Константин Станюкович - Главное - не волноваться
Обзор книги Константин Станюкович - Главное - не волноваться
Станюкович Константин Михайлович
'Главное - не волноваться'
Константин Михайлович Станюкович
"Главное: не волноваться"
I
Раннее солнечное утро, дышавшее острой свежестью горного воздуха, было прелестное.
В роскошных "храмах" знаменитых карлсбадских источников - "Мюльбрунна" и "Шпруделя" - уже играла музыка. Магазины открыты.
Под колоннадой "Мюльбрунна" и на широкой аллее перед ней тихо двигалась толпа разных племен и наречий. Больше всего немцев.
Больные, особенно представители германской расы, не просто отпивали целебную воду из стаканов маленькими глотками или размеренно тянули из стеклянных трубочек: серьезные и слегка торжественные, они, казалось, священнодействовали, свято исполняя свои курортные обязанности, то есть с раннего утра до позднего вечера, когда предписывается ложиться спать, думать только о благополучии своих драгоценных особ.
К семи часам толпа увеличивается. Хвост чающих получить мюльбрунн из ловких рук приютских девочек, быстро наполняющих из мраморного водоема стаканы и так же быстро их подающих, растянулся в два ряда. Порядок, разумеется, образцовый, хотя ни одного городового. Лишь иногда какая-нибудь нетерпеливая дама - и чаще всего соотечественница - втискивается не по праву в середину хвоста. Задний господин, если не лечится от печени, уступает место. Только улыбнется. Да разве ближайшие господа иронически оглядят нарушительницу порядка и тихо промолвят:
- Русская!
Хотя мой "урок" - два стакана - окончен, но до права напиться кофе остается еще полчаса, - я пошел к моему врачу.
В это утро я еще один в зале доктора. Он немедленно вышел, крепко и ласково пожал мне руку и пропустил меня в небольшой кабинет.
После обычных вопросов о здоровье молодой чех основательно и подробно повторил все то, что уже так же основательно и подробно объяснял в первый визит и что не менее добросовестно и подробно прописал в печатном листке под заглавием "Лечебное предписание", выданном мне на три дня вместе с бессрочным листком относительно диеты.
Затем милый доктор, говоривший по-русски, с убедительностью повторил прежний серьезный совет:
- Главное: не волнуйтесь! Покорнейше прошу не волноваться!
- А что делать, доктор, чтобы не волноваться? - спросил я.
- О, я объясню, как это просто, если есть немножко характера. Скажите себе: "не надо волноваться!" И вы будете отгонять всякие неприятные мысли и пригонять приятные. Аккуратно исполняйте лечебное предписание, больше моциона - и после кюра будете совсем здоровы.
Молодой чех говорил мягко, почти нежно и так уверенно, точно объяснял, что дважды два - четыре.
И, с милым видом искренно наивного жреца науки, он ласково и одобряюще улыбался, показывая зубы, сверкающие из-под сочных крупных губ, по-видимому, не сомневавшийся, что исполнить его совет действительно "очень просто". Стоило только "пригонять приятные мысли".
Сам доктор, казалось, был один из тех редких по нынешним временам, уравновешенных, с крепкими нервами людей, которые благополучно не знают волнений. Такое уж было у него спокойное и упорное лицо, свежее и румяное, с большими ясными глазами. Круглая, крепко посаженная черноволосая голова, остриженная "ежиком". Мясистые выбритые щеки и черная бородка. Хорошо сложенная, плотная фигура.
Ни в лице, ни в словах, ни в манере доктора не было влюбленности в свою особу. Он только благоволил к ней.
Вдобавок доктор не сомневался, что тихонько, при легальном терпении, Богемия рано или поздно, но все-таки получит все, чтобы каждый чех был таким же "мальчиком в штанах", как немцы и мадьяры.
Я подумал, что добросовестный чех забыл, что я - русский и притом старый писатель, т.е., по распространенному мнению среди умных столоначальников, такой, с позволения сказать, "беспардонный" человек, которому самим господом богом предназначено писать глупости и, по меньшей мере, волноваться.
Но доктор не забыл, потому что спросил:
- Пишете и здесь?
- Пишу.
- Покорно прошу - не пишите пока. И не читайте газет.
- И русских?
- Лучше и русских. Как говорит наука, и радостные волнения вредны. В Карлсбаде отдыхайте.
После этого доктор вписал в новый листок то, что я знал на память, вручил его мне и, провожая, в третий раз проговорил:
- Главное: не надо волноваться!
