Сергей Григорьев - Буек
Обзор книги Сергей Григорьев - Буек
Григорьев Сергей Тимофеевич
Буек
Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ
БУЕК
Рассказ
Сергей Тимофеевич Григорьев (1875 - 1953) - выдающийся мастер
детской книги. В сборник входят рассказы о гражданской воине, о
военно-морском флоте и славном военном прошлом нашей Родины.
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Бас-геликон
Плавучий пес
Вмятина
"Служим революции"
________________________________________________________________
Бас-геликон
Трое из команды тральщика No5 погибли от случайного взрыва выловленной в заливе врангелевской мины. Тралили в свежий ветер, сильно трепало. С "Пятерки" была послана шлюпка с рулевым, боцманом Хренковым, зачалить попавшую в тал мину. У фалгребного сломалось весло. Шлюпка потеряла управление, ее ударило о мину. Мина взорвалась. Трое на шлюпке погибли; боцмана Хренкова и минера Степушку только оглушило взрывом.
Степушка оправился от контузии раньше Хренкова: боцман был куда старше минера... Только у Степушки от удара явилось на его веселом открытом лице какое-то удивление, как будто человек готов воскликнуть: "Вот так штука, ха-ха-ха!" Это была как раз любимая поговорка минера, а между тем все заметили, что с момента взрыва Степушка как будто забыл свою поговорку.
У Хренкова от взрыва сильно болела голова, но он не забыл своей поговорки: "Чисто, как на акварели!"
Боцман любил море и корабли не только в натуре, но и написанные и нарисованные, особенно акварелью; отменно он любил те картины, где "берега и знати нет", только вода и паруса, волна и корабли.
"На корабле должно быть чисто, как на акварели..."
Если команда сработала хорошо, лихо, боцман говорил:
"Спасибо, товарищи, чисто, как на акварели!"
Хренков очнулся на борту тральщика, встал на ноги и ругнулся так, что всех пробрала жуть.
- Откуда песок?
Да, на палубе был морской песок. Его нанесли ногами со шлюпки, а на шлюпку, видно, песок попал со дна морского, когда кошкой искали тело того самого фалгребного, у которого сломалось весло: бедняга сразу, выражаясь морским жаргоном, "пошел к центру земли". Кто-то из товарищей сурово пошутил:
- Хренкову боится доложить, что весло сломалось.
Командир "Пятерки" приказал Хренкову и Степушке идти в лазарет. Степушка, сидя в приемной врача, не смел взглянуть на Хренкова, ему казалось, что он перед боцманом в чем-то провинился. Попробовал все-таки объясниться:
- Вот мы с тобой, Егор Степаныч...
- Чего это "мы с тобой"?
Боцман посмотрел в глаза Степушки так, что тот подумал вслух:
- Лучше бы уж и меня...
- Лишние жертвы убавляют личный состав флота, - сказал Хренков, - не ты, а я на руле был.
- Да ведь весло, Егор Степаныч...
- Весло в вальке сломалось - значит, было с пороком. Опять я недоглядел.
- Пожалуйте, - выглянув из кабинета, пригласил врач.
- Ты иди вперед, - приказал Хренков.
Врач долго выстукивал и выслушивал Степушку, возясь возле него, словно муравей около павшего на землю крупного жука. Врач вслух дивился росту, сложению и дородности минера. Степушка разнежился от такого внимания доктора, говорил, что у него и тут болит, и там болит. Все тело!
Доктор нахмурился и еще внимательнее везде слушал и стучал.
"Положит в лазарет - люли!" - подумал Степушка.
- А тут болит? - спросил доктор, крепко и больно ткнув Степушку.
Степушка испугался.
- Ох! Никак нет! - поспешно ответил он.
- Ступай на корабль. Здоров.
- В голове шумит маленько!
- Пройдет!
Степушка поспешно оделся и, выйдя в приемную, фыркнул:
- Вот так штука, ха-ха-ха!
- Пожалуйте, - пригласил доктор Хренкова.
Хренков любил врачебные кабинеты (кроме запаха): тут всегда все блестело и было "чисто, как на акварели". Не хуже, чем на корабле!
Осмотрев боцмана, доктор сказал:
- Придется лечь в лазарет. Надо бы на рентген, да...
- Это к чему? - строго спросил Хренков.
- Вот тут болит?
Врач нажал еще раз за правым ухом - боцман охнул.
- Боюсь, что есть надлом кости. Дело серьезное, друг!
- Где у меня трещина? В котелке? Да?
Хренков рассердился. Доктор настаивал, и наконец боцман согласился.
- Дозвольте только, товарищ, похоронить братишку с честью.
Доктор подумал и сказал:
Это можно.
Возвратясь на корабль, Хренков ответил на вопрос командира:
- Само собой здоров, товарищ командир!
В отряде шли приготовления к похоронам. Погибших хоронили на Митридате. Рабочих в городе было немного, но все же за гробом шла их тысяча человек. Вместе с командами отряда тральщиков шествие получилось довольно внушительное. Играл сводный оркестр отряда.
