Рафаэло Джованьоли - Спартак
- Прощай, Валерия, - сказал он, целуя руку красивой молодой женщины.
- Прощай, Марк Туллий, - ответила Валерия - и помни, что я тебя жду послезавтра в театре Аполлона на представлении "Электры" Софокла с моим участием.
- Я приду, будь уверена.
- Будь здоров, прощай. Туллий! - воскликнуло сразу много голосов.
- Прощай, Цицерон, - пожимая руку молодого человека, сказал красивый мужчина лет пятидесяти пяти, очень серьезный, с мягкими манерами, нарумяненный и надушенный.
- Да покровительствует тебе Талия, искуснейший Эзоп, - ответил Цицерон, пожимая руку великого актера.
Приблизившись к очень красивому человеку лет сорока, сидевшему на скамейке близ Валерии, Цицерон протянул руку и сказал:
- И над тобой да реют девять муз, неподражаемый Квинт Росций, друг мой любимый.
Цицерон тихо и вежливо пробирался среди толпы.
Одаренный проницательнейшим умом, поразительной памятью и врожденным красноречием, Цицерон усидчивым, страстным и упорным трудом достиг к двадцати шести годам огромной славы и как философ, и как оратор, и как известнейший, всегда срывающий аплодисменты поэт.
Цицерон, пройдя ряды, отделявшие его от Катона и Цепиона, подошел к ним и начал беседовать с Катоном, к которому питал глубокую симпатию.
- Правда ли то, что рассказывают о тебе? - спросил он юного Катона.
- Правда, - ответил мальчик. - Разве я не был прав?
- Но как случилось?
- В связи с ежедневными убийствами, - сказал Цицерону, воспитатель, совершавшимися по приказанию Суллы, я должен был г этими двумя мальчикам"! посещать диктатора приблизительно раз в месяц для того, чтобы он относился к ним благосклонно и милостиво, занес их в число своих друзей и чтобы ему никогда не могла придти безумная мысль сослать их. Однажды, выйдя из его дома и проходя через Форум, мы услышали душераздирающие стоны, доносившиеся из-под сводов Мамертинской тюрьмы...
- И я спросил у Сарпедона, - прервал Катон, - кто это кричит. "Граждане, убиваемые по приказу Суллы", - ответил он мне. - А за что их убивают? спросил я. - "За преданность свободе", - ответил мне Сарпедон...
- И тогда этот безумец, - подхватил Сарпедон, прерывая в свою очередь Катона, - и тогда этот безумец, страшно изменившимся голосом, который был услышан окружающими, воскликнул: "О, почему ты не дал мне меч для того, чтобы я раньше убил этого злого тирана отечества?.."
- То, что я сказал, я подтвердил бы в присутствии этого человека, заставляющего трепетать всех, но не меня - мальчика, клянусь всеми богами Олимпа! - сказал, нахмурив брови, Катон.
И спустя минуту, в течение которой Цицерон и Сарпедон в изумлении смотрели друг на друга поверх головы мальчика, последний с силой воскликнул:
- О, если бы я носил уже мужскую тогу!..
- А что бы ты хотел сделать, безумец? - спросил Цицерон, сейчас же прибавив:
- Помолчи-ка лучше!
- Я бы хотел вызвать на суд Луция Корнелия Суллу, обвинить его перед народом...
- Замолчи же, замолчи! - сказал Цицерон. - Разве ты хочешь подвергнуть нас всех опасности? Ведь, к сожалению, страх оледенил древнюю кровь в жилах римлян, и Сулла, действительно, счастливый и всемогущий.
- Вместо того, чтобы называться или быть счастливым, он бы лучше старался быть справедливым, - прошептал Катон. Повинуясь настоятельным увещаниям Цицерона, он, поворчав, успокоился.
Тем временем андабаты развлекали народ фарсом - фарсом кровавым и ужасным, в котором все двадцать несчастных гладиаторов должны были расстаться с жизнью.
Сулле уже наскучило это зрелище. Занятый одной мыслью, завладевшей им несколько часов тому назад, он встал и направился к месту, где сидела Валерия. Любезно поклонившись и лаская ее долгим взглядом, который он старался сделать, насколько мог, нежным, покорным и приветливым, Сулла спросил ее:
- Ты свободна, Валерия?
- Несколько месяцев тому назад я была отвергнута моим мужем, но не за какой-либо позорный проступок с моей стороны, напротив...
- Я знаю, - возразил Сулла, на которого Валерия смотрела приветливо черными глазами, выражавшими расположение и любовь.
- А меня, - прибавил экс-диктатор, намного помолчав и понизив голос, - а меня ты полюбила бы?
- От всего сердца, - ответила Валерия с нежной улыбкой на своих чувственных губах и потупив несколько глаза.
