Владимир Игнатов - Доносчики в истории России и СССР
При Петре был принят закон, обязывающий священников под страхом сурового наказания доносить на прихожан, если они заподозрили их в совершении или намерении совершить государственное преступление. Это касалось и информации, полученной священниками на исповеди. Священник, услышавший на исповеди от прихожан признание в совершенном или задуманном преступлении, но сразу же не донесший «куда следует», по закону мог быть подвергнут смертной казни.
Так в 1718 году попа Авраама — духовного отца подьячего Докукина — за недоносительство приговорили к смертной казни, которую заменили наказанием кнутом, урезанием языка, вырыванием ноздрей и ссылкой на каторгу в вечную работу. Оказалось, что на следствии с помощью страшных пыток у Докукина вырвали признание в том, что на исповеди он сказал священнику о своем желании подать царю протест против порядка престолонаследия. Авраама тотчас арестовали{37}.
В 1725 году астраханский священник Матвей Харитонов дал знать властям, что «был у него на духу солдат и сказывался царевичем Алексеем Петровичем». Когда «Алексея Петровича», который оказался извозчиком Евстифеем Артемьевым, схватили, то он показал, что называться царевичем Алексеем его «научал»… сам поп Матвей, которого тотчас же арестовали и заковали в колодки. И лишь на последующих пытках самозванец «сговорил», то есть снял, с попа обвинения. После этого Артемьева увезли в Москву в Преображенский приказ, попа же по-прежнему держали под караулом. Так продолжалось целый год. Астраханский епископ Лаврентий, которому жаловались родственники арестованного попа, писал летом 1725 года в Синод, что попа Матвея нужно «освободить, понеже и впредь кто будет объявлять на исповеди священникам какие царственные дела, то священник, опасаясь такой же беды… о намеренной злобе доносить, бояться будет». Матвея отправили в Петербург, в Синод, но не за наградой, а «дабы обнажить священничество» (то есть лишить сана), так как он обвинен «в важном Ея императорского величества деле».
В 1738 году на допросе в Тайной канцелярии князь Иван Долгорукий показал, что, живя в ссылке в Березове, он исповедовался у местного священника Федора Кузнецова и признался ему на исповеди, что в 1730 году, накануне смерти Петра II, он составил и подписал за умирающего императора завещание. Священник же, отпуская грех князю, сказал: «Бог-де тебя простит!» После признаний Долгорукого попа немедленно допросили, действительно ли он знал о фальшивом завещании, и, убедившись в этом, сурово наказали.
Священники становились жертвами доносов, как и все подданные: их также арестовывали, пытали и казнили. Монашество, ряса, клобук, епископский посох, преклонные года и общепризнанная святость не спасали даже высших церковных иерархов от дыбы и тюрьмы. Священников арестовывали, если они не поминали в церкви имя правящего государя или забывали помянуть Синод, не признавали отмены древнего сана «митрополит», выражали сомнения в справедливости отмены патриаршества, осуждали церковную политику Петра Великого или позволяли себе высказать нечто противоречащее указаниям Синода или царя. Окруженные толпой потенциальных доносчиков-прихожан и завистливыми коллегами, готовыми тотчас донести, такие иерархи страшно рисковали. В Синод и Тайную канцелярию потоком шли изветы о «непристойных словах», о нарушениях в отправлении треб и по другим поводам. Сыск не считался с высоким саном священнослужителя, даже если на него был подан заведомо «бездельный» донос.
В 1725 году посадили в тюрьму архимандрита Иону. Синод вступился за него: «Знатные духовные персоны арестуются иногда по подозрениям и доносам людей, не заслуживающих доверия, от чего не только бывает им немалая тягость, но здравию и чести повреждение». Обращение это не помогло — Иона из тюрьмы не вышел.
В 1730 году воронежский епископ Лев Юрлов отказался читать в церкви указ о восшествии на престол императрицы Анны Иоанновны и, наоборот, приказал молиться о «благочестивой нашей царице и великой княгине Евдокии Федоровне» — первой жене Петра I, сосланной им в монастырь. За это его по доносу арестовали, лишили епископского посоха и на десять лет заточили в дальний северный монастырь. Тогда же архиерей Лаврентий подвергся ссылке за то, что «о здравии Ея величества (императрицы Анны) многолетия петь не велел».
