Ростислав Фадеев - Кавказская война.
В то время спор за господство на Черном море шел у нас только с одною Турцией. Но Турция была уже объявлена несостоятельною политически; она уже находилась под опекою Европы, которая ревниво блюла ее целость, потому что не могла принять равного участия в дележе. Несмотря на это искусственное равновесие, опертое на острие иглы, между великими державами начиналась борьба за преобладающее влияние на Турцию и все принадлежащее ей. Европа проникала в отжившую массу Азии с двух сторон, с запада и юга; для некоторых европейцев азиатские вопросы получили первостепенную, исключительную важность. В пределах Турции, если не действительных, то предполагаемых дипломатически, заключались Черное море и Закавказье; это государство простирало свои притязания до берега Каспийского моря и легко могло осуществить их первым успехом, одержанным над персиянами. Но неясно очерченная масса турецкой империи начинала уже переходить из одного влияния под другое. Было очевидно, что спор за Черное море, за все воды и земли, на которые простирались притязания Турции, рано или поздно, при первом удобном политическом сочетании, станет спором европейским и будет обращен против нас, потому что вопросы о западном влиянии или господстве в Азии не терпят раздела; соперник там смертелен для европейского могущества. Чье бы влияние или господство ни простерлось на эти страны (между которыми были земли без хозяина, как, например, весь кавказский перешеек), оно стало бы во враждебные отношения к нам. Между тем владычество на Черном и Каспийском морях, или в случае крайности, хоть нейтралитет этих морей, составляет жизненный вопрос для всей южной половины России, от Оки до Крыма, в которой все более и более сосредотачиваются главные силы империи, и личные, и материальные. Эта половина государства создана, можно сказать, Черным морем. До завоевания Екатерины она была в таком же положении, как теперь Уральский край и южная Сибирь, поселениями вдвинутыми в безвыходную степь; владение берегом сделало ее самостоятельною и самою богатою частью империи. Чрез несколько лет, с устройством закавказской железной дороги, которая необходимо привлечет к себе обширную трапезондтскую торговлю с верхней Азией, при быстром развитии волжского и морского пароходства, при составившейся компании азиатской торговли, пустынное Каспийское море создаст для юго-восточной России то же положение, какое Черное море уже создало для юго-западной. Но охранять свои южные бассейны Россия может только с кавказского перешейка; континентальному государству, как наше, нельзя ни поддержать своего значения, ни заставить уважать свою волю там, куда его пушки не могут дойти по твердой почве. Если б горизонт России замыкался к югу снежными вершинами Кавказского хребта, весь западный материк Азии находился бы совершенно вне нашего влияния и при нынешнем бессилии Турции и Персии, не долго бы дожидался хозяина или хозяев. Южные русские области упирались бы не в свободные воды, но в бассейны и земли, подчиненные враждебному влиянию. Если этого не случилось и не случится, то потому только, что русское войско, стоящее на кавказском перешейке, может обхватить южные берега этих морей, протянувши руки в обе стороны.
Враждебное влияние не остановилось бы на кавказском перешейке. Ряд водных бассейнов, вдвинутых в глубь азиатского материка, от Дарданелл до Аральского моря, с его судоходным притоком Амударьей, прорезывающим всю Среднюю Азию почти до индийской границы, — слишком заманчивый путь для торговли, пробивающейся теперь через бездорожные хребты и высокие плоскости Армении и Азербайджана. Европейская торговля с Азией шла этим путем тысячи лет, была прервана турками, когда они, взявши Константинополь, заперли Черное море, и возобновилась бы в начале этого века, если б кавказский перешеек оставался без владыки. Но кто не знает, что такое европейская торговля в Азии? Соприкосновение двух пород столь неравных сил начинается там ситцами, а кончается созданием подвластной империи в 150 миллионов жителей[12]. Если б торговля некоторых европейцев установилась по направлению внутренних азиатских бассейнов сама собою, до или помимо нашего господства за Кавказом, путь ее был бы пределом наших отношений к Азии. Все лежащее за чертой, протянутой от устья Кубани к северному берегу Аральского моря и дальше, было бы слито в одну враждебную нам группу, и мы выиграли бы только то, что вся южная граница империи на несколько тысяч верст, от Крыма до Китая, сделалась бы границей в полном смысле слова, потребовала бы крепостей и армии для своего охранения; чистая выгода в смысле «мирного развития внутренних сил государства». Для обороны кавказской линии пришлось бы, вероятно, употребить те же войска, какие занимают ее теперь, но уже без всякой надежды на окончание этого положения. Европейская торговля с Персией и внутренней Азией, проходящая чрез кавказский перешеек, подчиненный русскому господству, обещает государству положительные выгоды; та же самая торговля, прошедшая чрез Кавказ, независимый от нас, создала бы для России нескончаемый ряд утрат и опасностей. Кавказская армия держит в своих руках ключ от Востока; это до того известно нашим недоброжелателям, что во время истекшей войны нельзя было открыть английской брошюры, чтобы не найти в ней толков о средстве очистить Закавказье от русских. Но если отношения к востоку составляют вопрос первой важности для других, то для России они осуществляют историческую необходимость, уклониться от которой не в ее власти.
Россия на пространстве десяти тысяч верст не соприкасается, но смешивается с мусульманской и языческой Азией. Пределы ее выдвигаются вперед не вследствие одних политических расчетов, но по требованию домашнего управления и внутреннего хозяйства, как обработанные поля владельца, поселившегося в новой, никому не принадлежащей земле. За русским рубежом и до самого края земли все в Азии тлеет и разрушается. Азиатские общества держались века, как труп, до которого не касается воздух в могиле, держались отсутствием посторонней стихии; как только живые силы Европы дохнули на них, они стали рассыпаться. Нынешние народы западной половины Азии давно уже перестали быть общественными организмами; они сделались численным собранием мусульман, случайно, без малейшего сочувствия соединенных под тою или другою местною властью. Исламизм проник во все их общественные поры и совершенно вытеснил народность, как известковый раствор вытесняет мало-помалу все вещество древней раковины, облекаясь в ее форму; он овладел всем человеком и окаменил его в однажды данной форме, не оставляя никакого места ни общественному, ни личному развитию, не проистекающему из Корана. Гражданское устройство мусульманских народов, их суд, финансы, личные и семейные отношения установлены по шариату, неизменному до конца мира, как непреложное откровение. Личность человека усыплена в мусульманстве еще более, чем общество. В этом отношении исламизм вполне может назваться рассудочной религией; он объясняет мир и ставит человеку цель рассудительно, естественно, довольно близко ко всемирному преданию, понятно для всякого ума и потому совершенно удовлетворительно; но в то же время без малейшего нравственного идеала, который мог бы освятить душу. Исламизм берет человеческую природу, как она есть со всем ее светом и со всею ее грязью, благословляет в ней все одинаково, дает законный исход хорошему и дурному, обещая продолжение такого состояния в самой вечности. Обязанности, налагаемые этой религией, состоят в легкой обрядности и ненависти к неверным. Мусульманин выносит из своей веры достаточное удовлетворение умственное и невозмутимое довольство самим собою. Это настроение необходимо разрешается на практике крайней апатией. К чему может стремиться человек, когда он есть уже все, чем должен быть, человек, которого не гложет сомнение, но не манит также никакой идеал? Мусульманство прокатилось по земле огненным потоком и теперь еще производит страшные пожары в местах, куда оно проникает вновь, чему примером служит Кавказ. Могущество первого взрыва мусульманства происходит именно от освящения дурных сторон человеческой природы — разнузданности страстей, зверства, фанатизма.
В сущности, исламизм есть религия страсти, учение в полном смысле поджигательное; он воспламеняет людей, удваивает их силы, делает их способными к великим вещам настолько, насколько в человеке или целом народе достает горючего материала. Когда нравственный пожар кончится, от мусульманства останется только пепел, одна бесплодная обрядность, общественный и умственный застой, апатия пьяницы с похмелья. В три века исламизм исчерпал до дна свое неглубокое содержание и с тех пор застыл как труп. Кто видел и знает, до какой степени нынешним азиатцам чужды понятия об отечестве, о всяком общественном интересе, о первых обязанностях гражданина; до какой степени они равнодушны к тому, что люди называют своей землей, лишь бы не было возмущено их личное спокойствие; в какой мере они презирают свои правительства, не помышляя Даже об их улучшении; как мало трогают их отечественные события, — тот не может ни на минуту сомневаться, что последний час пробил для этих человеческих скопищ, лишенных всякой внутренней связи. Усилия некоторых мусульманских правительств преобразовать государство на европейский лад разрушили последнее основание этих дряхлых народов — веру. Общественный закон всех мусульман — шариат — есть откровение; уничтожить или изменить его — значит отвергнуть слово божие. Реформы в Азии, с одной стороны, оттолкнули от власти массы, привели их в брожение, создали мусульманское франкмасонство, весьма похожее на мюридизм в его начале, обвивавшее тайными ложами большую часть мусульманского мира; с другой — создали официальный класс образованных мусульман, которые верят в одни только деньги, кто бы их ни давал. Что будет с Азией, разгадать этого еще нельзя; но в таком виде, как теперь, она не может существовать. Или в ней совершится внутренний переворот, чего не видать и признака, или она сделается добычей. Во всяком случае Россия не может допустить, чтобы без ее участия устроилась судьба целой части света, с которой она слита почти безраздельно, с которой она живет, можно сказать, под одной кровлей. Решение спора христианства с исламизмом, покинутое Европою с 14-го века, с того же времени как бы свыше предоставлено одной России и сделалось, сознательно или бессознательно, ее народным делом. Все ее сочувствия и все интересы, даже независимо от ее воли, из века в век, периодически ставят ее лицом к лицу против всевозможных видоизменений этого вопроса.
