Гордон Брук-Шеферд - Перелетные птицы
Филби менее повезло с другим предложением, которое он пытался пробить - что дело "Ворона" следовало бы изъять у МИДа и передать спецслужбам. Такой вариант идеально подошел бы ему и его советским хозяевам. Но этому не суждено было сбыться: дело касалось даже не министров иностранных дел, а президентов и премьер-министров. Здесь была замешана большая политика.
В Оттаве канадские власти и их союзные советники, ряды которых выросли с появлением Холлиса, должны были решить, что следовало сделать в короткий срок. По мере того как все больше и больше принесенных Гузенко сообщений переводилось, становилось ясно, что "Примула" не только рассказал Москве множество технических деталей испытательного взрыва в Нью-Мексико и бомбы, сброшенной на Японию, но даже сумел достать и передать образец ключевого материала изделий - "162 микрограмма урана-233 в виде окиси и в форме тонкой пластины", как говорилось в телеграмме полковника Заботина. Это был ответ полковника на требования Центра получить от агента максимум возможного перед его отъездом в Англию.
Была небольшая дискуссия по поводу того, надо ли ему позволять совершить эту поездку или нет. Один из аргументов против состоял в том, что советская тайная полиция может перехватить его по пути, а другой в том, что поскольку его преступления были совершены в Канаде, то легче отдать его под суд там. Но победил профессиональный подход, а именно: как в других подобных случаях, когда полный масштаб заговора ещё не известен, ему надо позволить пересечь Атлантику - под пристальным наблюдением - в надежде, что в Лондоне его контакты позволят ещё больше узнать о советском проникновении.
В течение напряженной недели после бегства Гузенко, Мэя никак не беспокоили, чтобы не спугнуть, и так было, пока его не посадили 16 сентября на самолет. Забавный эпизод сопровождал вылет, назначенный на 11.00 из монреальского аэропорта Дорваль. Детектив-сержант Бэйфилд из канадской королевской конной полиции был выделен сопровождающим на самолете, хотя, естественно, сидел он в стороне и одет был в штатском. Вовремя вспомнили, что британский полковник авиации, командир авиагруппы, летающей с этого же аэродрома, хорошо знал детектива. И если бы он обычного пассажира поприветствовал бы по званию, Мэй испугался бы. Поэтому полковника пригласили в британский верховный комиссариат (так называют в странах Содружества посольства друг друга - примеч. перев.) и там продержали за виски и дружеской беседой до тех пор, пока не сообщили по телефону, что самолет взлетел. Он что приземлился в Прествиле, где слежку за Мэем взяли на себя британские службы. "Примулу" им указал неизвестный им Бэйфилд. Процесс опознания между Бэйфилдои и британским сотрудником оказался вычурным:
Британец: "Как вам нравится погода в наших низменных местах?"
Бэйфилд: "Я ещё не успел почувствовать, но, скорее всего, она такая же, как в нашей приморской провинции".
Десять дней спустя Мэй был принят в Лондоне главой Британского атомного совета Эйкерсом. Встреча была достаточно рутинной, но Эйкерса попросили выразить свои впечатления о новом рекруте в "Кингс-колледж". Он сообщил, что Мэй, кажется, совершенно спокоен.
В Оттаве советское посольство сразу же после исчезновения Гузенко начало акцию, которая станет потом стереотипной в случаях бегства из своих рядов. Посол потребовал вернуть шифровальщика на том основании, что тот, дескать, должен понести уголовную ответственность, так как выкрал деньги из сейфа посольства. Потом русские направили вторую ноту, требуя ареста Гузенко для его дальнейшей депортации. Оба требования не были выполнены. Ирония этой напряженной ситуации, которая возникла между западными союзниками, заключалась в том, что тот же посол Зарубин только что проинформировал Маккензи Кинга, что Сталин хотел бы наградить высокой советской наградой генерала Кререра, который командовал канадскими войсками в Европе в общей борьбе против Гитлера.
Тем временем самому Западу требовалось сплотить свои ряды. Любопытно, что американцам сообщили о шифровальщике, попавшем к канадцам и уже дающем "полезную информацию", только, кажется, 21 сентября. И ни слова о предательстве британского шпиона из союзнического атомного центра, основанного и финансируемого американцами. Только через девять дней после этого, 30 сентября, Маккензи Кинг улетел в Вашингтон на беседу по этому вопросу с президентом Трумэном, которого он раньше не встречал.
