Владимир Устюжанинов - В те годы в Нарымском крае
Обзор книги Владимир Устюжанинов - В те годы в Нарымском крае
Устюжанинов Владимир
В те годы в Нарымском крае
Владимир Устюжанинов
В ТЕ ГОДЫ В НАРЫМСКОМ КРАЕ
Мы, группа изыскателей, плыли за уходящим к северу ледоходом по великой сибирской реке Оби, растекающейся на рукава и протоки, образующие множество островов и островков, в лабиринтах которых можно было легко заблудиться. С островов поднимались и опять садились стайки юрких чирков и уток, некоторые из них, быстро работая крыльями, пересекали путь теплоходу и тёмными точками внедрялись и исчезали в голубом небе, где тянулись последние небольшие косяки гусей, опаздывающих к местам гнездовий.
Оглашая низким гудком окрестные берега, пассажирский теплоход "Козьма Минин" стремился далеко разнести весть о своём появлении на широких речных просторах. Жители окрестных селений, услышав далёкий гудок теплохода, сбегались к причалам, заранее радуясь прибывшей почте и свежим новостям из уст пассажиров из областного центра. Женщины выносили к теплоходу всё, чем богата северная земля: мочёную клюкву и бруснику, варёный "в мундире" картофель и рыбу. Пол-литровая банка, заполненная доверху осетровой икрой, и горячий картофель в заботливо укрытом для сохранения тепла чугунке обошлись нам в 25 рублей. Мы с интересом рассматривали места, присоединенные воинами под предводительством Фёдора Курбского к Русскому государству в 1485 году, прибавив к многочисленным титулам великого князя Ивана III Васильевича титул князя Югорского. Здесь через сто с небольшим лет после этого события, в 1597 году, в низовьях реки Кети на землях селькупов было основано первое русское поселение - Нарымский острог, клеймённый горьким присловием: "Бог создал рай, а чёрт Нарымский край", где даже по сибирским условиям "жить тягостно и кровожильно". В 1906 году на запрос Министерства внутренних дел томский генерал-губернатор ответил: "Нарым - единственная местность губернии, куда ссылка возможна, если дать средства для передвижения и конвоя". "По ней нет ни елани, ни поля нет, только лес непроходимый, болота и озёра и для того в Кети вода чёрная, а места сухого мало" - записывал в свой дневник российский дипломат Николай Спафарий-Милеску, посетивший эти места по пути в Китай в 1675 году. Сельский магазин уже закрывался, и только благодаря мужской солидарности со стороны подошедшего сторожа продавец отпустила нам нехитрую снедь из того, чем богата была в те времена сельская потребкооперация. Продавец, закрыв магазин, ушла, двое из прибывших со мной товарищей по работе отправились искать жильё для ночлега, а я остался со сторожем, высоким 70-летним стариком с густой шапкой седых волос и такого же цвета бородой. Сторож назвался дедом Нектарием, происходившим из тех древнеправославных христиан, насильно освящённых в "звериное число" 1666 года Большим Московским Собором, где был проклят и растоптан вековой подвиг Руси во Христе. Отстаивая русскую веру, они, заблуждаясь или не заблуждаясь, за русскую душу, за дух святой Руси шли на дыбы и костры, бежали в отдалённые места. Только в 1906 году в виде дарования религиозных свобод старообрядцам было разрешено, поставить крест с негасимой лампадой над могилой духовной дочери протопопа Аввакума - боярыни Морозовой, снесённый в 20-х годах разбушевавшейся революционной стихией. Дед на вид был моложе своих лет, в жизни он ни разу не прикасался к "табашному зелью" и к старости сохранил ещё довольно крепкие зубы. Старый охотник оказался хорошим рассказчиком, и я слушал его на редкость в тёплой ночи приходящего на эту землю короткого северного лета, мысленно воспроизводя в своём сознании всё, что я услышал в эту ночь. Видел тёмные воды большой реки, скрывшей под собой остров, чуть-чуть обозначенный темнеющими кое-где верхушками затопленного ивняка и ольшаника, где двадцать семь лет назад разыгралась одна из страшных человеческих трагедий. За время пребывания в селении нас с дедом связала крепкая дружба, мои познания основ церковного раскола, приобретённые в старообрядческих поселениях Саян и Алтая, сыграли свою роль. И я был единственный из прибывших со мной товарищей по работе, посетивший почти вросшее в землю его охотничье зимовье, расположенное в десяти-двенадцати километрах от села. Много лет и много воды утекло после нашей короткой встречи. Наверно, затерялась уже могилка деда Нектария на старом деревенском кладбище. А весть о страшной трагедии, разыгравшейся около села, передавалась от отца или матери к сыну или дочери, оставаясь глубокой тайной для всего народа. Но жители северных селений и их дети хранят память о больших и малых трагедиях и их организаторах - начальниках спецкомендатур, садистах и палачах для высланного сюда народа, у которого по воле партии, было оставлено только одно право - .