Альберт Хофманн - ЛСД – мой трудный ребёнок
Для меня этот визит в мир гриба был испытанием, столкновением с миром смерти и пустоты. Эксперимент протекал не так, как я того ожидал. Тем не менее, встречу с пустотой тоже можно расценивать как пользу. После этого существование мироздания кажется гораздо более удивительным.
Полночь миновала, и мы собрались за столом, который хозяйка дома накрыла на верхнем этаже. Мы отпраздновали возвращение изысканным ужином и музыкой Моцарта. Беседа, во время которой мы обменивались своими впечатлениями, продолжалась почти до утра.
Эрнст Юнгер описал то, что он пережил в этом путешествии, в своей книге Annaherndrogen und Rausch (Подходящие наркотики и интоксикация) (Ernst Klett Verlag, Stuttgart, 1970), в главе «Ein Pilz-Symposium» (Симпозиум по грибам). Далее следует отрывок из этой работы: Как обычно, полчаса или чуть больше прошли в тишине. Потом возникли первые признаки: цветы на столе вспыхнули и засверкали. Было время, когда уходят с работы; снаружи подметали улицы, как обычно по выходным. Шарканье метлы болезненно проникало в тишину. Этот звук, снова и снова, как и лязг, грохот, тряска и удары случайным образом являлся симптомом, вроде тех признаков, что обозначают начало болезни. Снова и снова это играет определённую роль в истории магических практик.
К этому времени гриб начал действовать; весенний букет отсвечивал темнотой. Это не был естественный свет. Тени зашевелились в углах, как будто обретая форму. Я стал беспокойным, даже озябшим, несмотря на тепло, исходившее от плиток. Я растянулся на диване и натянул покрывало на голову.
Все стало кожей, к которой прикасались, даже сетчаткой, контактировавшей со светом. Это свет был многоцветным; он проявлялся в виде струн, которые качались взад-вперёд; вроде стеклянных бус, которые на востоке вешают в дверном проёме. Они образовывали двери, словно проходы во сне, занавеси желания и опасности. Ветер качал их, словно одежду. Они также падали с пояса танцовщицы, раскрывались и свёртывались с движением бёдер, и от этих бус в обострённое сознание струились волны самых нежных звуков. Звон серебряных колец на лодыжках и запястьях стал слишком громок. Пахнет потом, кровью, табаком, стриженым конским волосом, дешёвыми розовыми духами. Кто знает, что происходит в конюшне?
Это, должно быть, огромный мавританский дворец, нехорошее место. Ряд комнат ведёт от этого танцевального зала на нижний этаж. Повсюду были занавески, сверкающие, сияющие радиоактивным свечением. И ещё звон стеклянных инструментов с их манящим, завлекающим домогательством: «Пойдёшь со мной, красавчик?» Он то угасал, то снова появлялся, ещё более назойливо, более навязчиво, почти уже уверенный в согласии.
Теперь появились исторические коллажи, vox humana, крик кукушки. Или это была шлюха из Санта Лючии, которая выставила свои груди в окно? Потом игра разрушилась. Она танцевала; янтарное ожерелье излучало искры и заставляло соски набухать. Что только не делают ради чьего-то Йоханнеса? (в данном случае Йоханнес означает пенис, как в английском Дик или Питер). Черт возьми, это отвратительная пошлость исходила не от меня, она нашёптывалась мне через занавес.
Змеи были грязными, едва живыми, они валялись на полу на ковриках. Они были украшены бриллиантовыми чешуйками. Некоторые глядели с пола красными и зелёными глазами. Они сверкали и шептались, шипели и искрились, словно маленькие серпы перед священной жатвой. Затем все стихло, затем снова возникло, бледнее, ближе. Я был в их руках. «Затем мы тотчас же поняли друг друга».
Мадам пришла из-за занавески: она была занята, и прошла мимо меня, не заметив. Я увидел ботинки с рыжими каблуками. Подвязки стягивали толстую середину, там, где выпячивалась плоть. Огромные груди, тёмная дельта Амазонки, попугаи, пираньи, полудрагоценные камни повсюду. Вот она пошла на кухню – или, может, тут ещё есть погреб? Сверкание и шёпот, шипение и мерцание больше не различались; все как будто сконцентрировалось, в полном надежды величественном веселье.
Стало жарко и невыносимо; я сбросил покрывало. Комната была слабо освещена; фармаколог стоял у окна в белом платье мандарина, которое послужило мне незадолго до этого на карнавале в Ротвайле. Востоковед сидел рядом с выложенной плиткой печью; он стонал, как будто видел кошмар. Я понял; это был первый раунд, и скоро это начнётся снова. Время ещё не вышло. Я уже видел любимую мамочку при других обстоятельствах. Но даже экскременты являются землёй, и как золото, принадлежат к изменённой до неузнаваемости материи. С этим надо согласиться, не вдаваясь в подробности.
