Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев
Впрочем, Дюма и не претендовал всерьез на то, чтобы называться историком. Он писал:
«Мы не притязаем на то, чтобы быть историком; если мы иной раз становимся им, то лишь тогда, когда история спускается до уровня романа или, вернее сказать, роман возвышается до уровня истории» («Сорок пять». Ч. II, XXXI).
В романах, как и в очерках, писатель стремился «оживить» историю, донести до по возможности большего числа читателей ее дух, заставить узнать о ее событиях. И в этом он явно преуспел.
Интересно, что в некоторых своих романах Дюма немного приоткрывает дверь в писательскую историческую кухню, предваряя книги предисловием, в котором приводит исторические документы, послужившие основой для разработки сюжета, и в общих чертах описывает ход своей работы. Такое предисловие имеется, в частности, в романе «Соратники Иегу», посвященном «благородным разбойникам», сторонникам реставрации Бурбонов во времена возвышения Наполеона I. В качестве исторического свидетельства, послужившего основой для романа, Дюма приводит отрывок из «Воспоминаний о Революции» Шарля Нодье. Этот отрывок был написан на основе воспоминаний дяди Нодье — жандармского капитана, ставшего свидетелем казни заговорщиков. Дюма уже достаточно хорошо знал описываемую эпоху — она всегда интересовала его, — но, добыв все нужные сведения, он ринулся на место действия будущего романа — в Буркан-Брес, чтобы порыться в местных архивах, расспросить очевидцев и обследовать саму местность. Каково же было удивление писателя, когда оказалось, что никто из местных журналистов, архивариусов, людей, имевших отношение к тому, что мы сейчас называем краеведением, слыхом не слыхивали ни о соратниках Иегу, ни о связанных с ними событиях. Даже местный магистрат, писавший историю своего края, был совершенно не в курсе. Поначалу растерявшись, он спросил Дюма, откуда тот почерпнул свои сведения, услышал имя Нодье и презрительно фыркнул: что, мол, путного мог написать об истории романист и поэт?! Однако Дюма настаивал, и его допустили в местный судебный архив. Там он обнаружил протокол совершения казни заговорщиков и бумаги, отражавшие весь ход судебного процесса над ними. Приводя дословно текст Нодье и упомянутого протокола в своем «Обращении к читателю», Дюма, очевидно, уже уставший от суждений, аналогичных тому, которое высказал в адрес Нодье некомпетентный историк-магистрат, восклицает: «Прав оказался поэт, а не историк!» — и делает вывод: «Поэты знают историю не хуже, если даже не лучше, чем историки».
В «Обращении к читателю» в романе «Олимпия Клевская» Дюма также приводит полный текст документа, побудившего его к написанию книги. Это биография малоизвестного актера Баньера из «Жизнеописаний драматических артистов» Лемазюрье. Описывая свою работу над романом и объясняя сюжетные ходы, автор сам приглашает читателя к сравнению: «Теперь вам известно, что создала история, и вы можете сравнить ее работу с творением писателя». Должно быть, верный своей задаче заинтересовывать и просвещать, Дюма пытался таким образом объяснить публике, что процесс создания романа отличается от написания хроники или исторических записок.
В пылу увлечения популяризацией истории Дюма задумал колоссальный труд. Он решил создать огромный роман-эпопею или, вернее, серию романов, объединенных одним героем и освещающих историю Европы с древних времен до середины XIX века. Для такого замысла годился только один герой: тот, кго веками странствует по свету, — Вечный Жид.
К сожалению, Дюма написал только своеобразное вступление этой эпопеи — роман «Исаак Лакедем», излагающий Священную историю и знакомящий читателей с вечным странником Лакедемом. В романе Дюма очерчивает свое понимание периодизации истории, пытается соединить исторические, богословские и философские концепции, объясняющие ход эволюции общества. Роман заканчивается тем, что Лакедем вместе с воскрешенной им Клеопатрой устремляется ко двору Нерона.
Но о временах Нерона у Дюма есть только небольшой роман «Актея», в котором нет никаких следов ни Вечного Жида, ни Клеопатры. Глобальный замысел остался неосуществленным. Возможно, здесь сыграла роль «серьезная» критика, накинувшаяся на писателя сразу же после выхода в свет «Исаака Лакедема» и возмущенно осуждавшая его за профанацию. Моралистам показалось неприличным пересказывать в романе историю Христа. Однако заметим, что пересказ евангельских событий у Дюма вполне строг и по стилю напоминает принятые в XX веке адаптации евангельских текстов, предназначенные для различных слоев населения, например для подростков. Сейчас, полтораста лет спустя, книга вряд ли вызвала бы нарекания. Но Дюма опять опередил свое время. Жаль, что он отказался от своего замысла…
Так, пользуясь доступными ему историческими источниками, Дюма создавал картины истории, и, даже если он сам утверждал, что история для него лишь гвоздь, на который он эти картины вешает, то нельзя не признать, что для развески столь масштабных исторических полотен гвоздь был нужен весьма крепкий.
