Константин Станюкович - Оригинальная пара
Обзор книги Константин Станюкович - Оригинальная пара
Станюкович Константин Михайлович
Оригинальная пара
Константин Михайлович Станюкович
Оригинальная пара
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
I
Мне окончательно опротивела жизнь в меблированных комнатах с их неизменными прелестями: каким-то, им свойственным, прокислым запахом, постоянной сутолокой, звонками, хлопаньем дверей, с присущим каждой меблированной квартире непременным "беспокойным жильцом", "на днях" уезжающим в Ташкент и приводящим в смущение своей свободой обращения не только юрких, не особенно застенчивых горничных, но даже самую хозяйку толстую, заспанную, перезрелую рижскую уроженку, отставную камелию средней руки, благоразумно променявшую прежнюю профессию на профессию содержательницы шамбр-гарни{79}.
Я решил искать более тихое пристанище, в виде комнаты "от жильцов", предлагаемой, как часто объявляют в газетах, "скромным, небольшим семейством одинокому молодому человеку".
Долго шатался я по разным комнатам, пока не набрел на подходящую. Комната была недорогая, светлая, опрятная и - главное - единственная, отдаваемая жильцам. "В остальных, - объяснила мне старая кухарка, - живут господа".
- Немцы? - спросил я, пораженный особенной чистотой.
- Что вы! Какие немцы? - обидчиво возразила старуха. - Русские: муж да жена.
- Детей нет?
- Какие дети!.. - проговорила кухарка. - Детей нет!
- Старики?
- Ну, нет... молодые! Комната преотличная... Всего неделя только, как жилец съехал, чиновник, жениться собрался... Диван новенький, мягкий (при этом она хлопнула ладонью по дивану), можно еще пару стульчиков прибавить...
- Как вас звать?
- Степанидой люди зовут.
- Так я, Степанида, нанимаю комнату. Кому отдать задаток?
- Давайте хоть мне, господ дома нет. А вас как звать? Вы какие будете?
- Зовут меня Иваном Петровичем... Бывший студент!
Степанида еще раз оглядела меня с ног до головы, приняла задаток и примолвила:
- Только, Иван Петрович, чтобы шуму никакого не было... по ночам...
- Насчет этого не беспокойтесь, Степанида. Я сам не люблю шуму...
- И вот что еще - уж вы извините, батюшка, меня, старуху... Вы... (она видимо стеснялась сказать) вы... не пьете?
- Нет.
- То-то!.. - добродушно обронила она, взглядывая своими ласковыми глазами.
- Да вы почему об этом так спрашиваете? Разве нападали на пьяных жильцов?
- Нет, слава богу, этого не было... Но только... А уж вы не сердитесь, пожалуйста! - закончила она, кланяясь и не давая ответа на мой вопрос.
На другой же день, уложив все свое имущество на извозчика, я переехал на новую квартиру.
После шума меблированных комнат, новая квартира показалась мне просто раем. Тепло, уютно, опрятно, спокойно - ничто не мешало занятиям. Одно обстоятельство несколько смущало меня: рядом с моей комнатой была жилая комната хозяев, но и этот страх близкого соседства прошел после первых же дней. Ни шума, ни сцен. Соседи, как кажется, вставали и ложились поздно, а я рано уходил из дому, и когда возвращался, снова была тишина. Иногда только женский голос доносился из других комнат мягкими звуками. Ложился я спать тоже среди полнейшей тишины, словно никого не было дома... Женский с контральтовыми нотами голос раздавался за стеной только с вечера. Ежедневно с семи часов в соседней комнате начиналось умывание и одевание: слышался плеск воды, раздавались тихие вскрикивания, затем начиналось шуршанье юбок. Когда туалет приходил к концу, между соседкой и Степанидой начинался обыкновенно разговор вполголоса. Степанидин голос, понижаясь все более и более, принимал какой-то убеждающий шепот; в ответ раздавались раздражительные ответы. Эта непонятная для меня беседа заканчивалась обыкновенно шумом юбок и громким вопросом: "хорошо ли сидит?", на что в ответ получались одобрительные восклицания Степаниды: "Павушка... королева ты моя!" и т.п. Затем по коридору раздавались шаги, и мимо моих дверей проносился легкий шелест шелкового платья; душистая струйка врывалась в мою комнату, затем хлопали дверями, и снова в квартире водворялась мертвая тишина.
Прошло две недели, и мне не случалось увидать своих хозяев. Признаться, они меня заинтересовали. Странное что-то было в этой квартире. Степанида вечно шепталась за стеной с хозяйкой, а во время ее отсутствия я несколько раз видел, как она, поджидая барыню, заливалась слезами, но всегда при моем появлении отворачивалась, желая скрыть слезы... Среди ночной тишины по коридору шлепали, бывало, туфли; осторожной, робкой походкой проходил кто-то, и тогда в коридоре начинался какой-то странный разговор. Мягкий, тихий мужской голос о чем-то упрашивал Степаниду, но она обыкновенно отвечала: "Нельзя, родной мой... ложись лучше спать". Но тихий голос так убедительно просил "Степаниду Матвеевну", что старуха не выдерживала и, казалось, сдавалась на просьбы. "Ну, изволь, только, смотри, сейчас же ложись, чтобы она не видала!" - говорила она и вслед затем куда-то исчезала. После одного из таких разговоров я встретил ее как-то на кухне. Она только что вернулась и под платком что-то прятала, но, увидав меня, сконфузилась... Со мной Степанида не заговаривала о хозяевах. Я не расспрашивал. Раз только, подавая самовар, Степанида закинула:
- Нашу видели?
