Сергей Обручев - Русские поморы на Шпицбергене
Обзор книги Сергей Обручев - Русские поморы на Шпицбергене
Академия наук СССР. Научно-популярная серия
Член-корреспондент АН СССР С. В. Обручев
Русские поморы на Шпицбергене в XV веке и что написал о них в 1493 г. нюрнбергский врачОт автора
Темой этой книги является, по существу, весьма незначительный факт: одна фраза из письма, написанного нюрнбергским врачом Иеронимом Мюнцером португальскому королю Жуану II 14 июля 1493 г. Фраза, не имеющая прямого отношения к теме письма, случайно пришедшая на ум автору как иллюстрация одного из положений, в которых он старается убедить своего адресата. Но разбор этой фразы приводит нас к весьма важному выводу о том, что в конце XV в. русские не только посещали Шпицберген, но и основали там длительное поселение; что русские освоили Шпицберген по крайней мере на сто лет раньше, чем он был открыт экспедицией Баренца. И этот вывод чрезвычайно важен для истории освоения северных стран: мореходы Западной Европы пришли на Шпицберген тогда, когда там уже побывали русские, в течение более века промышлявшие там морского зверя, оленей, песцов, белых медведей.
Для доказательства верности сообщения нюрнбергского врача нам необходимо познакомиться с тем, кто был Мюнцер, с географами Нюрнберга конца XV в., а также с тем, почему было написано письмо и к каким оно привело последствиям. Нам придется ознакомиться с географическими идеями XV–XVI вв. и с картами того времени. Только внимательно проанализировав все это, можно доказать точность примечательной фразы из письма Мюнцера и установить ее значение для истории русского освоения северных полярных стран.
Я постарался рассказать об этом исследовании, которым занимался последние годы, шаг за шагом, чтобы передать читателю ощущение исследователя, открывающего в минувшем все новые и новые факты, делающего новые сопоставления и выводы.
Эта небольшая книга как бы вводит читателя в кабинет историка-географа, которому приходится изучать эпоху, отдаленную от нас на пятьсот лет.
Груманланы на Шпицбергене
Я увидел берега Шпицбергена в 1926 г., и это осталось одним из самых сильных впечатлений моей жизни, жизни, проведенной в путешествиях в самые суровые места нашей Родины. На экспедиционном судне «Персей» Плавучего Морского научного института мы вошли 25 августа в Стурфьорд. Это мрачный залив между главным островом архипелага — Западным Шпицбергеном и островами Баренца и Эдж. Стурфьорд часто забит льдами, и судам не каждый год удается войти в него.
Вскоре льдины начали шуршать о борта «Персея». Раздвигая лед, который становился все более и более плотным, «Персей» пробивался на запад, к берегу Западного Шпицбергена.
Перед нами предстала мрачная бесконечная стена обрывов: черные склоны гор и между ними ярко-белые громадные ледники и покрытые еще снегом вершины. Только черное и белое — резкие контрасты гравюры, выполненной смелым мастером. От нее веет холодом, она безжизненна и страшна.
Но по мере того, как мы пробиваемся сквозь льды к берегу, мертвая, совершенно иллюзорная картина оживает. Когда, наконец, удается высадиться, перед нами — живая суровая страна. Из-под снежных пятен текут с журчанием ручейки; на щебневой полярной пустыне рассеяны кучки травы; хотя они и растут на расстоянии нескольких десятков метров один от другого, но это настоящая зелень и даже настоящие цветы! Желтые карликовые маки видны издалека.
В старых легендах Шпицберген описывался как страна мрака и холода, скал, льдов и снега, где нет жизни, где не может жить человек. А человек, впервые попавший сюда, вдруг обнаруживает, что мрачные острова эти полны жизни — здесь бегают дикие олени и песцы, растет не только мох, но и трава и цветы.
Шпицберген стал известен в Западной Европе после того, как в 1596 г. экспедиция Баренца открыла его западное побережье. Вскоре эти берега стали посещать десятки судов, которые вели здесь китобойный промысел. Но сам Шпицберген внушал такой ужас европейцам, что даже приговоренные к смерти преступники не соглашались перезимовать там одну зиму, за что им обещали помилование.
Русские поморы, однако, были гораздо храбрее. Мы не знаем точно, когда они начали посещать Шпицберген; некоторые историки считают, что, судя по развитию полярного мореплавания, они должны были в погоне за морским зверем появиться в шпицбергенских водах уже в XII или XIII в. В это время началось освоение Мурманского побережья выходцами из Новгорода и с берегов Двины, стали все более оживленными морские плавания, сначала вдоль берегов Кольского полуострова, а потом и дальше в море.
Достоверные сведения о русских промыслах на Шпицбергене мы имеем только для XVIII и первой половины XIX в.
В Архангельской области среди поморов возникла особая «специальность» — груманланы (от древнего русского названия Шпицбергена — Грумант или Груланд). Груманланы уходили на целый год под руководством опытного кормщика на Шпицберген, зимовали там в избах, главным образом на берегах большого острова — Западный Шпицберген, частью на восточных — Эдж, Баренца и даже на Северо-Восточной Земле. Эти зимовки, проходившие в очень тяжелых условиях, при трехмесячной ночи, кончались иногда трагически — люди погибали от цинги.
