Муса Гареев - Штурмовики идут на цель
В одной из комнат я разыскал дежурного. Забыв поздороваться, протягиваю ему вызов и тревожно осматриваюсь вокруг.
– Вы должны были явиться вчера, товарищ.
– Да, вчера. Но вчера я не смог. Погода, сами видите какая, метель.
Дежурный поглядел в окно. Возвращая мне бумагу, он вздохнул;-Вчера, дорогой человек, нужно было явиться, вчера!..
– Выходит, я опоздал?
– Выходит, что так…
– Уехали! Все уехали?
– Первая группа уехала, еще вчера. Кстати, как твоя фамилия?
– А какое это теперь имеет значение? – махнул я безнадежно рукой.
– Все-таки…
– Гареев я. Из железнодорожного техникума.
– Гареев? Тебя Петров по всему городу искал. Он скоро подойдет, подожди его.
Столько мечтать о летной школе и опоздать!.. Что может быть ужаснее. Я готов был сгореть со стыда. А Петров не появлялся.
Эти часы были, пожалуй, одними из самых трудных в моей жизни. Я вдруг почувствовал свою абсолютную беспомощность. Надежда только на Петрова.
Иван Митрофанович пришел вечером, к началу занятий в аэроклубе. Увидев меня бледного, растерянного, он ободряюще улыбнулся и попросил подождать, когда кончатся занятия.
Его улыбка как-то сразу встряхнула меня. Я понял, что не все еще потеряно. И он сделал все, что мог. Я еду в город Энгельс в летную школу. Нас, таких же, как я, бывших учлетов, прошедших строгий отбор, большая группа. Первая уехала несколько дней назад. Эти ребята будут летать на истребителях.
Я тоже мечтал стать истребителем, но опоздал к отправке. Придется учиться на бомбардировщика.
На станции нас провожали товарищи из аэроклуба и родные. Холодный декабрьский ветер швырялся колючим снегом, обжигал лица. Простившись со всеми, Петров подошел ко мне.
– Ну как, веришь теперь, что станешь военным летчиком?
– Теперь, кажется, верю: билет до Энгельса в кармане!
– А ты волновался!..
Уже на ступеньке вагона, он наказывал мне:
– Учись как следует. И помни-авиация не любит лихачества и бессмысленного риска: спокойствие, трезвый расчет и воля. Одним словом, не теряй голову.
– Есть не терять голову, – отвечаю я. А Петров продолжает;
– Хорошо бы поглядеть на вас после школы. Какими орлами станете! О своем аэроклубе забудете!
– О нашем аэроклубе? Никогда! И вас, Иван Митрофа-нович, тоже всегда помнить будем! – А поезд уже трогается, тревожно гудит паровозный свисток. Поднимаюсь в вагон и вдруг в стороне от провожающих замечаю одинокую фигуру в старой овечьей шубейке: это сторож с нашего аэродрома! Он пришел проститься с нами, пожелать нам доброго пути, но почему-то постеснялся подойти. А мы в спешке его не заметили. Как не хорошо это с нашей стороны!
Вагон покачивает. Я ложусь на полку и быстро засыпаю. И по сей день помню – снилось мне небо и яблони, посаженные мной у отчего дома в далекой Таш Чишме…
Энгельс. В то время это был небольшой городок, меньше Уфы, занесенный снегом, тихий и спокойный. Единственно, кто нарушал зимнюю тишину, были, пожалуй, самолеты. Неподалеку от города находилась школа военных летчиков. Туда-то мы и направились.
В школе нас встретили тепло и строго одновременно. Чувствовалась военная дисциплина и строгий воинский порядок.
Привыкнуть к новому образу жизни не просто, и некоторые новички потихоньку ворчали:
– По команде просыпайся, по команде ложись,,.
– Да, брат, тут лишнего не поспишь. А вода в умывальниках – прямо из проруби!
Но ни ранние подъемы, ни чистка картофеля на кухне, ни ледяная вода меня не пугали, и я быстро освоился. Вот что значит привычка с детства рано вставать, делать любую работу, заниматься физкультурой!
Со временем такие разговоры слышались все реже и реже. Ребята подтянулись, стали аккуратнее, собраннее.
Собираясь в школу летчиков, мы по своей наивности думали, что вот уж где полетаем, приедем – и сразу в самолеты! Но не тут-то было. Программа, по которой занимались курсанты, была довольно сложной, и полеты занимали в ней далеко не самую большую часть. Первые месяцы мы усиленно занимались строевой подготовкой, изучали винтовку и почти не выходили из классов – «грызли» теорию, устройство двигателей и самолетов, занимались политической подготовкой.
Скоро я почувствовал «вкус» к теории, понял, что без теоретических знаний нельзя и мечтать стать настоящим летчиком, и стал усердно заниматься. Возможно, тут помогло мне и то, что я недавно был студентом техникума, неплохо разбирался в технике и вообще любил читать, заниматься. К тому же классы в школе были хорошо оборудованы, здесь много схем, макетов.