- Нет. А что?
- Ничего. Я так. Полмесяца живете и не видали...
- Разве интересно?
- Как кому! - загадочно проговорила Степанида, обрывая разговор, несмотря на мои попытки продолжать его.
- А муж, видно, домосед?
- Да... читать любит... За книжками более... Однако я с вами болтаю, а у меня дело есть...
С тем и ушла.
Кажется, на другой или на третий день после этого разговора я заработался что-то долго. Был четвертый час утра, когда раздался звонок, и по коридору прошумел знакомый шелест платья... За стеной раздался хохот.
- Ну, раздевай меня, няня... Что, вам весело было? - произнесла хозяйка веселым голосом.
- Ах, Зоя Михайловна... И тебе не жаль его?
- Молчи, нянька... Он спит?..
- Вряд ли... Сама знаешь, до сна ли...
- Дурак! - презрительно произнесла она.
Слышно было, как Степанида всхлипывала.
Шуршанье юбок смолкло.
- Жилец хорош собой, няня? - тихо продолжал голос.
- Нет.
- Тоже, кажется, такой же дурак, как и наш! - весело засмеялась хозяйка.
Голос ее понизился, и снова раздался смех.
- Ну, няня, перекрести меня... да поцелуй...
За стеной смолкло.
Я задремал... Вдруг странный шум вблизи пробудил меня. Рядом, за стеной, раздавался гневный женский голос, перешедший в крик. Кто-то бешено затопал ногами. На секунду водворилась тишина, и вдруг что-то свистнуло и показалось мне - раздался удар хлыста по чему-то мягкому... По комнате торопливо пробежали...
Я вышел в коридор.
У дверей соседней комнаты стояла молодая женщина со свечой в руках... Я взглянул и изумился - такая она была красивая в белом капоте, с распущенными по плечам волосами. Что за прелестные черты, несмотря на то, что они были искажены гневом! В лице - ни кровинки, губы вздрагивали; грудь подымалась; всю ее точно подергивало. Голубые глаза с расширенными зрачками блестели зловещим блеском... Фигура стройная, гибкая... В руке маленький хлыстик, змейкой извивавшийся по белому капоту...
На другой стороне коридора, напротив, в полутемноте стояла маленькая мужская фигурка в плохеньком халате. Совсем молодой человек, худой, с тонкими, изящными чертами красивого лица и большими, темными, кроткими глазами. Эти кроткие глаза сразу подкупили меня в свою пользу, и вся его робкая фигурка показалась мне необыкновенно симпатичной. Он растерянно, робким, ласковым взглядом смотрел на женщину и как бы умолял ее успокоиться... В лице его было что-то детское и глубоко симпатичное...
Она бросила на меня быстрый, резкий взгляд и быстро скрылась в двери. А он как-то застенчиво взглянул и тихо сказал, улыбаясь кроткой улыбкой:
- Вы извините, мы нашумели, побеспокоили вас... Видите ли: мы заспорили и...
Он опять застенчиво взглянул и прибавил:
- Жена вспыльчивая... Все добрые - вспыльчивые...
Он постоял, как бы в раздумье, несколько времени и тихо побрел на кухню.
- Извините... - прошептал он еще раз, проходя мимо.
Я вошел в свою комнату, разделся и лег спать. За стеной было тихо. Нервы мои были возбуждены, я ворочался с бока на бок и долго не мог заснуть... Мне все слышались за стеной сдержанные рыдания.
II
Через несколько времени я познакомился с молодым человеком. Это была замечательно кроткая душа. Он иногда захаживал ко мне, брал книги и любил вести "теоретические" разговоры, и при таких разговорах оживлялся; тогда его лицо делалось еще милей. Говорил он, не смотря на вас, а глядя куда-то вдаль, и точно говорил не вам, а разговаривал сам с собою; о жене он почти не говорил, а если случалось упоминать, то упоминал с большим уважением.
По вечерам, когда жены не было, он в своем неизменном халатике приходил, садился, сперва застенчиво озирался и долго молчал. Только несколько времени спустя он становился разговорчивее. Я любил его слушать. Говорил он с каким-то восторженным вдохновением. А то, бывало, зайдет он и остановится среди комнаты, задумается... Я любил в это время смотреть на его задумчивое, кроткое лицо, и всегда какая-то жалость сжимала мне сердце... Лицо его было худое, подозрительный румянец играл на щеках, он часто кашлял, схватываясь своими тонкими руками за грудь, и кашель был такой скверный... И каким он чужим казался среди окружающей обстановки! Всегда одет плохо, совсем плохо; сам, бывало, ставил самовары, чистил себе сапоги и добродушно ссорился по этому поводу со Степанидой, которая, казалось, любила его не меньше, чем свою барыню. И комнатка его совсем не похожа была на другие комнаты квартиры. В гостиной, столовой и еще какой-то полутемной, убранной в турецком вкусе, везде была роскошь, изящество, масса дорогих безделушек, цветы, картины, везде заметна была умелая рука любящей комфорт женщины, а у него в маленькой комнатке, совсем позади, какой контраст! Письменный стол, несколько стульев, клеенчатый диван, на котором он спал, и книги... Книгами была завалена вся комната. Книги валялись на окнах, на столе, на диване, на полу... Только большой, роскошный акварельный портрет жены в дорогой рамке висел над диваном и резко выделялся своим роскошным видом. На портрете жена была замечательной красавицей, более молодой, чем теперь; видно было, что портрет снят раньше. Я и забыл сказать: звали моего знакомого Василием Николаевичем Первушиным. Он был математик, определенных занятий не имел, по целым дням копался в книгах.