молча умирать. Ещё в1958году в селе Бакчар, что расположилось на высоком берегу реки Галки, неоднократно исчезал металлический памятник с могилы бывшего коменданта села, убитого потерявшим всякое терпение народом, вынесшим ему смертный приговор за насилия над их жёнами и дочерьми. Вспоминая рассказ деда Нектария, я вновь пережил все эти события, произошедшие на великой сибирской реке в начале тридцатых годов нашего столетия. Шёл 13-й год Советской власти. Выполняя решение исторического ХV съезда и личные директивы вождя, готовясь достойно встретить намеченный на июнь очередной XVI съезд, партия коммунистов (большевиков) путём развязывания массового кровавого террора в стране пытается решить продовольственную проблему, форсируя процесс сплошной коллективизации крестьянских семей, подменяя экономические законы развития общества командно-экономическими, закабаляла крестьянина, превращала его в бесправного раба. Претворяя главный лозунг партии "Кто не хочет в колхоз, тот враг Советской власти", народный комиссар внутренних дел Толмачёв, принявший эстафету от своего предшественника Егорова, укрепил своё ведомство путём включения в его состав ОГПУ, рождённое железным Феликсом и выпестованное Менжинским. И потянулись 240 тысяч крестьянских семей, лишённых бесхитростного скарба, обобранных до нитки, по дорогам и рекам Сибири и Севера. Многие из них были расстреляны за оказание сопротивления, немало их окончили свой маршрут на безымянных островах... Удары разгулявшихся по реке волн в корпус баржи и резкий, постреливающий звук судового двигателя внезапно прекратились. Баржа мягко, с шипением ткнулась в кромку берега низко сидящего в воде острова, заросшего ивняком и ольшаником. Наверху послышались топот солдатских сапог по железной палубе и команды, сопровождаемые незатейливым русским матом. Через открывшиеся люки на обитателей трюма упали лучи света стремившегося к западу солнца. - Выходи, - послышалась команда старшего из охраны. Неяркий солнечный свет заставлял сжимать веки выходящих из трюма людей с нехитрыми пожитками, многие женщины держали на руках маленьких детей, дети постарше судорожно цеплялись за материнские одежды, испуганно глядя на мордастые лица вооруженных охранников. Свежий воздух пьянил людей, бледных от духоты и долгого сидения в битком набитом взрослыми и детьми тесном трюмном пространстве. Сергей сошёл на остров в числе первых, держа на руках Настю и свёрток с родившейся ночью дочерью. На противоположной стороне виднелось большое сибирское село, где на крутом берегу стояли его обитатели, видимо, пытавшиеся понять: какая злая судьба привела на необитаемый остров такую массу народа. Рядом разгружалась такая же баржа. Нетерпеливые охранники торопили ослабевших людей, пытаясь окончить выгрузку до наступления темноты. Высокий, затянутый ремнями военный со шпалой в петлицах, которого охранники называли товарищем комендантом, стоял в рубке буксира, наблюдая за багровым закатом солнца, нервно крутя в пальцах маленькую изогнутую трубку для табака, выполненную в виде головы Мефистофеля. Над шкиперскими каютами барж блестели в солнечных лучах заботливо смазанные пулемёты. Сергей, усадив Настю с дочерью на кучу собранного плавника и хвороста, разжёг костёр и поставил кипятить воду. Настя, ослабевшая после родов, пыталась накормить ребёнка грудью, но грудь была пуста, и красное лицо дочери морщинилось в резком голодном крике. Пришлось вновь идти к Аннушке, кормившей трёхмесячного толстощёкого сынишку. Аннушка, не стесняясь присутствия постороннего мужчины, освободила полную белую грудь и провела набухшим соском по губам дочери. Дочка подхватила его и, захлёбываясь от прихлынувшего