В редкие минуты, свободные от занятий, мы отправлялись на аэродром, где летали старшие курсанты. Аэродром был огромный и не шел ни в какое сравнение с нашим осоавиахимовским в Уфе. Однако я часто вспоминал о нашем аэроклубе, о его маленьком аэродроме за Белой, о добром и чутком инструкторе Иване Петрове.
…Наконец и нас допустили к полетам. И хоть летать пока приходилось не часто, крылья нашей мечты сразу заметно подросли.
В конце декабря 1940 года я стал курсантом школы водных летчиков и об этом пишу письмо домой. В нем я вспоминаю о детстве, сенокосах, кострах, о ночном, о запахах первого хлеба нового урожая.
В нашей семье работали все: отец, мать, старшая сестра. Рано стал и я помогать им по хозяйству и в колхозе.
Самыми радостными днями в деревне была уборка урожая. В колхозной конторе в это время подводились итоги работы, определялся «веоз трудодня, подсчитывалось, сколько хлеба приходится тому или другому колхознику. Заработанный на трудодни хлеб развозили по дворам. Первые подводы направлялись во двор того, кто работал в этом году лучше. Подводы эти были необычные – гривы лошадей, упряжь украшали лентами и цветами. А под дугами звонко заливались бубенцы.
Следом за подводами шли передовики колхозного труда, руководители колхоза. Поздравив хозяина с новым хлебом, они дружно брались за мешки с зерном и, перебрасываясь шутками, вносили их в дом.
Но в военной школе скучать о доме просто было некогда: все время занимала напряженная учеба. Даже для письма еле-еле находил свободные минуты.
Глава седьмая
Война
В это воскресное июньское утро я проснулся в отличном настроении. Посмотрел в окно: день обещал быть хорошим. В небе ни облачка.
До завтрака занимался своими личными делами – пришил свежий подворотничок, до блеска начистил сапоги, втайне надеясь, что старшина заметит мое усердие и даст увольнительную в город, где я бывал редко.
Однако на этот раз в увольнение пошли все курсанты.
До Энгельса шли строем. Пели песни, шутили:
– Вот это, братва, культ-походик сегодня! Всей школой.
Шутки и смех. Полилась дружная песня:
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ…
Вот мы и в городе. Многие курсанты пошли в кинотеатры, в парки, к знакомым.
Погода чудесная. На душе спокойно и радостно.
И вдруг необычно громко заговорили уличные репродукторы. Сразу же собрались толпы людей.
– Что передают? Что случилось? – спросили курсанты.
– Война, война…
– Война?! С кем?
– С германскими фашистами. На рассвете перешли границу, бомбили наши города… Еще повторят, послушайте…
Да, это была война.
И сразу словно померк яркий июньский день. Пропали шутки и смех. Даже самые беспечные ребята стали вдруг серьезными и строгими.
А толпы народа у репродукторов росли.
– Война, война…
В школу мы возвратились быстро, бегом. Возник стихийный митинг. Первым выступил капитан Маркин. Он говорил, что фашисты в ближайшие же дни будут разбиты и отброшены, что Красная Армия сильна нынче, как никогда, что война скоро окончится на вражеской территории.
Мы слушали и верили: капитан Маркин командир бывалый, воевал в Испании.
Оратор сменял оратора. Смысл речей был одинаков: война продолжится недолго.
С митинга мы разошлись несколько успокоенные, но тревога все равно не проходила. Кто-то сказал;
– Эх, опять без нас обойдется! На Хасане-без нас, на Халхин-Голе – без нас, на финской – тоже без нас!.. Обидно.
– Да, жалко, школу не кончили. Опять не успеем.
Война круто изменила нашу жизнь. День теперь еще более уплотнился, свободного времени не стало совсем. Классы-аэродром, аэродром-классы!.. И так день за днем, неделя за неделей. А конца войны все нет! Наоборот, с каждой неделей, с каждым месяцем она разгоралась все сильнее.
Каждый день в школе начинался теперь с прослушивания сводок Совинформбюро. А они день ото дня становились все тревожнее. Сначала мы недоумевали, критиковали командование, летчиков, танкистов и еще неведомо кого, но постепенно начали понимать, как глубоко ошибались мы еще несколько месяцев назад.
Теперь-то, спустя много лет после победы, когда о Великой Отечественной войне написаны тысячи книг, нам хорошо известен подвиг советского народа, Красной Армии и, в частности, наших авиаторов в первые тяжелые дни войны. О причинах неудач Красной Армии на первом этапе войны говорилось уже немало, поэтому я хочу подчеркнуть только один момент. В то время, когда Советские Военно-Воз-душные Силы находились в стадии реорганизации и перевооружения, авиация фашистской Германии быстро наращивала свою мощь. К началу 1941 года в Германии действовало 135 самолетостроительных и 35 моторостроительных заводов. В 1939 году промышленность этой страны выпустила 3295, а в 1940 году-уже почти 10 тысяч самолетов всех типов. Помимо этого, на Гитлера работала авиационная промышленность почти всей Западной Европы. И это тоже была огромная сила! Ведь только в оккупированных фашистской Германией государствах насчитывалось 57 самолетостроительных и 17 моторостроительных заводов. В результате всего этого гитлеровцы к началу войны с Советским Союзом имели 20 700 самолетов, из которых более 11 тысяч были боевыми.
