Джулия Ловелл - Великая Китайская стена
В начале первого тысячелетия до н. э. мирное равновесие между двумя способами существования — оседлым земледелием и кочевым скотоводством — начало все более раскачиваться. Главной ареной конфронтации (а в грядущие столетия и стеностроительства) между оседлыми и кочевыми народами стал Ордос, зажатый между собственно степью и равнинами Китая. Данный район исследовал американский географ по имени Джордж Б. Кресси в 1920-х годах, в десятилетие царившего в Китае хаоса. Его наезды совпали с расцветом местных милитаристов, с периодом, когда тамошняя власть и подчиненность меняли направление так же легко, как пески пустынь, которые он наносил на карту. Работу Кресси неоднократно тормозили бродячие солдаты, как-то раз ему даже пришлось убегать от преследования банды из двухсот человек (несмотря на его собственный эскорт из тридцати шести конников). Однако во время более мирных интерлюдий Кресси смог обнаружить, что большая часть района представляет собой «сухую, безлюдную равнину… негостеприимную пустыню» с температурными пиками (летом до ста градусов по Фаренгейту, а зимой до минус сорока), покрытую «движущимися песками, которые удерживаются то тут, то там низкорослым кустарником или похожей на проволоку травой… где природа почти ничего не предлагает человеку и очень скупо уступает ему это почти ничего». Кресси находил, что почти повсюду «поверхность Ордоса… состоит из подвижных песков… желтовато-коричневатого цвета… При движении песка в воздух поднимается громадное количество мелких частиц», наполняя воздух характерной «желтой дымкой», переносимой из Ордоса и рассыпающейся по прилегающим районам «словно из гигантского сита». Из пятидесяти восьми летних дней, проведенных в Ордосе, Кресси только пять раз видел дождь. Но в любом случае, сообщал он, «воздух может испытывать такую жажду, что любой дождь испаряется, не долетая до земли». Но в других местах, отмечал Кресси, особенно в низменных бассейнах и там, где вода подходит близко к поверхности, «естественная растительность… покрывает практически всю землю. Низкорастущие травы дают кое-какую пищу для животных и делают этот район более пригодным и для кочевников, и для земледельцев». Ордос, стратегически важный именно из-за своего пограничного положения между двумя типами общества, а также из-за имеющихся здесь земель, пригодных и для скотоводства, и для земледелия, предоставлял, таким образом, экономическую основу господства над степью либо со стороны кочевников, либо со стороны китайцев.
Первые крупные стычки, упоминающиеся в китайских источниках, датируются XIX веком до н. э. В стихотворной форме сообщается о том, как северное племя, сяньюнь, совершило нападение в самом сердце владений Чжоу на расположенную в северо-западном Китае столицу (немного восточнее нынешнего Сианя):
В шестом месяце кругом царили переполох и волнение.
Стояли в готовности боевые колесницы…
Сяньюнь были в огромном числе,
Нельзя было терять времени.
Правитель приказал идти в поход,
Чтобы спасать земли царства.
В ходе одной из кампаний армия Чжоу «нанесла сяньюнь решительное поражение / И снискала великий почет… / Мы гнали сяньюнь / До самой Великой равнины». Но не было и ощущения долговременной безопасности: «У нас не будет времени на отдых / Из-за сяньюнь… Да, мы всегда должны быть начеку, — предостерегает стихотворение, — сяньюнь неистовы в атаке». Скорость, приписанная нападению врага, заставляет предположить: скорее всего это первое в истории появление стремительных конных воинов-кочевников, которые будут тревожить границы Китая все следующие тысячелетия. Что вдруг произошло в отношениях, которые, по крайней мере теоретически, следующие три тысячи лет могли регулироваться мирно, посредством торговли и дипломатии, а не разорительными войнами и стенами?
Так как китайцы всегда были более прилежны в записях, чем кочевники, именно их версия событий подтверждает точку зрения о конфронтации между оседлым и кочевым населением. В китайских источниках кочевников всегда изображают в виде алчных, агрессивных орд, устраивающих страшные набеги на миролюбивых китайцев. Китайские источники полны ругательных описаний хищных варваров-кочевников с севера: «птицы и звери», «волки, не заслуживающие снисхождения»; нелюди, «жадные до наживы, у них человеческие лица, но звериные сердца». Живут они в «болотах и соляных пустынях, непригодных для людей». Вера китайцев в то, что их соседи некитайцы не лучше зверей, глубоко проникла в письменный язык: иероглифы, обозначающие племена к северу (ди) и югу (мань) от центральной лессовой равнины, содержат графемы, изображающие соответственно собак и червей. Северные племена, презрительно сообщается в одном из китайских комментариев VII века до н. э., лишены музыкального слуха, не различают цветов и являются коварными злодеями — другими словами, полные варвары.