молока, принялась жадно сосать, причмокивая и упираясь в грудь маленькими кулачками. - Иди, помоги жене, - сказала Аннушка, заметив, как отец любуется своей дочерью, - я сама принесу её к вам, когда накормлю до отвала. Сергей вернулся к костру, кипящая вода парила над котелком. Настя, ослабевшая от трудно проходивших родов в тесном трюме, дремала, прижавшись закутанной в платок головой к куче хвороста. Голос коменданта, усиленный рупором, заставил её вздрогнуть и приподняться. - Граждане, - слышался голос, шедший откуда-то сверху, - вам всем придётся провести ночь здесь. Буксир отойдёт к селу на мелкий ремонт. Лица, попытающиеся покинуть остров, будут сурово наказаны. Опять, взрывая тишину, застучал двигатель буксира, и пустые баржи, легко покачиваясь на речной волне, повинуясь буксиру, тронулись в сторону села, где на берегу по-прежнему темнелись фигурки жителей. Глядя на их напряжённые, молчаливые лица, пытаясь предупредить поток лишних вопросов, вышедший на берег военный в форме среднего комсостава пояснил, что на остров высажены враги трудового народа - троцкисты из крестьян, отказавшиеся вступать в колхозы. И жители села за оказание им помощи будут привлекаться к уголовной ответственности. В это время сошедшие с буксира охранники устанавливали на берегу снятые с барж пулемёты как неоспоримое доказательство слов, высказанных их командиром. На острове продолжалась налаживаться обычная жизнь: дети, увидевшие, что вся охрана покинула остров, весело бегали друг за другом или подносили плавник к семейным кострам. Поднявшийся к вечеру резкий сырой ветер обещал холодную ночь.. Подойдя к берегу, Сергей заметил, что место, где упирались сходни, спущенные с барж, скрылось под водой, а несущийся вздувшийся поток тёмной воды не сулил ничего хорошего. Укрыв спящую жену с дочерью, поправив пылавший в костре плавник, Сергей решил осмотреть весь остров. К нему присоединились несколько знакомых мужчин, также отметивших, что площадь острова после выгрузки людей заметно сократилась и там, где недавно собирали плавник, гуляли холодные речные волны. Предчувствие, что может случиться что-то очень плохое, овладело стоящими, породило беспокойные мысли за судьбу женщин и детей. Постояв, выкурив самокрутки из последнего оставшегося в кисетах табака, мужчины приняли решение перевести женщин и детей на самое высокое место острова. Остальным разъяснили степень возможной опасности, наказав быть готовыми ко всему даже и самому худшему исходу если уровень воды поднимется до критического, самым сильным попытаться вплавь добраться до селения за помощью. Всё население острова пришло в движение, дети, разделяя со взрослыми степень надвигающейся опасности, сразу повзрослели, молча помогая родителям в переноске вещей и дров для костра. Подростки приняли на себя добровольную обязанность следить за нарастающим подъёмом воды. Однако вскоре вода уже плескалась у ног большинства мужчин, освободивших место для женщин, стариков и детей. Среди сгрудившейся на небольшом пятачке сухой земли, объятой страхом толпы Сергей с трудом разыскал Настю. Она стояла рядом с Аннушкой, держа на руках дочь, закутанную в тёплую материнскую шаль, ту, что при погрузке на баржу пытался сорвать со вздувшегося живота женщины охранник. Ветер крепчал, по небу низко неслись подсвеченные яркой луной рваные облака, люди поёживались на ветру, ещё надеясь на спасение. А затем тишину ночи и вой ветра разорвал страшный крик женщин и детей: "По-мо-ги-те, лю-ди!" Этот крик оглушал обречённых и плыл, покачиваясь на волнах, до крутого обского берега, взывая о помощи к людям, давно понявшим, на какую страшную в мире казнь обрекли выброшенных на остров русских людей палачи из карательных отрядов партии большевиков, именовавшиеся гордо чекистами. Крик проникал через толстые бревенчатые стены домов, вибрировал стенками подслеповатых окон, заставлял сжиматься сердца русских людей, с испокон веков приходящих на помощь попавшим в беду, порою ценой своей жизни. Два пулемета, направленные на лежащие на берегу рыбацкие лодки, перечеркнули бы любую попытку оказания помощи обречённым на смерть. Сергей с мужем Аннушки, уже не надеясь на помощь из села, принимает решение переплыть реку. - Настя, береги дочку, я спасу