Хренкову предстояло говорить речь после командира.
Боцман не понимал, что с ним творится. В голове словно помпа качает. Все ему было противно до озноба. Он оглядел могилы в сухой, желтой с древесиной земле.
"На подобной земле папиросный табак садить, а не хоронить в ней героев", - ворчал он про себя.
Могилы были вырыты неаккуратно и чересчур в квадрат.
"Говорил, положить в одну братскую: вместе на фронтах бились, сообща тралили, вместе погибли, и лежать бы, чувствуя плечом товарищей... Да и море отсюда видно - чисто, как на акварели... Из могилы встану - на море взгляну! "Нет, товарищи, они не встанут, наши погибшие товарищи, чтобы взглянуть на родную стихию!"
Впрочем, последние слова уже не из воркотни себе под нос, а из надгробного слова, когда настала очередь Хренкова. Ворчал он басом, а заговорил, сам того не ожидая, да и всех удивил, - чуть не бабьим голосом. Срываясь с голоса, он продолжал:
- Бывало, говорили так: "покойтеся в мире", но я скажу, товарищи: пусть они не покоятся, а беспокоятся, вот как теперь в жестоком сердце беспокоюсь я... И вижу у всех вас, товарищи, тоже неспокойно бьется сердце. Не скажем им: "Пусть будет вам земля легким пухом". Нет, товарищи! Пусть она им будет столько же тяжелой, как и нам теперь тяжело на сердце!..
У Хренкова пресекся голос.
Старшина музыкантов, думая, что оратор кончил речь, приставил ко рту корнет-а-пистон и как-то животом подал знак музыкантам. Однако и сам он, и все оркестранты тут же спохватились: речь только еще началась.
Один лишь бас-геликон крепко гукнул раз, испугался и, выпучив глаза, закрыл ладонью амбушюр своей громогласной трубы.
Боцман Хренков сурово сдвинул брови и, грозно глядя в растерянное лицо контрабасиста, нашел наконец голос и заговорил своим знаменитым в отряде басом, так, что, пожалуй, и на рейде было слышно:
- Вот! Ну что ты сделал? Ты испортить мог торжественный, хоть и горестный момент! Но нет, никто не испортит нам нашей глубокой печали. Ты сам себя уничтожил, друг... Глядите, товарищи, он выходит хоронить героев и даже трубу не почистил.
И в самом деле, хоть и на геликоне играло солнце, но тусклее (или это так всем показалось после слов Хренкова), чем на других трубах.
- На советском флоте, какая бы ни была печаль, все должно так сверкать, чтобы сердце прыгало! Скоро, долго ль, мы должны пойти в великий бой и пойдем - за дело Ленина! А потом мы, после победы, придем сюда, на гору, и тихо скажем нашим погибшим бойцам: "Победа, товарищи, победа! Враг уничтожен на всех морях!" Теперь дуй! - прибавил тихо Хренков, ненавистно глядя в лицо геликонца.
Оркестр грянул. Только у геликонца свело губы, словно он лимон съел, и он никак не мог выдуть звука. А у парня из глаз по щекам покатились слезы.
- То-то! - отводя от него взгляд, буркнул Хренков. Он, щурясь, окинул недовольным взором скат горы, покрытой густо сорняками.
Пониже горы виднелись белые под красной черепицей домики опрятного городка, а дальше, за щеткой мачт рыбачьих баркасов, - исчерна-синий рейд, подернутый серебром ряби. И лиловая даль моря под белесым небом... Чисто, как на акварели!
Плавучий пес
Хренков не мог успокоиться: возвратясь с похорон, матросы нанесут на корабль пыль - у всех в желтой цветени от сорной травы и ботинки и брюки чуть не по пояс. А этот парень с геликоном еще выдумал объясняться:
- Ты пойми, Егор Степаныч! Разве я без сердца? Мази выдают что на корнет, что на мой бас, а какая поверхность? Сравнить нельзя. Кабанья голова в мою трубу влезет...
- Что ж тебе, позолотить трубу?
- На что лучше! - отозвался геликонист, не поняв, что боцман ядовито шутит. - Весь бы оркестр позолотить: красота!
- Эх ты, кумпол! - Хренков отвернулся.
На корабле еще неприятность: на палубе вдруг тявкнул пес. А ребята, стоя кружком, хохочут.
- Откуда пес на корабле? - загремел Хренков.
- Степушка, докладывай!
Матросы расступились. Вперед вышел Степушка. У него на руках барахтался явно молодой, почти щенок, но крупный пес.
Степушка протянул боцману пса:
- Гляди, Егор Степаныч: лапа - во! Плавучий пес, должно быть.
- Где взял?
- Как с похорон шли. Мальчишки вели его топить за молом. Я отнял.
- Топить пса? Эх ты, мальчик с пальчик!
Ребята загрохотали.