Грибы были земными. Больше света сокрыто в тёмных зёрнышках, что произрастают на злаках, ещё больше в зеленом соке кактуса на горячих склонах Мексики… (Юнгер имеет в виду ЛСД, производное спорыньи, и мескалин, получаемый из мексиканского кактуса пейотля.)
Путешествие пошло неудачно – наверное, мне стоит обратиться к грибам ещё раз. И действительно, шёпот вернулся, вспышки, искры – рыба клюнула на наживку. Как только задаётся мотив, он запечатляется, как на пластинке, каждый новый оборот повторяет мелодию. Игра не вышла за пределы этой мрачности.
Я не знаю, сколько раз это повторилось, и не хочу задерживаться на этом. К тому же есть вещи, которые лучше держать при себе. В любом случае полночь миновала…
Мы поднялись вверх по лестнице; стол был накрыт. Сознание все ещё было обострённым и Двери Восприятия открыты. Свет волнами исходил от красного вина в графине; по краям вздымалась пена. Мы слушали концерт для флейты. Для остальных тоже не было ничего лучше: «Как прекрасно снова быть среди людей» – сказал Альберт Хофманн.
Востоковед, с другой стороны, побывал в Самарканде, где Тимур покоится в нефритовом гробу. Он проследил победные вступления в города, где данью служил котёл наполненный глазами. Потом он долго стоял перед пирамидами черепов, которые возвёл ужасный Тимур, и во множестве отрубленных голов увидел и свою. Она была инкрустирована самоцветами.
Фармаколог озарился светом, когда об этом услышал: Теперь я знаю, почему вы сидели в кресле без головы – Я был поражён; Я знал, что это не сон.
Я не знаю, стоит ли вдаваться в детали, поскольку это граничит с областью историй о призраках. Вещество гриба переместило всех нас четверых не на сияющие высоты, а скорее в темнеющие глубины. Кажется, действие псилоцибина окрашено более мрачно, чем большинство случаев воздействия ЛСД. Влияние этих двух активных веществ, конечно, различается у разных людей. Лично для меня в опытах с ЛСД было больше света, чем в экспериментах с более земным грибом, как в предыдущем отчёте уже отметил Эрнст Юнгер.
Ещё одна ЛСД сессияСледующая и последняя вылазка во внутреннюю вселенную вместе с Эрнстом Юнгером, на этот раз снова при помощи ЛСД, завела нас очень далеко от повседневного сознания. Мы оказались близки к последней двери. Конечно же, эта дверь, согласно Эрнсту Юнгеру, откроется для нас по настоящему только во время великого перехода от жизни к небытию.
Этот последний совместный эксперимент произошёл в Феврале 1970, снова в доме главного лесничего в Вильфингене. На этот раз нас было только двое. Эрнст Юнгер принял 0.15 мг ЛСД, я принял 0.10 мг. Эрнст Юнгер опубликовал без комментариев свой журнал, который он вёл во время эксперимента, в главе «Nochmals LSD» (Снова ЛСД). Они скудны и мало что говорят читателю, впрочем, как и мои собственные записи.
Эксперимент начался утром, сразу после завтрака и длился до наступления темноты. В начале путешествия мы опять слушали концерт Моцарта для флейты и арфы, который всегда делал меня особенно счастливым, но в этот раз, как ни странно, он казался мне игрой фарфоровых статуэток. Затем интоксикация быстро завела нас в неописуемые глубины. Когда я попытался описать сложные изменения сознания Эрнсту Юнгеру, наружу вырвалось не более двух-трёх слов, поскольку они звучали так нелепо, так были не в состоянии описать экспириенс; они как будто происходили из бесконечно далёкого мира, который стал чужим; я бросил эти попытки и безнадёжно рассмеялся. Очевидно, Эрнст Юнгер переживал то же самое, но нам не нужна была речь; беглого взгляда было достаточно для самого глубокого понимания. Тем не менее, я смог записать на бумаге какие-то обрывки предложений, вроде этого в начале: «Нашу лодку нещадно бросает». И позднее, относительно богатого переплёта книг в библиотеке: «Как будто золотой блеск проступает наружу на фоне красного золота». На улице пошёл снег. Дети в масках шагали по улицам за праздничными карнавальными повозками. Глядя через окно в сад, покрытый клочьями снега, многоцветные маски появлялись над высокой стеной и врезались в память бесконечно радостным оттенком синего: «Сад – я живу вместе с предметами и внутри них». Позже: «Сейчас – никакой связи с повседневным миром». Ближе к концу глубокое успокаивающее прозрение выразилось в словах: «До сих пор уверен в своём пути». В этот раз ЛСД привёл к счастливому путешествию.