Через пять минут я уже сидел за одним из столиков под густыми каштанами на Визе, против ресторана "Elephant".
Кельнерши в черных платьях и белых передниках то и дело бегали через улицу взад и вперед между рестораном и столиками и сновали между ними с подносами.
Одна из фрейлейн заметила меня, любезно кивнула головой, и я знал, что скоро получу кофе.
С первого же дня эта фрейлейн Мари, шустрая и деловито-приветливая, оказывала мне протекцию: оставляла мне столик в первом ряду, чтобы глазеть на публику, возвращавшуюся, с пакетиками купленных булочек в руках, с "водопоя" в излюбленные места, где пьют кофе и чай, подавала мне кофе скорее и сразу понимала или делала вид, что понимает мой невозможный немецкий язык.
Заслужил я благоволения кельнерши десятью крейцерами вместо пяти, которые обыкновенно давала "на чай" кельнершам большая часть публики.
Фрейлейн Мари быстро принесла кофе и предупредительно принесла две газеты, недурно произнося русские названия.
- Novoie Vremie und Moskovskia Viedomosti!
И спросила:
- Всегда подавать русские газеты?
- Пожалуйста. Верно, их не требуют. Русских еще мало?
- Мало. Двое кроме вас ходят и требуют русские газеты.
Нечего говорить, что я забыл предписание доктора и после кофе стал пробегать газеты.
- Извините, "Новое Время" свободно? - раздался около меня голос по-русски.
Я поднял голову и увидел перед собою Привальева.
- Вот не ожидал... Как приятно встретиться со старым знакомым! проговорил Привальев, пожимая мою руку. - Я здесь от печени! А вы?
- От диабета...
- Позвольте присесть около.
- Пожалуйста...
Привальев попросил кельнершу подать кофе и присел против меня.
II
Безукоризненно одетый, моложавый, несмотря на свои "под пятьдесят", Привальев был еще красивый мужчина с заседевшей русой бородкой и выхоленными пышными усами. Но в лице он осунулся. Отливавшее желтизной, оно имело серьезное "государственное" выражение, внушительность которого смягчалась застланностью взгляда проницательных и пытливых глаз.
Он заговорил необыкновенно любезно и даже не без некоторой задушевности тона в мягком теноре.
Признаюсь, это показалось мне несколько странным в человеке, имеющем репутацию умницы и черствого чиновника, который не станет расточать нежных слов с бесполезными для него людьми и особенно с литератором, не дающим в газете статей о государственных людях, да еще хорошо знавшим Привальева в его молодости, когда он не раз выражал желание "пострадать за правду".
Любезность его превосходительства удивила меня еще и потому, что до сих пор так-таки и не подтверждались возникавшие в Петербурге слухи о том, что Привальев будет объявлен государственным человеком, и потому он директор департамента не сегодня - завтра. Уже в нескольких газетах, отвечающих потребностям публики, были набраны приветственные статьи новой "звезде" замечательному человеку "с планом", строгого ума и доброго сердца. Уже были набраны и "мечтательно-меланхолические" краткие заметки по адресу хотя и благожелательного, но далеко не оправдавшего надежд администратора, оставлявшего пост. Уже друзья и добрые знакомые Привальева поздравляли его и трубили по городу, что другого такого, как Иван Иванович Привальев, им не найти, и что завтра будет приказ об его назначении. Уж дамы, - особенно с "настроением" к правде, любви и красоте, - ездили просить у Привальева мест для мужей, друзей и любовников, как в один прекрасный день был объявлен государственным человеком другой и... ах!
Друзья Привальева первые же изумились. Откуда могли выйти такие невероятные слухи? Да где хоть капля государственного ума в Привальеве? Разумеется, никто не мог считать его кандидатом на сколько-нибудь ответственный пост. Просто самый заурядный чиновник. Такими хоть пруд пруди. Надо отдать справедливость: перо и отлично играет в винт, но интриган, умеет свинью подложить и только воображает, что умен...
Привальев, конечно, знал, что о нем говорят теперь. И печень его превосходительства, прощупанная одним неизвестным и двумя известными петербургскими врачами, оказалась настолько увеличенной, раздражительность, безотчетная тоска и бессонница стали настолько частыми, что все единогласно предписали Привальеву безусловный отдых, поездку в Карлсбад, потом морские купанья и, главное - избегать всяких волнений, в особенности не читать "Правительственного Вестника" и не слушать служебных разговоров.
И, несмотря на это, Привальев не раз повторял, что он очень рад встретиться с почтенным писателем на чужбине.