Служителей культа было запрещено пытать, но это затруднение легко преодолевалось. По требованию Тайной канцелярии Синод присылал попа для расстрижения преступника. Священник или монах, которому за несколько минут срезали волосы и брили лицо, становился «расстригой», и никаких проблем с пытками не возникало. «О нем объявить в Синоде… и когда с него то (Сан) сымут, указал Е. в. накрепко пытать», — так распорядился Петр I об архимандрите Гедеоне. Приговоры сыскных органов о лишении сана и наказании церковников подлежали обязательному исполнению Синодом. Можно было считать милостью, если государь позволял наказывать преступника, не расстригая его, или отдавал его в руки церковного суда.
В 1763 году Екатерина II, возмущенная просьбами о прощении архиепископа Ростовского Арсения Мациевича, вставшего на защиту церковной собственности, с раздражением писала А.П. Бестужеву-Рюмину, который просил государыню снизойти к сединам и сану Арсения: «Не знаю, какую я б причину подала сумневаться о моем милосердии и человеколюбии. Прежде сего и без всякой церемонии и формы не по столь еще важным делам преосвященным головы секали…» В этих словах ясно выражена позиция самодержцев в отношении церкви и ее иерархов. Доносительство процветало и при преемниках Петра. В мемуарах графа Эрнста Миниха, начинавшего свою карьеру в тридцатых— сороковых годах XVIII века при императрице Анне Иоанновне, подчеркнуто: «Ни при едином дворе, статься может, не находилось больше шпионов и наговорщиков, как в то время при российском. Обо всем, что в знатных беседах и домах говорили, Бирон (фаворит императрицы. — В. И.) получал обстоятельнейшие известия. И поскольку ремесло сие отверзало путь как к милости, так и к богатым наградам, то многие знатные и высоких чинов особы не стыдились служить к тому орудием».
Сама государыня императрица Екатерина Великая не брезговала читать переписку своих подданных и приговаривала при этом: «А мне любопытно, что Новиков пишет Радищеву или наоборот». Дело помещицы Салтычихи во времена Екатерины также началось с доноса. Измученные пытками и издевательствами изуверки шестеро ее дворовых отправились в Сенат доносить на помещицу. Узнав об этом, Салтычиха выслала в погоню своих людей, которые почти настигли доносчиков, но те «скорее добежали до будки (полицейской) и стали кричать “Караул!”» Дело получило огласку, и скрутить доносчиков и доставить их домой слуги Салтычихи уже не могли. Полиция арестовала челобитчиков и отвезла на съезжий двор. Через несколько дней Салтычихе удалось подкупить полицейских чиновников, и арестованных ночью повели якобы в сенатскую контору. Когда крестьяне увидели, что их ведут к Сретенке, то есть к дому помещицы, то они стали кричать «Дело государево!». Конвойные попробовали их успокоить, но сами испугались ответственности и отвели арестованных обратно в полицию. После этого делу о страшных пытках и убийствах был дан ход.
О готовящемся перевороте и покушении на него Павлу I (1796—1801 гг.) стало известно из анонимного доноса. Историки считают, что возможно, донос царю написал В.П. Мещерский, в прошлом шеф Санкт-Петербургского полка, квартировавшего в Смоленске, а возможно — генерал-прокурор П.Х. Обольянинов. Павел пришел к выводу, что «хотят повторить 1762 год», когда в результате переворота, организованного Екатериной II, от власти был отстранен и после этого подозрительно быстро умер внук Петра I император Петр III. Современник Чарторыйский пишет: император Павел I спросил во время аудиенции у военного губернатора Санкт-Петербурга Петра Людвига фон дер Палена (в России — Петр Алексеевич): «Знаете ли вы, что против меня составлен заговор?» Пален улыбнулся и ответил: «Конечно — я ведь сам его возглавляю. Не тревожьтесь, государь, мне все известно»{38}. Этот ответ и добродушная улыбка генерал-губернатора совершенно успокоили Павла. Пален добился от императора Павла I письменного повеления арестовать наследника престола и показал его Александру Павловичу, чтобы побороть его колебания в заговоре. Император напрасно успокоился, Пален не врал. Он действительно был одним из руководителей заговора, и поэтому заговор удался. Объяснимо спокойствие и самообладание Палена, узнавшего о появлении доноса о заговоре. Он знал, что в России, где доносчики на каждом шагу, обязательно донесут. Недаром он говорил, что тайные общества не имеют смысла, ибо из двенадцати их членов один обязательно предаст. При этом он ссылался на весьма авторитетный источник, о котором уже говорилось выше, — на Священное Писание.