вас, я обязательно доплыву до села, не может быть, чтобы там не осталось ни одного человека, способного прийти на помощь. - Михаил, - обратился он к товарищу, прижавшему к своей груди жену и сына, - кто-то из нас должен обязательно доплыть до селения, иначе наши семьи обречены... Холодная вода обожгла всё тело, вслед за ними в воду бросились ещё несколько мужчин, также принявших решение плыть за помощью. В качестве ориентира были выбраны темнеющая вдали узкая полоска берега и доносившийся из села лай собак. Михаил, сильно оттолкнувшись, когда ноги перестали доставать дно, плыл несколько впереди, его голова виднелась на поверхности воды как рыбацкий буй. Остров быстро скрылся, сильное течение сносило пловцов куда-то в тёмноту ночи, а полоска берега была по-прежнему далеко. Сергей стал отставать, ему, выросшему в деревне, где единственным водоёмом был небольшой пруд, где вместе с лягушками плескалась голопузая детвора, не приходилось преодолевать вплавь большие водные преграды. Страх за жизнь семьи и его самого овладел всем его сознанием. Попавшее на пути качающееся на волнах бревно оказалось как нельзя кстати, уже казалось, что силы были совсем на исходе. Навалившись на бревно грудью, Сергей, немного отдышавшись, попробовал направить его к берегу, но слабых взмахов рук было недостаточно, и сильное течение относило его дальше и дальше, нисколько не приближая к темнеющей полоске берега. Продержавшись ещё немного, Сергей вынужден был вновь плыть. Бревно ещё несколько мгновений чернело на волнах и затем исчезло. Руки уже механически подгребали под ослабевшее тело воду, и казалось, что он остался один среди бескрайнего водного пространства, не имеющего ни конца, ни начала. Чей-то далёкий крик о помощи прозвучал над водой и сразу стих. Ощущая на своих губах ещё сохранившееся тепло воспалённых губ жены, вспоминая взгляд её усталых глаз, представляя, как обезумевшие от горя женщины будут бросаться за тонувшими в мрачных водоворотах детьми, молящими о своём спасении, в его голове, будто стянутой стальным обручем, стучала одна и та же мысль: только доплыть, только не утонуть... Берег появился совсем неожиданно, когда сознанием овладело полное безразличие, а уставшее, требовавшее отдыха тело готовилось опуститься в ласково притягивающую к себе толщу воды. Ещё несколько гребков, и ноги коснулись твердого дна. Сергей, как лесной зверь, на четвереньках выполз на берег, вода с шумом стекала с его одежды. Медленно поднявшись, он прислушался к доносившемуся издали лаю собак, пытаясь определить на слух расстояние до села. Не чувствуя пронизывающего всё тело резкого северного ветра, Сергей почти бежал к селению, лихорадочно пытаясь представить на ходу обстановку, сложившуюся на острове. До него уже не доносились крики о помощи гибнувших в водах разбушевавшейся реки женщин, стариков и детей. Сколько ещё времени для жизни отпущено людям, стоящим в ледяной воде? Резкие огненные вспышки и низкий многократно отражённый водой звук предупредили о наличии около лодок охраны и полном отсутствии возможной помощи от жителей села. Сергей спускался к кромке берега, стараясь с ним слиться, казалось, что он может выдать себя резким стуком пытающегося выскочить из груди сердца. Вспоминая армейские уроки командира отделения, Сергей, задерживая дыхание, осторожно подтягивая то одну, то другую ногу, подползал к находившемуся ближе всех к воде опрокинутому лёгкому рыбацкому обласку, темнеющему среди тяжелых дощатых лодок-неводников. Только коснувшись рукой корпуса лодки, вглядываясь в окружающее пространство, он увидел лежащее по грудь в воде мужское тело, колеблющееся в такт с набегающей волной. Понимая, что перевернуть лодку на виду у охранника не удастся, Сергей принял решение сдвинуть её в воду, не изменяя её положения. Потом, держась за неё, проплыть вниз по течению. Там, исчезнув из поля зрения охраны, пристав к берегу, можно будет перевернуть лодку и изготовить некоторое подобие весла из лежащего на берегу плавника. Расположившись между корпусом лодки, прикрывающим его от охраны, и берегом, Сергей стал осторожно, поднимая руками её носовую часть, передвигать к воде. Шорох от перемещаемой по песку лодки, способный привлечь внимание охраны, заставлял его на время замирать