Николай Коняев - Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
Обзор книги Николай Коняев - Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
Н. М. Коняев
Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
КАК НАЧИНАЛСЯ ТЕРРОР
Самое удивительное в революциях не то, что они происходят, а то, что, когда революции происходят, подавляющая масса населения продолжает думать, будто ничего не случилось и то, что случилось, как-нибудь вернется на круги своя…
Октябрьский переворот потому и удался, потому и не встретил никакого сопротивления, что был нужен не только большевикам, рвавшимся к власти, но и их политическим оппонентам, правым эсерам и кадетам, запутавшимся в интригах своей антирусской политики.
Он позволял им переложить свою ответственность за совершенные ошибки на большевиков. А власть терять они не собирались. Власть должно было вернуть им Учредительное собрание.
И поначалу все шло, как они и планировали.
На выборах в Учредительное собрание большевики потерпели сокрушительное поражение — из 700 депутатских мест им досталось только 175.
Разгон Учредительного собрания называется «дополнительной революцией».
Этой «дополнительной революцией» и начинается 1918 год.
1918 год в России — самый короткий в мире год.
Из-за перехода на новый календарь в нем отсутствует тринадцать дней.
На сколько человеческих жизней короче оказался этот год, не скажет ни один исследователь.
1918 год — год начала Красного террора.
О событиях, которые определили завязку и развитие кровавых событий, и рассказывает новая книга Николая Коняева.
«Наше воспитание таково, что любой человек, открыто объявивший себя антисемитом, сразу оказывается беззащитным для любой, даже и несправедливой, критики, а любая попытка объективно разобраться в этом человеке тоже воспринимается как проявление антисемитизма», — пишет Николай Коняев.
Известный петербургский писатель взялся за книгу, где антисемитов — раз, два и обчелся, а вот врагов России среди действующих лиц более чем достаточно. Писатель сосредоточился на двух питерских Моисеях — Урицком и Володарском (Гольдштейне), чья смерть стала поводом для развязывания большевистского террора в 1918 году.
Бесстрастно анализируя факты, которые приводит писатель, подтверждая их архивными документами, трудно не согласится с его выводами: «…Хотим мы этого или не хотим, но необходимо признать, что законы для евреев и неевреев, установленные большевиками, были принципиально разными. Неевреев расстреливали только за то, что человек чем-то не понравился следователю, зато еврей мог застрелить иностранного посланника или подготовить нападение на ЧК и отделаться незначительным наказанием».
Книга Николая Коняева — скрупулезный архивный поиск тринадцати исчезнувших русских дней, тех провалов в течение календарного времени, тех разрывов и черных дыр в его структуре, в которых теряются многие элементы причинно-следственной связи событий.
13 исчезнувших дней…
13 глав книги…
Каждая глава — об одном из исчезнувших русских дней.
Такая композиция книги позволила автору рассказать о тех событиях, которые историки обходили своим вниманием, а в событиях, хорошо знакомым всем, увидеть то, что не замечалось прежними исследователями.
Отчасти этому способствует множество новых фактов, сделавшихся известными в последние годы, а также изыскания самого Николая Коняева, произведенные им в архивах ФСБ.
Николай Коняев, кажется, единственный исследователь, работавший со строго засекреченными делами об убийстве Моисея Марковича Володарского, Моисея Соломоновича Урицкого, с практически неисследованными делами «Каморры народной расправы», «О заговоре в Михайловском училище», о первых крестьянских восстаниях и солдатских волнениях и т. д.
Обнаруженные Николаем Коняевым в чекистских архивах документы в принципе изменяют традиционные подходы ко многим знаковым событиям самого короткого в мире года.
Марина Дейнекина
Глава первая
ЛЕНИН, ТРОЦКИЙ И… ДЗЕРЖИНСКИЙ
Русской массе надо показать нечто очень простое, очень доступное ее разуму.
В. И. ЛенинРусский народ — дрова в топке мировой революции…
Л. Д. ТроцкийВЧК — лучшее, что дала партия.
Ф. Э. ДзержинскийШирокие, чинные коридоры Смольного института благородных девиц как-то сразу сделались по-восточному тесными и неопрятными. Между похожих на биндюжников с маузерами матросов бегали черноволосые, юркие большевики с жуликоватыми глазами, звучали визгливые голоса.
И устраивалось все необыкновенно грязно, неудобно и бестолково.
