Арсений Ворожейкин - Солдаты неба
Обзор книги Арсений Ворожейкин - Солдаты неба
Арсений Васильевич Ворожейкин
Солдаты неба
Боевое крещение
В 1934 году нас, молодых, физически крепких коммунистов и комсомольцев, преимущественно студентов высших учебных заведений города Горького, вызвали в обком партии и сообщили: «Хотим вас послать учиться в Харьковскую летную школу. Вы должны стать военными летчиками. У вас для этого есть самое главное — преданность идеям коммунизма и готовность отдать за них свою жизнь».
В те годы ни одна профессия, пожалуй, не была так озарена романтичностью, как профессия летчика. Об этом тогда писали: летчик — это талант, призвание; кто не чувствует этого «божьего дара», тем не место в авиации.
Начитавшись таких книг, многие из нас заявили: не чувствуем призвания к летному делу — вряд ли из нас получатся летчики.
Секретарь обкома — он был и председателем мандатной комиссии по приему в военное училище — пояснил:
— До тридцать первого года в военные школы летчиков принимались только добровольцы. Теперь авиация стала массовой, и этот принцип приема уже не отвечает времени. Поэтому есть решение Центрального Комитета партии о партийно-комсомольской мобилизации. И вы теперь считайте себя призванными на учебу в Харьковское военное училище летчиков. Что же касается призвания, таланта, то это прежде всего труд: талант — это на девяносто девять процентов потение и на один процент вдохновение.
Моему поколению не всегда приходилось выбирать специальность по душе. Часто выбор профессии диктовало суровое время.
Проверили нас, более пяти тысяч ребят. Отобрали около двухсот человек. (Отсев был в основном по состоянию здоровья.)
Среди нас были и добровольцы. В том числе и Алексей Рязанцев. Шупленький, не по годам серьезный, он казался каким-то хилым. А вот глаза, черные и с постоянной задоринкой, говорили о душевной силе человека. Когда он улыбался, становился пружинистым — весь энергия. Мы думали, Алексей цыганенок, но на самом деле он был настоящий русский парень.
В отличие от нас, студентов, Алексей имел за плечами только семилетку и годичное ФЗУ московского автозавода. Он боялся, что не пройдет мандатную комиссию, на которой нас тщательно экзаменовали по общим и политическим предметам.
Сильно волнуясь, Алексей открыл дверь в кабинет секретаря обкома, где заседала комиссия. Большая комната, много окон, много портретов, массивный стол, за столом — солидные люди. Нам велено было, как войдем в кабинет, вытянуться в струнку и четко представиться: кто ты и зачем прибыл.
Алексей вошел, вытянулся в струнку, но так растерялся, что не мог произнести ни слова. Моргая глазами, он только смотрел на присутствовавших, а те на него.
Председатель комиссии понял состояние парня и приветливо улыбнулся:
— Ты не позабыл свою фамилию?
— Нет. Рязанцев.
— А как звать и величать по батюшке? Алексей ответил без запинки.
Потом председатель спросил про мать, отца… И вдруг показал на портрет М. И. Калинина:
— Знаешь, кто это?
— Ну как не знать? — Алексей удивленно пожал плечами. — Михаил Иванович. Я с ним не раз ходил на охоту, рябчиков вместе били, тетеревов…
Члены комиссии с интересом смотрели на Рязанцева. А председатель, показывая на портрет Ленина, поинтересовался:
— А может, и с ним ходил на охоту?
— Нет, с Владимиром Ильичом ходил на охоту мой отец, а я тогда был еще маленьким. Владимир Ильич брал меня на плечи и носил. Я с ним играл. Он угощал меня сахаром…
Встал секретарь мандатной комиссии и зачитал справку об отце Алексея. Оказывается, его отец, Федор Федорович, был хорошим охотником и жил под Москвой, в селе Белятино Раменского района. Ленин приезжал к нему в дом и вместе с ним охотился.
Однажды после охоты за ужином Владимир Ильич спросил: «Кем ты хочешь быть, Алеша, когда вырастешь?» — «Хочу быть храбрым и саблей рубить белых!» Услышав такой ответ, Владимир Ильич рассмеялся: «Значит, будешь героем!..»
Все мы успешно окончили Харьковское военное училище летчиков. Всюду, где требовалось защищать Родину и выполнять интернациональный долг, мы были там.
Как-то в майское воскресенье 1939 года мы с женой возвратились с покупками в гарнизон из города. В замочной скважине нашей квартиры торчала бумажка, свернутая трубочкой. Пока я доставал ключ, Валя вынула записку:
— Наверно, тебе… Ну так и есть! На, читай.
— Подожди, спешить некуда, — проговорил я, отпирая дверь. В ту минуту я и не подозревал, как круто переменится вся моя жизнь.