и прислушиваться. Стая выскочивших к берегу грызущихся между собой собак на какое-то время отвлекла внимание охранника, и лодка уже раскачивалась на воде, сдерживаемая погрузившимся по грудь в воду Сергеем. "Настя жди, я приду на помощь", - пела в голове радостная мысль. Когда вода вновь подняла его тело, устремившееся за увлекаемой речным потоком лодкой, яркая боль вдруг расцвела в груди, отнимая сознание. Последним усилием воли Сергей выбросился на корпус лодки. Второго выстрела, заставившего вздрогнуть неподвижное, распластавшееся на обласке тело, он уже не услышал. Лодка, повинуясь потоку, пошла по течению, повторяя изгибы берега. Ночь давно уступила место нарождающемуся дню, а лодка плыла всё дальше и дальше, унося смертельно раненного крестьянского парня от человеческого жилья, пока не остановилась, уткнувшись в завал из упавших в воду деревьев в устье небольшой протоки. Когда сознание вновь вернулось к Сергею, он, сильно ослабевший от ран и потери крови, собрав все свои быстро таявшие силы, выбрался по завалу на берег. С берега открывался вид на бесконечную, волнующуюся водную поверхность, через которую кое-где проступали полузатопленные деревья и кустарники, и лишь белые чайки, словно души погибших, метались над волнами. И только собранный с берегов мусор и клочья грязной пены виднелись на мутной поверхности воды. Страшный, с надрывом, похожий на звериный, крик отчаяния, отнявший остатки сил, прозвучал на безмолвном берегу великой реки, укрывшей своими водами тягчайшее преступление против народа. Вершины сосен вдруг закружились. Плясавший перед глазами огненный шар с дикой болью вонзился в тело, из прострелянных плеча и груди вновь хлынула чёрная кровь. Огромный чёрный диск отделился от вершин вращающихся в хороводе деревьев и, стремительно ввинчиваясь в небо, закрыл солнце. Умолкли звуки леса, весёлое щебетание птиц, и наступила ночь. Что-то шершавое, мокрое и очень тёплое коснулось его лица. С трудом подняв веки; Сергей увидел огромную лохматую собаку, похожую на волка, лизавшую его щеку, и ноги в сапогах наклонившегося над ним бородатого мужчины. Затем его понесли. Сидя за спиной идущего человека, он ещё видел набегавшую под ноги землю. Но окончательно пришёл в себя только в. низкой охотничьей избушке, где жарким цветком вновь расцветала боль. Затем его чем-то поили, и он равнодушно глотал вязкую жидкость. Боль стала отступать, появилось лицо Насти, протянувшей к нему руки. Он просил у жены прощения за то, что не смог прийти на помощь. Настя звала его к себе куда-то далеко-далеко, за лазурную синеву неба, но тело вновь тяжелело, наливаясь болью, звон в голове усилился, и он, застонав, вновь потерял сознание. Но и там боль терзала его раскалённым штыком палача. Потом боль уступила место прохладе на лбу. В свете колеблющегося пламени коптилки он увидел склонившееся к нему уже знакомое лицо, заросшее черными с сединой волосами. - Там люди на острове, их много,- прошептал Сергей, - я плыл за лодкой для спасения жены и дочери. Помогите, вода поднимается, там женщины и дети. - Спи, сынок, Обь-матушка не на шутку разыгралась, время такое. Я схожу в село, узнаю, что случилось с вашими людьми, да и старуху надо привести сюда. Больно не нравятся мне твои раны. Собаку я оставлю с тобой, пусть будет рядом живая душа, - с этими словами мужчина, взяв в руки ружьё, поправив пламя в коптилке, вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. И Сергей вновь плыл через бушующую реку, ощущая шорох волн, полз под колючей проволокой, отделенный командир торопил его. Видел прекрасные голубые глаза Насти с застывшими в них хрустальными слезами. Она просила Сергея подняться и лететь с ней, и он парил в небе, как впервые увиденные здесь белые чайки. Потом он опять полз, извиваясь, по земле, вздрагивая от колючей боли. Затем он почувствовал, что кто-то, распространяющий вокруг себя такой знакомый запах крестьянского хлева и коровьего молока, поднимает его голову и поит его чем-то вкусным. Он свободно, не давясь, глотает эту жидкость, и боль отступает... Сергей очнулся. Через маленькое оконце избушки проникали холодные солнечные лучи, осветившие его обитателей: высокого мужчину и худенькую женщину, что склонялась к маленькому камельку, где