Ленину отвели для отдыха комнату, в которой почему-то почти не было мебели, только в углу валялись брошенные на пол одеяла и подушки.
Но и прокуренные, заплеванные «страшными» и «веселыми чудовищами» коридоры, и мышиный, смешанный с чесноком, запах, которым пропитались подушки и одеяла, не вызывали отвращения.
Это был запах русской революции.
Широко раздувая ноздри, устраивался Ленин на своей первой смольнинской постели… Но только закрыл глаза, как вбежал в комнату Троцкий в потертом, засыпанном перхотью сюртуке.
— Устроились, Владимир Ильич? — спросил он, опускаясь рядом на одеяла.
— Да… — ответил Ленин. — Слишком резкий переход от подполья, от переверзенщины к власти… Es schwindelt…
— У меня тоже кружится голова… — признался Троцкий.
Он не договорил — в двери заглянули:
— Дан{1} говорит, товарищ Троцкий, нужно отвечать!
Троцкий убежал в зал, где шло заседание съезда Советов, ответил товарищу Дану и снова вернулся в комнату с одеялами.
С порога заговорил, продолжая мысль, которая жила в нем, не прекращаясь, все последние дни… Да-да… Самое трудное теперь не захлебнуться в событиях революции. Быстрый успех обезоруживает, как и поражение…
Ленин сбросил с себя одеяло и подошел к окну, за которым грязноватые октябрьские сумерки мешались с серыми солдатскими шинелями, со страшной ночною чернотою матросских бушлатов…
— Если это и авантюра, товарищ Троцкий, то в масштабе — всемирно-историческом! — сказал Ленин, чуть наклонившись вперед и заложив большие пальцы рук за вырезы жилета. — Это такая авантюра, которой не видывал мир!
Сколько раз видел Троцкий это движение, но до сих пор не мог привыкнуть к той поразительной метаморфозе, что происходила в такие мгновения с Ильичем. Голова сама по себе не казалась большой, но, когда Ленин наклонял ее вперед, огромными становились лоб и голые выпуклины черепа…
Троцкому казалось тогда, что Ленин пытается разглядеть нечто еще не видимое ни окружающим, ни ему самому. Как-то сами собой из-под могучего лобно-черепного навеса выступали ленинские глаза…
«Угловатые скулы освещались и смягчались в такие моменты крепко умной снисходительностью, за которой чувствовалось большое знание людей, отношений и обстановки — до самой что ни на есть глубокой подоплеки. Нижняя часть лица с рыжевато-сероватой растительностью как бы оставалась в тени»{2}.
Ленин заговорил быстро, без пауз, и картавый смысл его речи сводился к тому, что большевики смогут закрепить свою власть в стране, — голос Ленина смягчился, сделался гибче и по-лукавому вкрадчивей, — только разрушив ее!
Ленин восхищал Троцкого.
В этом хазарском вожде российского пролетариата почти не ощущалось еврейства…
Кажется, ни мать-еврейка{3}, ни годы, проведенные в революционных кругах, не оставили в Ленине никакого следа, кроме рыжизны и картавой неспособности правильно выговаривать звуки русского языка.
Но при этом — интернационалист Троцкий это очень остро чувствовал! — Владимир Ильич был евреем гораздо большим, чем мать, чем сам Троцкий, чем все товарищи по партии…
Рожденный и выросший на Волге, каким-то немыслимым чудом проник Ленин в тысячелетнюю даль еще не сокрушенного русскими князьями каганата, напился злой и горючей хазарской мудрости и, потеряв почти все еврейские черты, стал евреем в вершинном смысле этого слова…
Он так необыкновенно развил в себе желание и способности лично воздействовать на историю, что всегда, пусть и подсознательно, воспринимал общественные отношения только в соотношении с самим собою, так, как будто всегда находился в их центре… Все, что не встраивалось в эту модель общественного устройства, отвергалось им, подлежало осмеянию и забвению…
Снова вспомнилось Троцкому то острое, подобное слепящему удару ножа, восхищение Лениным, которое испытал он на Апрельской конференции…
Что-то долго и скучно говорил Коба. Сталин тогда приехал из Сибири, не скрывая своих претензий на руководство партией.
И вот в самый разгар его работы, которой Сталин придавал характер работы вождя, и появился Ленин. Он вошел на совещание, точно инспектор в классную комнату, и, схватив на лету несколько фраз, повернулся спиной к учителю и мокрой губкой стер с доски все его беспомощные каракули.