Мы вошли. Жена быстро развязала сверток и надела шубу.
— Как хорошо, что мы купили ее теперь, разве зимой такую достанешь? — щебетала Валя.
Шуба в самом деле была очень на ней хороша. Я развернул записку, вслух прочел:
— «Срочно приди ко мне или позвони. Гугашин». — Я узнал знакомую закорючку — так расписывался наш командир эскадрильи.
— Что там у тебя? — спросила Валя, не отходя от зеркала. — Может быть, Василий Васильевич приглашает нас в гости?
— Скорее всего, насчет лагерей.
Она напевала новую песенку про Катюшу, а я, сбросив гимнастерку, направился в ванную, как вдруг раздался резкий телефонный звонок.
Я взял трубку.
— Ты где пропадал, комиссар? — раздался голос Гугатина. — Собирайся скорее: наша эскадрилья едет на войну. Через пятнадцать минут отправляемся на вокзал.
Я чуть было не выпалил: «Этим не шутят», но спохватился: действительно, какие тут шутки! Командир эскадрильи произнес то, к чему, как мне казалось, я всегда был готов. И я с тревожной радостью протянул:
— Ну-у… А куда?
— Не знаю. Собирайся быстрее. Машины уже выехали из гаража, будут ждать около дома. — И Василий Васильевич повесил трубку.
— Валечка! Собирай вещи!.. Едем на войну! Она сразу как-то обмякла, румянец схлынул с лица. Тихо проговорила:
— На войну… А я?.. — Порывисто, не желая слышать ничего другого, воскликнула: — Значит, и я с тобой!
— Валя, все жены остаются. Ты тоже останешься здесь. — Я говорил торопливо, больше всего опасаясь ее расспросов: — Едет одна эскадрилья… Только, пожалуйста, не расстраивайся, лучше помоги мне собраться. Через несколько минут мы отправляемся.
Первая догадка — в Китай! Но в Китай подразделениями не уезжали. И я не знал случая, чтобы туда посылали, предварительно не побеседовав, не спросив о желании. Нет, тут что-то другое. Я вспомнил, как в прошлом году была приведена в готовность вся авиация, чтобы вступиться за Чехословакию, защитить ее от агрессии фашистской Германии. Но сейчас отправляется только одна эскадрилья.
Раз посылают — значит, надо.
Сборы были недолгими.
— Меховой комбинезон не возьму, теперь не зима. — И я отбросил его в сторону.
За комбинезоном полетели меховые унты и другие теплые вещи, которые также решил не брать. Вытащив из-под кровати чемодан, называемый «тревожным», уложил в него летный шлем с очками и перчатками, меховой жилет, шерстяной свитер и с усилием закрыл. Реглан взял на руку.
— Ну, Валечка! Я готов! Валя нерешительно спросила:
— Арсений, но куда ты едешь? Ведь войны-то еще нигде нет.
— Пока не известно куда.
— Может, ты не хочешь мне сказать? Или нельзя говорить? Но наверно, это же не секрет для жены, куда уезжает ее муж? Ведь война не может быть государственной тайной, ее нельзя утаить!
— Валечка, дорогая, поверь, я действительно не знаю! Как только будет хоть что-нибудь известно, я сразу тебе напишу…
Что-то особенное хотел я ей сказать, но ничего не смог выдавить из себя. Она порывистым движением обхватила мою шею, закрыла глаза, застыла.
Никогда она не была так близка мне и дорога…
Все думали — поедем на запад: фашистская Германия начала захватническое шествие по Европе. Однако мчались мы на восток. Считали — в Китай. Там наши летчики-добровольцы помогали китайскому народу воевать с японскими оккупантами. Но вот проехали и ту станцию, с которой сворачивали поезда, следующие к китайской границе.
Командир эскадрильи капитан Гугашин и я, комиссар, старший политрук, разместились в двухместном купе. Василий Васильевич — летчик бывалый, опытный и физически сильный. По характеру прям и вместе с тем сложен и противоречив. И сейчас, когда стало ясно, что мы направляемся не в Китай, он спросил:
— Комиссар, почему с нами в прятки играют? Почему везут в неизвестность?
— Я знаю не больше тебя.
— Странно…
И тут же не без упрека спросил меня:
— А когда ты станешь настоящим истребителем?
— Ты летаешь чуть ли не полтора десятка лет, а я в строевой части еще и года не прослужил, — сказал я ему.
— Дело здесь не в годах, — самоуверенно заявил Василий Васильевич, — а в человеке, в его природе.
— В таланте, хочешь сказать?
— Конечно!
Поглаживая свою русую, изрядно поредевшую шевелюру, Василий Васильевич благодушно разглагольствовал:
