Дмитрий Губин - Вне России
А еще в Мюнхене немало магазинов, являющихся, по сути, галереями промышленного дизайна: и семейный универмаг Radspieler (запутанный и странный, c барочными потолками), где торгуют, как бы это поточнее описать? – точно тем же, что поставляли Людвигу Баварскому, и где реально купить ночной колпак и наусники. Или ManuFactum, где я как раз нашел свою лейку, и где нет ни одной вещи, производство которой не было бы начато, как минимум, полста лет назад: там есть и правильно обрезанные гусиные перья, и деревянные кубики, какими я играл в детстве. Или KARE, где мешаются все стили – от превосходно поддельной Индии до какого-то совсем уж нью-йоркского гламура, с обманно кривыми зеркалами в серебряных рамах и якобы полированной стали крупами лошадей.
В общем, будет возможность слетать – летите непременно; я же возвращаюсь в Россию, причем налегке, в буквальном смысле: по возвращении выяснилось, что весь мой багаж пропал. Вправду пропал. И все, что нажито непосильным трудом (замшевая куртка – две, душ-лейка – три, и далее по классике) заблудилось в недрах «Люфтганзы». Хорошенькое возвращение, правда? Особенно, опять же, ночью?
И вот тут люди, призванные оформлять документы на пропавший багаж, опять оказались как-то не по службе добры. Они, конечно, сначала забыли выдать мне квитанцию с подтверждением потери, но зато потом всячески утешали, и говорили, что это потому, что «Люфтганза» перешла на электронные билеты; и что все непременно найдется, прилетит первым утренним рейсом, будет доставлено на дом – и что уже в полдень, максимум в час дня мне позвонят.
И я, шмыгая носом, но утешенный, поехал по Москве по раздолбанному Ленинградскому проспекту, где идет ремонт, но нет предупреждающих знаков, зато есть сразу две взаимоисключающих разметки, причем каждая, если по ней честно ехать, приводит в бетонный надолб – но я, слава богу, как опытный гражданин России, ехал нечестно, поэтому остался живой.
В полдень, однако, «Люфтганза» не отозвалась. В час дня тоже.
– Это какая-то российская «Люфтганза», – впервые точно заметила моя жена, когда я, с интервалом в три минуты, начал дозваниваться сам, но никто не брал трубку.
Потом я поехал на работу, жена осталась сторожить. Я звонил и с работы, безрезультатно, и дозвонился только в пять.
– Да все ОК! – отозвался лихой парень на другом конце. – С утра найдены ваши чемоданы! Почему не привезли? Да ты ж сам сказал, что тебе завтра опять улетать! (он или вправду перешел на «ты», или мне так показалось по тону, но, надо сказать, в голосе его была хамоватая артистичность).
Мне и вправду надо было улетать, и я об этом накануне честно сказал, но не ожидал, что это основание, чтобы мне их не привозить вообще.
– Старик, все отлично! В семь вечера выезжает машина! Сиди дома и жди!
Чемоданы не привезли ни в семь, ни в десять. Я сидел и набирал все номера телефонов, хоть как-то связанные с «Шереметьево». Я звонил на склад забытых вещей, и на таможню, и, о чудо! – люди, вовсе не обязанные отвечать на мой запрос, после искренних жалоб куда-то там звонили по внутренним телефонам, связывались с неведомой «Наташей Королевой», чтобы расспросить о «люфтганзовских, а то тут парень один вообще без штанов остался», – и вскоре я узнал, что чемоданы мои три часа как покинули с представителем «Люфтганзы» (российской «Люфтганзы») аэропорт. Где они шлялись, что делали, почему не звонили – это покрыто мраком.
Когда же я уже пил валидол, заедая валерьянкой, и затевал страшную месть через суд (желательно Басманный), в дверь позвонили. Моя потеря, ты нашлась, войди скорее. Было половина одиннадцатого ночи. Сутки с прилета.
Перехожу к моралите.
Если вы сами окажетесь в такой ситуации – не паникуйте: багаж в наш компьютеризированный век бесследно не пропадает. Рано или поздно – довезут.
Попав же на наши дороги без указателей, в аэропортные, вокзальные и прочие предместья, являющие картину мелкого ада – не паникуйте тоже: злые люди, его устроившие, при персональном подходе оказываются и добры, и милы, и любезны. Рассказывайте им свои истории и бейте на жалость.
Я вот думаю только об одном: почему вот эти и милые, и добрые, и однозначно душевные люди, из которых большей частью состоит наша страна (полагаю, то и ОНИ в личном общении милы и душевны), творят со страной такую похабень, как только собираются вместе и приступают к профессиональной деятельности?