- Я тебя тоже люблю, Валерия, и думаю, никогда я так не любил, - сказал Сулла с дрожью в голосе.
Наступило непродолжительное молчание, потом бывший диктатор Рима поцеловал руку красивой матроны и добавил:
- Через месяц ты будешь моей женой.
И в сопровождении своих друзей он ушел из цирка.
Глава 3
ТАВЕРНА ВЕНЕРЫ ЛИБИТИНЫ
На одной из наиболее отдаленных узких и грязных улиц Эсквилина, расположенной близ старинной городской стены времен Сервия Туллия, находилась открытая днем и ночью - и больше именно по ночам - таверна, посвященная Венере Либитине, то есть Венере Погребальной, богине, ведавшей похоронами и могилами. Эта таверна, вероятно, была названа так потому, что она находилась между кладбищем для простонародья и полем, куда бросали тела рабов и наиболее презренных людей. Полвека спустя, богач Меценат развел на этом поле свои знаменитые сады, которые доставляли к роскошному столу владельца вкусные овощи и превосходные фрукты, выраставшие на удобрении из плебейских костей.
Над входом в таверну находилось, изображение Венеры, более напоминавшее отвратительную мегеру, чем богиню красоты. Изображение это было сделано пьяной кистью какого-то скверного маляра. Фонари, раскачиваемый ветром, освещал бедную Венеру, которая ничего не выигрывала от того, что ее можно было лучше рассмотреть. Однако этого скудного освещения было достаточно для того, чтобы обратить внимание прохожих на иссохшую ветку, прикрепленную над входной дверью таверны.
Спустившись через маленькую низкую дверь по нескольким камням, не правильно положенным один на другой и заменявшим ступеньки, посетитель попадал в закопченную сырую комнату.
У стены направо от входа возвышался камин, где пылал огонь и готовились в оловянных сосудах разные кушанья, в том числе неизменная колбаса из свиной крови и неизбежные битки, содержимое которых никто не пожелал бы узнать. Готовила эти яства Лутация Одноглазая, собственница и хозяйка этого грязного заведения.
Вдоль стен было расставлено несколько старых обеденных столов, вокруг которых стояли длинные неуклюжие скамьи и хромоногие табуретки.
В стене против входа находилась дверь, ведущая во вторую комнату, поменьше первой и менее грязную. Все ее стены художник, очевидно, не особенно стыдливый, забавы ради сплошь покрыл своими произведениями самого непристойного содержания.
Около часу первой зари (приблизительно час ночи) того же дня, 10 ноября 675 года, таверна Венеры Либитины была полна посетителями, которые, шумно болтая, наполняли гулом и гамом не только самую лачугу, но и улицу, на которой она находилась.
Лутация Одноглазая вместе со своей рабыней, черной, как сажа, эфиопкой, суетилась изо всех сил, чтобы удовлетворить раздававшиеся со всех сторон требования жаждущих и алчущих посетителей.
Посетители кабачка Венеры Либитины принадлежали к самому презренному, низкому люду Рима.
Плотники, гончары, могильщики, атлеты из цирка, комедианты и шуты низшего сорта, гладиаторы, мнимые калеки и нищие, распутные женщины были обычными посетителями таверны Лутации.
Но Лутация Одноглазая была не щепетильна и не обращала внимания на разные тонкости; в таком месте не могли, конечно, бывать банкиры, всадники и патриции. Кроме того добрая женщина полагала, что Юпитер поместил солнце на небе для того, чтобы светить как богатым, так и бедным, и что если для богатых существовали винные погреба, съестные лавки, рестораны и гостиницы, то бедняки должны были иметь свои таверны. Лутация убедилась также, что квадрансы и сестерции бедняка ничем не отличались от тех же монет зажиточного горожанина и гордого патриция.
- Дашь ты нам, наконец, эти проклятые битки? - заревел громовым голосом старый гладиатор, лицо и грудь которого были сплошь покрыты шрамами.
- Закладываю сестерцию, что Лувений принес ей с Эсквилинского поля немного мяса, выброшенного в пищу воронам. Не иначе, как из него она готовит свои адские битки! - вскричал нищий, сидевший возле старого гладиатора.
Грубый хохот последовал за этой шуткой нищего, симулировавшего болезнь, которой он вовсе не страдал. Лувению - низкого роста, неуклюжему и толстому могильщику - шутка нищего не понравилась. Он вскричал в ответ хриплым голосом:
- Как честный могильщик клянусь, ты должна была бы, Лутация, в биток, приготовленный для этого негодяя Велления (таково было имя нищего), постараться вложить мясо, которое он нитками привязывает к своей груди, чтобы разжалобить несуществующими язвами чувствительных граждан и выманить у них побольше денег.
Новый взрыв смеха раздался при этих словах.
