Марк Блок - Характерные черты французской аграрной истории
Целые толпы лесовиков, часто возбуждавших подозрения у оседлых людей, бродили по лесам или строили там свои хижины. Это были охотники, углежоги, кузнецы, искатели дикого меда и воска (bigres — в древних текстах), добыватели золы, которую использовали для выделки стекла или мыла, обдиралыцики коры, служившей для дубления кож и плетения веревок. Еще в конце XII века дама Валуа держала в своих лесах Вири (Viry) четырех слуг: один из них корчевал деревья (мы имеем уже период расчисток), другой расставлял ловушки, третий был стрелком, четвертый — углежогом. Охота в тени лесов была не только спортом: охотники поставляли кожи городским и помещичьим кожевникам, а также переплетным мастерским монастырских библиотек; охотники поставляли продовольствие для всех столов, даже для войска. В 1269 году Альфонс, граф Пуатье, готовясь к крестовому походу, приказал убить в своих обширных овернских лесах большое количество кабанов, чтобы взять с собой за море солонину. В те времена куда больше, чем теперь, сохранились древние обычаи сбора различных плодов, и лес представлял для жителей соседних с ним мест такое изобилие ресурсов, о каком мы даже не имеем представления. Жители соседних, деревень, разумеется, ходили в лес за деревом, гораздо более необходимым для жизни, чем в наш век каменного угля, нефти и металла. Дерево шло на топливо, факелы, строительный материал, на дранку для крыш, на частокол для укрепленных замков, на изготовление деревянных башмаков, рукояток плугов, различных орудий, на фашины для укрепления дорог. Кроме того, людям нужны были в лесу и все другие виды растительных продуктов: мох и сухие листья — для подстилки, плоды букового дерева, — чтобы выжимать из них масло, дикий хмель, терпкие плоды диких деревьев (яблоки, груши, боярышник, терновые ягоды) и сами эти деревья, груши или яблони, которые вырывали с корнем, — чтобы прививать их потом в фруктовых садах. Но главная экономическая роль леса была в другом — в том, в чем в наше время мы уже отвыкли ее видеть. Свежая листва, молодые побеги, трава подлеска, желуди и плоды буковых деревьев леса были прежде всего кормом для скота. Количество свиней, которое могли прокормить различные части леса, было в течение долгих веков, при отсутствии всякого правильного межевания, наиболее обычным мерилом размеров леса. Жители близких к лесу деревень пасли там свой скот, крупные сеньоры постоянно держали там большие стада и настоящие табуны лошадей. Эти стада животных жили почти в диком состоянии. Еще в XVI веке — так долго придерживались этой практики — сир де Губервилль в Нормандии время от времени отправлялся в свои леса на поиски своих животных и не всегда находил их. Один раз он встретил только быка, который «хромал» и которого «не видели уже два месяца»; в другой раз его слугам удалось изловить «норовистых кобылиц… которых безуспешно пытались поймать в течение двух лет»{16}. Это довольно интенсивное и всегда беспорядочное использование леса постепенно уменьшало густоту высоких лесных массивов. Подумать только, сколько прекрасных дубов было погублено в результате сдирания коры! В XI–XII веках лес, загроможденный мертвыми стволами и нередко заросший кустарником (что делало его труднопроходимым), был, тем не менее, местами довольно редким. Когда аббат Сугерий захотел выбрать в лесу Ивелин (Iveline) двенадцать хороших балок для своей базилики, его лесничие сомневались в успехе своих поисков, да и сам он склонен был приписать чуду счастливую находку, которой в конце концов увенчалось его предприятие{17}.
Так зубы животных и руки лесовиков, уничтожая и портя деревья, издавна подготовили дело расчисток. Однако в раннее средневековье большие лесные массивы находились еще настолько в стороне от жизни общества, что обычно ускользали из-под влияния приходской организации[7], которое распространялось на всю населенную зону.
В XII и XIII веках были сильно озабочены тем, чтобы включить в территорию приходов эти лесные массивы. Повсюду в лесах появлялись участки обработанной земли, которые нужно было обложить десятиной, — ведь там поселялись земледельцы. На равнинах, на склонах холмов, на наносных землях леса атаковали топором, садовым ножом или огнем. Правда, очень редко леса исчезали целиком. Но многие были сведены до небольших участков. Утрачивая свою индивидуальность, зачастую они мало-помалу теряли и свое имя. Когда-то каждое из этих темных пятен на земледельческом ландшафте имело, подобно рекам и главным неровностям рельефа, свое место в географическом словаре, элементы которого во многих случаях восходили к более ранним временам, чем те языки, о которых история сохранила память. Раньше говорили о больших лесах: Бьер (Bière), Ивелин (Iveline), Лэ (Laye), Крюи (Cruye), Лож (Loge). С конца средних веков остатки этих древних массивов стали называть не иначе, как леса Фонтэнбло, Рамбулье, Сен-Жермен, Марли, Орлеана; названия, заимствованные от имени города или охотничьего павильона (ибо лес в этот период особенно привлекал внимание в качестве места королевской или сеньориальной охоты), заменили старые слова, следы забытых языков. Примерно в то же время, когда уничтожался лесной покров равнин, крестьяне долин Дофинз поднялись на штурм альпийских лесов, в глубине которых уже существовали поселения монахов-отшельников.