Китайцы вовсе не одиноки в своем ужасе перед кочевниками. С тех пор как скифы, стремительные разрушители Ассирийской империи, в начале первого тысячелетия до н. э. потрясли до основания классический мир, Западная Европа, как и китайцы, не жалела сил для демонизации конных «варваров» на собственных границах: гуннов («их можно легко назвать самыми ужасными из всех воинов» — Аммиан Марцеллин, примерно 390 год); аваров (их «жизнь — война» — Теодорос Синкелл, примерно 626 год), венгерских татар («которые живут скорее как дикие звери, чем человеческие существа» — аббат Регино, примерно 889 год). Естественно, пожары и грабежи, устроенные в XIII веке Чингисханом по всей Азии и Европе, самым знаменитым кочевником во всемирной истории, едва ли можно назвать хорошей рекламой миролюбия обитателей монгольских степей. К тому же определенная тенденция к агрессии неотделима от кочевого, неоседлого, связанного со скитаниями образа жизни. И в самом деле, за многие века война и военная дисциплина стали столь важной составляющей существования кочевых племен Внутренней Азии, что ни в тюркских, ни в монгольском языках нет самостоятельных, оригинальных терминов для обозначения солдата, войны или мира (для сравнения: в распоряжении авторов старинных китайских записей имелось семь различных определений для обозначения пограничных набегов).
Как бы там ни было, мы не должны буквально принимать китайские характеристики их северных соседей как ненасытно жестоких варваров-захватчиков. Китайские предубеждения против северян прямо происходят из категорически китаецентристского мировоззрения, возникшего, как и идея самого Китая, во втором-первом тысячелетиях до н. э. Как преподносит китайская географическая традиция, Китай — весь мир целиком, каким он был известен его обитателям, — делился на концентрические зоны: внутренние управлялись непосредственно китайским правителем, внешние заняли подчиненные варвары. Хотя идея, что Китай занимает центр цивилизованного мира, полностью выкристаллизовалась и была официально принята только в период династии Хань (206 год до н. э. — 220 год), еще в эпоху Шан китайское государство начало изобретать дипломатический протокол, определявший международные связи Китая вплоть до XIX века: данническую систему, выставлявшую все внешние зоны объектами вассальной зависимости, обязанными почитать китайского правителя. Представление о том, будто мир вертится вокруг Китая, сохраняется и сегодня в китайском языке, где слово, обозначающее Китай, Чжунго, буквально переводится как «Серединное царство».
Высококультурное чувство собственного достоинства Китая вылилось в естественную тенденцию смотреть на некитайские северные племена как на политически и социально недоразвитые, как на не совсем людей и, уж конечно, как на недостойных быть торговыми партнерами или объектами дипломатии. И если китайские правители слишком презрительно относились к кочевникам, чтобы задумываться о соглашениях или торговле с ними, то кочевникам не оставалось выбора, кроме как брать нужные им вещи путем набегов.
Кроме того, имеется достаточно материала для предположения, что до первого тысячелетия до н. э. китайские государства не только с пренебрежением относились к северным соседям и что обитатели приграничных территорий скорее были жертвами китайской агрессии, чем агрессорами. Примерно до 1000 года до н. э. археологические находки, касавшиеся народов, проживавших вокруг зоны Великой стены, не кажутся особо воинственными. Археологи обнаружили следы вполне развитой скотоводческой, овцеводческой культуры, оставившей после себя расписную керамику, ритуальные сосуды и нефритовые вещи. В могилах, раскопанных в Центральной Азии, нет оружия: жизнь явно не диктовала необходимости снабжать умершего оружием для прохода в другой мир. Во времена Шан северные варвары, похоже, больше страдали от рук китайцев, чем наоборот. Шан вели непрерывную войну на границе, некитайцев они называли «цян», охотились на них, брали в плен и использовали для человеческих жертвоприношений (до пятисот человек за один раз) и в качестве рабов.