в весело игравшем огне догорали окровавленные подрушники (полоски из льняной материи, которую кладут под руки во время совершения земных поклонов). Сергей провёл здоровой рукой по туго перебинтованному плечу и груди, где затаилась боль, которая ждала момент, чтобы выплеснуться наружу жарким огнем. И опять палач будет вонзать в его тело раскаленный трёхгранный штык, и вновь его будут звать к себе прекрасные глаза Насти. Увидев, что раненый пришёл в сознание, женщина, хлопотавшая у камелька, распространявшего по всей избушке давно забытый запах пищи, подошла к Сергею сменить влажную повязку на его голове. В ответ на застывший в глазах немой вопрос женщина рывком прижала руку Сергея ладонью к своему лицу, мокрому от слез. - Крепись, сынок, - донёсся хрипловатый голос мужчины, протягивающего ему металлическую кружку с хорошо знакомым запахом спирта и аромата луговых трав. - Выпей, сынок, тебе очень нужны силы, крепись, ты же мужчина, - и, отстранив от Сергея плачущую женщину, стал рассказывать о событиях, произошедших в селе в то время, когда раненого Сергея, повинуясь воле волн, уносил лёгкий рыбацкий челнок. Жителей села, вначале обрадовавшихся раннему приходу судов, насторожило отсутствие на палубе груза, наличие пулемётов и безмолвие, с которым караван подошёл к берегу необитаемого острова, затапливаемого даже в незначительное половодье. Собравшиеся на берегу видели, как из трюма барж начинают появляться и сходить на берег люди, многие из которых держали на руках маленьких детей. Сколько их на острове - десятки, сотни? Когда баржи отошли от острова, направляясь к селу, кто-то из собравшихся женщин охнул, пытаясь представить дальнейшую судьбу оставленных там людей. В эту ночь взрослое население села не сомкнуло глаз, крики о помощи не смогли заглушить разгулявшийся ветер и шум волн. Крики, проникая в дома, взывали о помощи. Женщины, прижимая к себе детей, представляли, как там, на острове, подступающая вода уносит от матери её дитя, как мать бросается за ним в тёмную пучину воды. Где-то там поток перекатывает их по дну, чтобы потом поднять и понести обезображенные тела дальше к океану. Утром, когда первые лучи солнца только осветили измученных долгим ожиданием людей, несколько молодых ребят, несмотря на крики охраны, прыгнули в лодки и поплыли к острову. Там, среди необозримой водной глади, виднелись головы нескольких застывших в воде женщин, державших на вытянутых к небу руках грудных детей, широко раскрытые в смертном ужасе глаза равнодушно смотрели поверх появившихся лодок с людьми. Молча стояли спасённые женщины на берегу реки в мокрой, облегающей тело одежде, не замечая обжигающего ветра. Стояли даже тогда, когда ощетинившаяся штыками охрана выхватывала у них из рук детей, кидая в собравшуюся у берега толпу жителей села. Одна молодая женщина с длинными седыми волосами, выбившимися из-под сдвинувшегося на голове платка, так прижимала к себе младенца, завернутого в тёмную шаль, что охранники отступились. Не отняв у матери дитя, палачи втолкнули её с ним в общую группу спасённых женщин и погнали в сторону села, где вода подмывала крутой берег с вековым лесом. Неожиданно прозвучала очередь пулемёта, которая отразилась, как удары молота, в головах людей. Дико захохотали поднявшиеся над волнами реки вспугнутые выстрелами халеи - белые речные чайки, уносившие души казнённых в холодную голубую высь. По-прежнему шумел подступающий к селу лес, по-прежнему шипели, накатываясь на песок, речные волны. Шли, улыбаясь, рассказывая о чём-то весёлом, мордастые молодые парни, катя за собой пулемет. Словно и не было этой бессонной ночи, когда запуганные люди сидели за толстыми стенами домов, вслушиваясь в выворачивающие всю душу крики. Мужчина умолк, глядя на остановившийся взгляд раненого, к которому вновь вернулась жгучая, пронизывающая всё тело боль. И в этой боли он видел себя в седле. Боевой конь нёс его в бой, где среди врагов была его Настя, державшая на руках дочь. Рядом с ним бок о бок скакал погибший около лодки мужчина с искажённым от молчаливого крика лицом. Солнце освещало вьющиеся на ветру длинные белокурые волосы Насти. Она протягивала ему дочь: "Серёжа, я сохранила её для нас, мы ждали тебя". Вдруг очередь из пулемёта красными маками