Было бы, однако, ошибкой думать, что люди, осваивавшие целину, были заняты исключительно корчеванием пней. Они трудились и на болотах, особенно в приморской Фландрии и Нижнем Пуату, а также на многочисленных необработанных пространствах, занятых до тех пор кустарником или дикими травами. При помощи плуга и мотыги крестьяне самоотверженно боролись с густым кустарником, с терновником, с зарослями папоротника и всеми «этими сорными растениями, вцепившимися в недра земли», как рассказывает нам уже цитировавшаяся хроника Мориньи. По-видимому, зачастую расчистка начиналась именно на таких открытых пространствах[8]; война против леса началась лишь во вторую очередь.
Эти завоеватели земли часто создавали новые деревни в самом сердце расчисток. Это были или стихийно возникающие населенные пункты [вроде деревушки Фруадвиль (Froideville) на берегу ручья Орж (Orge), которая, как показывает нам любопытное обследование 1224 года, создавалась дом за домом в течение последних пятидесяти лет{18}], или же, чаще, поселения, возникшие сразу, по инициативе какого-нибудь предприимчивого сеньора. При отсутствии других документов иногда достаточно исследования карты, чтобы определить, что тот или иной населенный пункт возник именно в эти времена: дома группируются по определенному рисунку, более или менее напоминающему шашечное расположение (например, в основанном в 1203 году Гоше де Шатийоном поселении Вильнев-ле-Конт (Villeneuve-le-Comte) в Бри или в бастидах[9] Лангедока). Порой, особенно часто в лесу, дома вместе с огороженными участками вытягивались вдоль специально для того проложенной дороги, а поля располагались наподобие скелета рыбы, по обе стороны от этой центральной оси. Такова деревушка Буа-Сен-Дени (Bois-Saint-Denis) в Тьераше (Thiérache)[10] (рис. 1) или необычные деревни в большом лесу Альермон (Aliermont)[11] в Нормандии, построенные руанскими архиепископами на двух разветвлениях одной бесконечной дороги{19}. Но иногда эти признаки отсутствуют: дома теснятся, как придется, и деревни, по расположению парцелл ничем не отличаются от соседних. Тому, кто не знает, что местечко Вокрессон (Vaucresson), в долине к юту от Сены, было основано Сугерием, расположение парцелл ничего не сказало бы. Часто само название раскрывает суть дела. Не всегда, разумеется. Нередко новые поселения получали свое название от необработанного места, на котором они возникали. Например, Торфу (Torfou) — это было название буковой рощи, в которую Людовик VI направил людей, распахивавших целину. Но обычно выбирали более выразительные названия. Они недвусмысленно напоминали то о самом факте распашки (Essarts-le-Roi), то о недавнем характере поселения (Villeneuve, Neuville),[12] причем часто с определением, указывавшим или на звание сеньора (Villeneuve-lArche-vêque) или же на какую-либо яркую черту пейзажа, иногда идиллическую (Neuville-Chant-dOiseî)[13]. Иногда в названии делался акцент на выгоды, предложенные держателям (Francheville, Sauvetat)[14]. В других случаях основатель поселения крестил свое детище своим собственным именем (Бомарше, Либурн). Или же, как поступали позже многие заморские колонисты, для новой деревни подыскивался какой-нибудь знаменитый крестный отец в древних странах: Дамиата (Дамиетта — название города и битвы), Павия, Флеранс (Флоренция). Подобно тому как в Соединенных Штатах имеется не менее десяти Парижей, а в долине Миссисипи Мемфис граничит с Коринфом, в Беарне в начале XIII века возникла деревня Брюгге рядом с деревней Гент. Примерно в то же время в сырых лесах Пюизэ (Puisaye)[15], между Луарой и Ионной, один сеньор, возможно участвовавший в крестовом походе, построил рядом друг с другом Иерусалим, Иерихон, Назарет и Вифагию{20}.