Почему у нас по-прежнему все хреново с указателями?
Почему у нас худшие на континенте дороги?
Почему Москва и наполовину не Мюнхен?
Почему Россия даже на треть не Европа?
Следует ли нам в нашем квипропо утешаться душевностью? Или все же настаивать на обезличенном, имперсонифицированном, общем для всех Ordnung – порядке, уничтожающем бардак?
Я как-то больше склоняюсь к первому. Боюсь, что выбирая второй вариант, мы придем к неизбежному выбору между русскими без России – либо Россией без русских.2007 Comment
«Шереметьево» за прошедшие годы изрядно и построилось, и перестроилось, и даже сменило порядковые номера терминалов на литеры. Особенно хорош терминал D, откуда улетают рейсы «Аэрофлота». Если нет багажа, то, регистрируясь на рейс через интернет, можно вообще приезжать «Аэроэкспрессом» за 50 минут до отлета.
С остальным – что с указателями, что с дорогами, что с порядком, который для меня вовсе не казарма и колонной-строем-арш, а вот как раз внятная навигация жизнеустройства – тут все обстоит по-прежнему.И я все чаще объясняю это тем, что люди в России – как и в большинстве азиатского типа стран – живут вне христианского типа бытовой культуры, то есть такой культуры, когда люди равны и равно важны, и ты к путнику относишься как к самому себе, и при этом живешь для себя. У нас живут – учатся, строят, делают машину или пекут пироги – не для себя, а для чего-то (кого-то) вне себя. Для родителей, начальства, ради денег или чтоб отстали. Наша страна по-прежнему не наша, а чья-то. Наши – это квартира, дача. А уже подъезд в доме или подъездная дорога к даче – они не наши, на них плевать. И на тех, кто не наш, кто не отсюда, тоже плевать.
В этом-то все и дело.
2012
#Германия #Баден-Баден Старая Европа и новый Петербург
Tags: Голой задницей по следам голой задницы Достоевского. – Слуга меня запеленал. – Губернатор Матвиенко как наследница Гитлера.
Как-то приятель соблазнил меня провести уик-энд в Баден-Бадене. Он обожал то, что называется Старой Европой, и обещал ее показать по полной программе.
Приятель родился в Перми, однако давно жил в Голландии, я же в ту пору работал в Лондоне. Идиллический городок на краю Шварцвальда был действительно удобен для встречи: туда летал дискаунтер Ryanair. А «полная программа» отсылала к европейской истории в той же мере, что и к русской: я был зван «на воды».
К водам в Баден-Бадене имело отношения два заведения: современный шалман, содержащий в названии что-то типа «spa», и старые термы Фридрихсбад, в которые мы и отправились. Войдя внутрь, я остолбенел, а будь на моем месте жена мэра Москвы Елена Батурина (испытывающая, как известно, сильные страдания при виде «ужасного состояния» венецианских домов) – она бы и умерла. Кафелю там было полторы сотни лет. Того же возраста толстенные трубы открывались при помощи рычагов. Потолок выглядел так, как выглядит потолок, веками впитывающий дух минеральных солей. «Зато ты сидишь голой задницей на той же мраморной скамье, на которой сидели Достоевский и Тургенев, – сказал приятель. – А в новом spa кто? Одни ваши воры».
Не могу сказать, что тактильные ощущения от филейных частей Достоевского меня восхитили, но разницу между старым и новым я прочувствовал хорошо. Мы продвигались по термам минута в минуту по заведенному с XIX века расписанию, то погружаясь в горячий бассейн после прохладной парной, то в холодный после горячей. Банщики хватали нас за ноги для разворота на каменной мыльне, и растирали какими-то пузырями, что мало походило на то, что я понимал под словом «массаж». Под конец же мы перешли в последний зал, построенный, на манер римского Пантеона, в виде купола без окон, где тусклый свет вперемежку с дождем падал внутрь через отверстие на самом верху. Капли били о мрамор пола. Еще один слуга беззвучно схватил меня, спеленал простыней по рукам и ногам – как младенца – и уложил на подогретое ложе, накрыв байковым, как в детстве, одеялом. Я уснул невиннейшим сном в своей жизни.
Камни Старой Европы усилили мою любовь к Петербургу – единственному старому европейскому городу в России, который вообще по своей сути есть город золотого сна, декорация вымышленной прекрасной империи. И это было одной из причин, почему я не остался жить в Англии. Должно быть, ту же любовь чувствуют питерские декораторы: не те, что закупают тоннами для очередного интерьерного ресторана стразы от Сваровски, а те, что трясутся над подлинными старыми кирпичами. Ведь эти кирпичи много чего видали и много кого знавали – от Достоевского до Мандельштама.