Поэтому многие знаменитые люди признавались в том, что именно Дюма подтолкнул их к изучению истории. Например, П. Кропоткин в свое время писал: «Капитанская дочка» Пушкина и «Королева Марго» Александра Дюма надолго заинтересовали меня историей».[148] Известный французский литературовед и критик Ж Бреннер вспоминает, что, прочитав романы Дюма, он стал в школе самым лучшим учеником на занятиях по истории.[149] Не отстают и некоторые профессиональные историки. Знаменитый российский историк А. П. Левандовский подробно описывает свое благоговение перед Дюма в детстве и признается, что именно этот писатель подтолкнул его к выбору профессии.[150]
Итак, работа с источниками, творческая интуиция, яркость описания, точность догадок — все перечисленное, как нам кажется, позволяет наконец поставить под сомнение пренебрежительное отношение к Дюма «серьезных» и суровых ревнителей истории. Может быть, они тоже стесняются признаться, что любят романы писателя?
Глава шестнадцатая
Дюма в России — больше, чем Дюма
Отношения Дюма с Россией складывались не просто, а порой и забавно. Загадочная далекая страна в течение многих лет, еще задолго до ее посещения, огромной тенью стояла на горизонте писателя. Она вызывала любопытство, поддерживала постоянно тревожившее французов воспоминание о проигранной войне, но отнюдь не пробуждала ненависти как бывший противник, слегка подрезавший крылья славе Франции. Вполне может быть, что Дюма подсознательно вобрал Россию в крут своих интересов еще в детстве, когда на улицах Виллер-Котре, прямо под его окнами, происходили последние схватки отступавших французских отрядов с неприятелем. В «Моих мемуарах» писатель вспоминает, как в 1814 году в его городке с ужасом ожидали русских, особенно казаков, и как его мать Мари-Луиза сварила для них огромный котел фасоли с бараниной, надеясь вкусным блюдом и бочкой суассонского вина задобрить завоевателей. Вместо русских, однако, пришли французы, и бои все время гремели где-то рядом, почти не задевая Виллер-Котре. Мимолетным, но запомнившимся воплощением страха стали убившие соседа казаки, отряд которых однажды промчался сквозь замерший от ужаса городок. Кошмар достиг апогея: половина жителей Виллер-Котре, в том числе и Мари-Луиза с сыном, спряталась в подземелье близлежащей каменоломни. Там мальчику неожиданно приснился страшный сон о казаках, захватывающих их подземное укрытие. От греха подальше заботливая мать увезла его в Париж, но там тоже было неспокойно. Едва решили вернуться в Виллер-Котре, как стало известно, что город уже захвачен казаками, которые, обнаружив каменоломню, надругались над спрятавшимися там женщинами.
Домой возвращаться не стали, поехали к знакомым в Крепиан-Валуа. Туда русские не дошли, а бои шли с пруссаками. Однако страх перед казаками остался в памяти надолго, и, когда, уже в почтенном возрасте посетив Россию и оказавшись в южнорусских степях, писатель встретился с казаками на их собственной земле, он с некоторым облегчением написал в своих «Впечатлениях», что, оказывается, казаки не так уж страшны и «на поверку оказались очень симпатичными людьми» (гл. «Степи»), Что поделаешь, война — не лучший способ знакомства народов друг с другом!
Следующая встреча с Россией началась куда более радостно, правда, закончилась не очень приятно. Мы уже говорили, что Дюма любил получать награды. Над его слабостью многие посмеивались. Говорят, Шарль Нодье как-то с дружеским недоумением спросил писателя: «Неужели у вас, негров, так никогда и не пройдет страсть к побрякушкам?» В другой раз журналист Альфонс Карр в 1841 году написал о только что вернувшемся из Италии Дюма: «Г-н Дюма, вернувшись в Париж из Флоренции, к всеобщему удивлению, не привез оттуда никакого нового ордена». На известной всем слабости писателя к орденам решил в 1839 году сыграть тайный агент русского правительства журналист Шарль Дюран. Этот человек, ставший к этому времени редактором бонапартистской газеты «Капитолий», уже давно работал на Россию, Пруссию и Австрию, стараясь создавать нужное заказчикам общественное мнение. Царствовавший в России Николай I был во Франции крайне непопулярен. Дюрану пришла в голову идея отвлечь французов от одиозной политики русского царя, представив его публике как покровителя искусств и литературы, для чего следовало обратить внимание императора на какого-нибудь весьма популярного деятеля французской культуры. Прецедент уже был: побывавший в России художник Орас Верне (пожалуй, единственный француз, добившийся благоволения Николая I) был осыпан почестями и наградами, в частности, он получил орден Св. Станислава 3-й степени. Прекрасно! Очередь за литераторами. Выбор Дюрана пал на Дюма, человека популярного практически во всех слоях французского общества. Журналист-агент намекнул орденолюбивому писателю, что если тот почтительно предложит в дар российскому самодержцу рукопись своей пьесы «Алхимик», то вполне может рассчитывать на пожалование такого же ордена, как и Верне. Очевидно, он убедительно расписал Александру Дюма императора Николая как покровителя искусств и ценителя культуры, что вполне соответствовало тому образу, который журналист хотел создать в умах французской общественности. Дюма вполне этому поверил, тем более что далекая Россия интересовала его и он уже тогда был не прочь ее посетить.
