правило, более богатый инвентарь — имущественная дифференциация уже прослеживается.
Невдалеке от могильников, по-видимому, родовых кладбищ, располагаются городища. Продолжают существовать древние городища скифской поры (на Левобережье — Вельское), принадлежащие древнему туземному земледельческому населению, заселявшему городища вплоть до IX–X в., до времен создания Киевского государства.
Указанное обстоятельство свидетельствует об отсутствии резкой смены населения в больших городищах лесостепной полосы, тесно связанных памятниками материальной культуры I–V вв. н. э. с культурой «полей погребальных урн».
Наряду с огромными городищами (Вельское, Пастерское, Мотронинское) в лесостепной полосе среднего Приднепровья в эти времена существуют небольшие городища (на Левобережье — Кременчуг на Псле, Кантемировка у Полтавы).
Население среднего Приднепровья в те времена было тесно связано с Римом торговлей: по всей территории Левобережья — в Черниговской, Курской, Харьковской и Полтавской областях — обнаружено большое число римских монет I–III вв. н. э. Но среднее Приднепровье было связано с Римом не только торговлей. Это были времена, когда границы еще могущественной Римской империи в Задунайской Дакии простирались на севере до Карпат, а на востоке до низовья Днепра, когда на огромной территории от Днепровского Левобережья до Дуная, от «Венедского залива» (Балтийского моря) и до Балкан начала складываться на основе этно- и глоттогонической общности общность этнографическая — зарождалось славянство.[138]
Упоминаемые впервые в начале н. э. у Тацита и в Певтингеровых таблицах под названием «венедов» славянские племена являются автохтонами бассейнов рек Днепра (главным образом в среднем его течении), Вислы и Дуная. Исторических предшественников славян, мы усматриваем в носителях трипольской культуры, в обитателях больших городищ, земледельческих племенах лесостепной полосы скифской поры, в нескифских племенах этого периода времени (неврах, андрофагах и др.), в создателях культуры «полей погребальных урн», которые в известной своей части уже являются собственно славянами.
Венеды дают начало славянам и антам, в которых большинство исследователей видит предков восточных славян — русских.[139] Мы не можем в данном разделе нашей работы ставить вопрос об антах в целом, а постараемся только определить роль антов в складывании восточнославянских племен Левобережья.
Если Иордан помещает антов примерно от района Дунайской дельты до Днепра,[140] то Прокопий Кесарийский знает антов не только на нижнем Дунае, но и гораздо далее на восток. Прокопий пишет, что побережье Азовского моря, ранее заселенное кимерами, теперь (VI в. н. э.) занимают утургуры, «а за ними на север сидят бесчисленные народы антов». Приурочить антов к местности к востоку от Днепра позволяют и некоторые другие данные. Так, уже в III в. греческие надписи на памятниках Керчи засвидетельствовали собственным именем «Αντας» наличие антов где-то недалеко от Боспора Киммерийского.[141] Б. А. Рыбаков обращает внимание и на то обстоятельство, что в VI в. авары в степях ведут войны с залами, савирами, утургурами и антами, что у утургуров и антов общие враги и союзники, — и это, как совершенно справедливо замечает автор исследования об антах, свидетельствует о проникновении антов далеко на восток, к Азовскому побережью и к Тамани, где, быть может, нашла себе пристанище часть антов. На юге, в степной полосе, поселения антов прерывались кочевьями гунно-болгарских племен.[142] Северная граница антов нам неизвестна, но вряд ли она далеко отступала от лесостепной полосы.
Проникновение антов на восток в какой-то мере подтверждается еще и тем, что одно из позднейших восточнославянских племен, позднее всего включившееся в социальную, политическую и культурную жизнь Приднепровья, — вятичи, — несомненно связано с антами. Термин «ант», с одной стороны, ведет к «вендам» — «венедам», с другой — к «вент»’ам — «вят»’ам — «вятичам».[143] Не случайно юго-восточные поселения вятичей доходили до среднего Дона, заходили, быть может, и южнее, и только позднее, под давлением кочевников, вятичи покинули эти края и начали уходить все дальше и дальше в леса, населенные муромой, мордвой и другими приволжскими племенами, все больше и больше удаляясь от лесостепной полосы, заселенной в глубокой древности антами.[144]