Во время беседы в Овальном зале Белого дома, которая длилось в то воскресное утро более двух часов, президент Трумэн наконец получил полную информацию по делу Гузенко. Президенту, как и следовало ожидать, было важно выяснить американские аспекты этого дела - связи с советскими консульствами в таких местах, как Чикаго и Нью-Йорк, интерес русских к переброске американских сил из Европы. Никаких решений не появилось в результате этой встречи только потому, что Трумэн вначале хотел услышать мнение британского премьер-министра, перед тем как одобрить какие-либо шаги. Нельзя, подчеркнул он, предпринимать поспешных решений, следует действовать прежде всего согласованно.
Непосредственно перед этой встречей странные идеи носились с одного берега Атлантики на другой и обратно. Так, 26 сентября Мэлком Макдональд в Оттаве предложил три альтернативных варианта действия в данном вопросе по-видимому, после обсуждения на месте с другими представителями союзников. Первый предложенный вариант - аккуратно вести работу по "Примуле", чтобы русские не узнали, что с ним происходит. Второй - предать гласности всю историю. Третий - компромиссный вариант между двумя первыми. Согласно третьему варианту президент Трумэн и премьер-министр Эттли совместно проинформировали бы Сталина и его упрямого министра иностранных дел Молотова о том, что случилось в Оттаве, и одновременно предложили бы замять эту историю по имя послевоенного сотрудничества между Россией и Западом. В качестве услуги за услугу русских попросили бы впредь отказаться от всякой шпионской деятельности против Запада. Этот третий вариант был рекомендован как оптимальный в данных обстоятельствах. Была выражена спасительная надежда, что если этот жест соединить с предложением поделиться с Россией некоторыми атомными секретами, то сердце Кремля совсем оттает (коллеги Мэя по работе в Канаде, включая Оппенгеймера и Ферми, считали, что русские все равно создадут бомбу к 1950 году; и действительно Советский Союз произвел взрыв атомного устройства в августе 1949 года). Дрожащая рука Маккензи Кинга, полного добрых намерений, чувствовалась за всем этим. Но кто бы ни стоял за этим бессмысленным предложением, он явно не имел понятия, насколько каменным было сердце и и тверды намерения тогдашнего босса Кремля Иосифа Сталина.
Кажется, это был Эрнест Бевин, реально мысливший на ногах министр иностранных дел, который первым решительно смахнул эту растущую паутину компромиссов. Когда перед ним положили решение, предложенное Оттавой, он ответил, что кризис надо решать естественным путем. Если у Запада есть надлежащие доказательства против лиц, названных Гузенко, то они должны быть арестованы и привлечены к суду. Что касается влияния этих событий на отношения с Советским Союзом (по поводу которого Бевин был настроен во всяком случае пессимистично, успев не раз столкнуться с обструкционистской позицией Молотова), то британский министр иностранных дел был согласен на любые последствия. Он настойчиво попросил, чтобы до Маккензи Кинга довели эту его позицию. Этот прорыв здравого смысла установил характер союзнической политики на ближайшие недели и месяцы. Кинг сразу же сдался. Трумэна, хотя и имевшего основания повременить с полицейскими акциями, не нужно было долго убеждать. Сын британского шахтера и сын фермера из Индепенденса, штат Миссури, были сделаны из одной породы крепкого дерева.
В воскресенье 7 октября в 8 часов вечера возбужденный Маккензи Кинг садился ужинать с обычно невозмутимым Клементом Эттли. Кинг увидел, что между британским премьер-министром и Трумэном царит полное согласие насчет линии поведения, а именно - пока союзники не нанесли совместный удар, они должны попытаться выяснить как можно больше о природе и глубине советского проникновения.* Эттли, в отличии от канадцев, не испытывал никакого страха относительно политических последствий кризиса. Он понял, что настало самое время вскрыть карты в игре с Кремлем. Эттли также сказал своему гостю (последний отразил это в своем дневнике), что у русских абсолютно "нет верной концепции демократии". Запад и Восток "говорили о разных вещах, пользуясь одними и теми же словами".
* В качестве довода в пользу оттяжки арестов приводится один совсем смехотворный довод, мы приведем его и всё связанное с ним вкратце. Западу хотелось "раскрутить" связи Мэя в Лондоне, а по бумагам Гузенко выходило, что на 7 октября у Мэя была назначена встреча возле Британского музея. В книге подробно описаны условия встречи. Наружное наблюдение велось за квартирой Мэя и за местом встречи. Но Мэй не сдвинулся с места из своей квартиры, а у Британского музея, естественно, никто не появился. Неужели специалистам было неясно (и автору книги тоже), что даже если Мэя не успели бы предупредить, он все равно никого не нашел бы на месте встречи? Примеч. перев.