расцвечивает её высокую грудь, он кричит, проваливаясь в далёкую тёмную мглу, которой нет конца. Дед Нектарий замолк и, пошевелив потемневшие в печи поленья, продолжил; - Это он похоронен здесь в домовине из большой сосны. Умер он спустя несколько дней после того, как моя собака наткнулась на него, лежащего на берегу без сознания, около завала леса у небольшой протоки в нескольких километрах от этой избушки. Спалил его "антонов огонь. Перед смертью он поведал мне всё то, что я тебе рассказал. Я в то время ещё не знал, что его дочь осталась в живых. Да ты её, наверно, видел, когда сходил с парохода, муж её вместе с тобой плыл из Томска. Я вспомнил, что, выходя на колеблющийся от разведённой теплоходом волны дебаркадер, увидел стоявшую на берегу стройную невысокую женщину, державшую за руку маленького сынишку, ветер беззвучно играл её белокурыми волосами, большие синие глаза выжидательно смотрели на сходящих с теплохода пассажиров. - Так, значит, это была она?.. - Настя, - словно почувствовав мой вопрос, ответил старый охотник. - Но, судя по вашему рассказу, родители не успели дать имя ребёнку. - Так-то оно так. Лынзермя- голубичка - назвали девочку за синий цвет глаз спасшие её люди из коренных жителей этой земли... Возвращаясь на лодках к летнему стойбищу, охотники различили в ветвях подмытого водой дерева, готового вот-вот обрушиться в воду, мёртвую женщину. Длинные седые волосы её касались воды, открывая лицо с широко раскрытыми голубыми глазами. В крепко прижатых к телу руках женщины был свёрток, из которого доносился слабый писк. Одна из сидевших в лодках женщин с трудом освободила свёрток из похолодевших материнских рук и осторожно положила его в лодку. От песка к песку текут чёрные воды реки Кеть, впадая в правый берег реки Оби тремя рукавами. Много песков, с разгуливающими на них трясогузками, осталось за кормой лодок, пока они не приткнулись к берегу, где расположилось стойбище с четырьмя чумами, ставшими на долгие времена родным домом для маленькой, пережившей второе рождение девочки. Сшитая из шкур выдры ягушка стала её первой одеждой, а родовой амулет журавля охранял её от злых духов. - Только несколько лет спустя жители нашего селения узнали историю появления белокурой, с удивительно синими глазами девочки, выросшей среди широкоскулых и узкоглазых северных людей, с которыми меня свели охотничьи тропы. Старая женщина, воспитавшая девочку, долго хранила ту тяжёлую материнскую шаль, в которую завернула её мать. Я рассказал этим людям об отце девочки, о том, как, задыхаясь от высокой температуры, он в бреду звал Настю. Молча выслушали меня охотники и рыбаки из небольшой северной народности, неторопливо набивая табаком свои длинные трубки, и сказали: - Это был богатырь, подобный Итьте (герой селькупского эпоса), только он мог переплывать реки, спеша на помощь своему народу. И согласились старейшины рода, щуря и без того узкие глаза от тяжёлого табачного дыма, дать девочке имя матери. Глухо застонал, взывая к добрым и злым духам, бубен шамана, и его тень заметалась на сидевших в чуме людях. Всё быстрей и быстрей кружился шаман, исполняя священный танец предков. Много раз пророкотал бубен, испрашивая согласие духов-хранителей маленького народа утвердить решение старейшин. Ярко вспыхнувший в костре огонь на миг ослепил собравшихся и рухнул, подминая под себя бубен. Старый шаман объявил о мудрости старейшин, возвративших девочке имя своего народа. Когда Настя подросла, они привели её на могилу отца. Сейчас она часто бывает здесь. Я посмотрел на видневшуюся из избушки могилку с потемневшим от времени русским крестом, на котором когда-то раскалённым железом была сделана надпись "Сергей 1930". Перед мысленным взором возникла у могилы отца молодая женщина, чуть шевелившиеся её губы молчаливо шепчуг: - Здравствуй, папа, я пришла к тебе, твоя дочь... Маленький сынишка, отмахиваясь от надоедливых комаров, стоит у колен старого охотника, вырезавшего ножом из куска дерева маленькую рыбацкую лодочку, подобную той, за которой плыл среди бушующих волн ушедший в вечность молодым его дед. Солнце закатывалось за вершины потемневшего за рекой леса, его лучи багровыми полосами падали на речную гладь, обещая на завтра ветреную погоду. - А почему