О жизни груманланов на Шпицбергене создавались легенды, сказания, песни. Некоторые из них были собраны и опубликованы в прошлом веке (С. Огородников, 1889 и А. Харитонов, 1849). Они настолько интересны, что стоит остановиться на них.
Груманланы ездили не от себя — их отправлял на ладье богатый хозяин. Начальник над ладьей — лоцман, «носник» или «кормщик». Он руководит промыслами, на его ответственности и провиант и добытые товары. Пропьянствовав неделю или две, груманланы около Ильина дня (20 июля) отправляются в путь. По дороге заходят в Варгаев (Вардё), где опять «закуделят», а кормщик продаст в это время часть хозяйских харчей, которые он сочтет избыточными. Через пятьдесят дней, на Ивана Постного, придут к Шпицбергену, к Титовой губе (современная Китовая бухта). Другие идут на остров Эдж, который они называют Малый Берун нли Браун, в отличие от Большого Беруна — Западного Шпицбергена. Здесь находится становая изба — в ней остается провиант, лоцман и несколько лучших охотников. От Титовой губы к югу на протяжении 90 верст расположены три станка-избы и к северу, в 40 верстах, — четвертая. В этих «промышленных избушках», жалких и темных, и живут груманланы.
С приезда и до Козьмы и Дамиана (27 сентября) они стреляют оленей; мясо идет на еду, а шкуры и сало — хозяину. С Козьмы и Дамиана и до Сретенья солнца не видно, и это время промышляют песцов западнями — «кулемками» или «корытцами». Западни осматривают только в теплую погоду — в пургу домой в станок не попасть. Стреляют еще оленей, но это под силу только очень ловким охотникам, которые могут гнаться на лыжах в темноте по горам. Иногда попадаются и медведи, особенно пришедшие «в гости» к станку.
Часто груманланы сидят в своих избушках по месяцу при свете жирника с ворванью. Кругом развешаны звериные шкуры, воздух тяжелый, на нарах сидят понурые люди и вяжут на веревках узлы, чтобы потом их развязывать. Это главное лекарство против цинги — груманланы считают, что можно спать только пять часов в сутки, иначе заболеешь: «через два добрых уповода спячки человек начинает цинготеть». И вот они вяжут узлы или спарывают заплаты с полушубков и опять их нашивают. Но это не помогает, и часто на Груманте находят трупы погибших от цинги людей.
Груманланы сложили ряд очень интересных легенд о цинге.
«Истые груманланы сказывают, что на Груманте «цинга ходит в явь», т. е. ходит, видимая всем и говорит, как человек; цинга, так неодолимо действующая там на человека, есть существо живущее, имеющее образ страшной старухи. Эту старуху-цингу они считают старшей дочерью царя Ирода; она имеет у себя одиннадцать сестер, из которых иные занимаются развитием цинги на острове, другие обольщают промышленников для того, чтобы после погубить их…
Груманланы говорят, что старуха с сестрами показывается иногда людям во время «погод», когда ветер свистит в каменных утесах Шпицбергена; в это-то время видят старуху с сестрами через крутящийся в воздухе снег, освещенных синеватым трепетным блеском северных сияний. Они поют под вой ветра: «Здесь нет ни петья церковного, ни звона колокольного: здесь все наше…».
Груманланы описывают сестер старухи красавицами; говорят, что они способны принимать на себя образы женщин, почему-либо дорогих промышленникам; так, они, желая погубить кого-либо из охотников, принимают на себя образ невесты охотника, оставленной им в деревне, и являются к нему во сне; очарованный охотник, желая продлить обаяние сна, удаляется от товарищей в остров и спит, убаюкиваемый грезами. Здесь, сказывают, начало цинги. Товарищи охотника, заметя частые отлучки его и беспрестанный сон, стараются пробудить в нем угасшую деятельность. Для этого они употребляют разные, более или менее человеколюбивые средства, между прочим, вот два из них. Одержимого цингою привязывают руками к середине довольно длинной жерди, за концы которой берутся четверо сильных мужиков; держащие жердь бегут и несчастный больной со страшными усилиями передвигает ноги, опухшие от цинги, для того, чтобы не тащиться, не волочься за четырьмя здоровыми мужиками; нередко подобных несчастных, привязанных руками к жерди, тянут волочмя. В это время привязанный чувствует ужасное страдание; за один час обаятельного, пагубного сна он готов отдать мучителям все. Во время этих мучительных, но спасительных для него прогулок он, сказывают, просит товарищей убить его одним разом, вместо того чтобы мучить этими медленными пытками. После двух-трех прогулок за жердью он начинает поправляться и уже просит товарищей не о смерти, а о продолжении их забот о нем. Иногда они взводят одержимого цингою на высокий утес и бросают его оттуда в снег; несчастный, барахтаясь в снегу, выбирается, наконец, на дорогу и после трех-четырех подобных «головоломных» путешествий с утеса выздоравливает…