вы не вызвали врача? - задал я вопрос молчаливо смотревшему на закат солнца старику. - Фершала? - переспросил тот. - Да моя баба не хуже фершала определила, что он уже не жилец на этом свете. Да и боялись мы пригласить фершала, уж больно резво гуляли по селу эти мордовороты из охраны. То и гляди, как затащат в подворотню понравившуюся девку или молодую бабу и снасильничают. Все боялись. И как каждый из нас, фершал был обязан сообщать коменданту о всех подозрительных людях, тем более с огнестрельным ранением. Старый охотник умолк окончательно. Только надоедливый звон комаров, после укусов которых вспухает белыми пятнами кожа, нарушал вековую тишину. Где-то вдали раздался длинный вибрирующий звук, привлекший внимание старика. Это звучала в тишине песня белого журавля. Как гласит прекрасная северная легенда, лишь прощаясь с жизнью, поёт журавль. В этой песне заповедь жизни. Услышавший песню должен остановиться и замереть, размышляя о жизни. И слушая песню журавля, я представил, что пройдет время и встанет здесь, среди тёмных обских вод, памятник женщине-матери, брызги холодной воды окатывают её полуобнаженное тело. В руках матери - младенец, символ непогасшей жизни. Этот памятник станет напоминанием о грядущем возмездии оставшимся в живых палачам и тем, кто вдохновлял их на массовые убийства. Господи! Скажи мне, существовало ли в истории государство, которое именем народа для утверждения чуждых ему, надуманных идей развязало кровавый террор против своего народа? Нет, не было в истории такого государства, где жестокость, исключительная подозрительность, в условиях полного бесправия народа, были бы отданы в руки пришедшим к власти подлецам. Об этом кричат души казненных в Куропатах под Минском, в Выковнянском лесу под Киевом, на Калитниковском кладбище в Москве, в Пивоварихе, что расположена в Иркутской области, на Золотой горе возле Челябинска, в Левашеве и Морской, что под Ленинградом. - Нет, не было! - слышится стон сквозь зубы черепов, обнаруженных на обвалившемся обском берегу у города Колпашево. - Не было! - кричат многочисленные безымянные захоронения в десятках других мест, что расположились от Москвы до самых до окраин. - Это власть от Сатаны, - вторят души старообрядцев, когда их тела, сброшенные воинствующими атеистами, корчились на острых, как зубы дракона, обломках Байбальского порога, перегородившего путь водам Каа-Хема, что в верховьях Енисея. - Был царь Ирод! - пищат души младенцев, захлебнувшихся в холодных водах на руках обезумевших от горя матерей на безымянных островах. Кощунственной бы показалась мысль греку по происхождению, молдованину по рождению, русскому по убеждению Николаю Спафарию-Милеску, проплывавшему среди многочисленных островов реки, что здесь, на этих островах, спустя два с половиной века, будут казнить русских людей. "А длина реки Оби зело великая есть, потому что начинается она от самых дальних полуденных степных мест, и тёплых, и падает устьем в Северное Ледовитое море. А глубина её зело велика, потому что когда живет непогода, будто по морю волны ходят, и до самого берегу глубока; а разливается по сорам, по озерам и лесам. Только по ней многие протоки и острова есть", вспоминал в своем путевом дневнике Николай Спафарий-Милеску. Простите меня, дед Нектарий, что не смог я долгое время рассказать об одной из многочисленных трагедий, очевидцем которой вы являлись. В 60-е годы, несмотря на наметившееся "потепление", журнал "Юность" вернул без объяснения мой очерк о жизни лишённого всех прав народа в селениях, расположенных на многочисленных протоках реки Оби. Видимо, редактор журнала, когда-то красочно описавший многодневный путь через безлюдный лес в тылу врага человека с перебитыми ступнями ног, не смог поверить в возможность человека пересечь в ледяной воде двухкилометровое водное пространство для спасения своей семьи. А может быть, были и другие причины, характерные и в наше время для некоторых редакций. Вечная память русским людям, что именовались здесь спецпереселенцами, делившим со мной кров и пищу, к жизни возвратившим своими крестьянскими мозолистыми руками эти гиблые болотистые места, перенесшим в жизни все издевательства, которые только могли изобрести люди, являющие собой карающий меч партии.
