Коллектив авторов - История зарубежной литературы XVIII века
Сильная мятежная личность, утверждающая свое равенство с богами, бросающая им вызов, проецируется на фигуру всемирно-исторического масштаба (Магомет) и на античный миф о Прометее. Отвлеченной философской мысли соответствует свободная форма оды, не связанная каноническими строфами, рифмами, метром. В «Песни Магомета» пророк символизируется в образе горного потока, увлекающего за собой мелкие ручьи и родники («своих братьев») и несущего их в объятия «вечному отцу — океану» (пантеистически понимаемому божеству). В «Прометее» богоборец, восстающий против отца-Зевса, бросает ему в лицо слова гневного презрения и упрека:
Мне тебя чтить? За что?
Разве смягчил ты мученья
Обремененного?
Разве утишил ты слезы
Страхом объятого?[18]
По-иному подошел Гете к проблеме сильной личности, восстающей не против божественного, а против установленного людьми порядка, в исторической драме «Гёц фон Берлихинген». Она была написана осенью 1771 г. и послана на суд Гердеру, который подверг ее суровой критике. Во второй, переработанной редакции драма вышла в свет в 1773 г. По примеру Шекспира Гете обратился к переломному моменту национальной истории — эпохе Крестьянской войны 1524 1526 гг. и Реформации. В ней он видел корни тех зол и бедствий современности, которые так болезненно ощущало его поколение. Своим героем он избрал имперского рыцаря Готфрида фон Берлихингена, чье жизнеописание, составленное им самим, попалось Гете на глаза в городской библиотеке. Среди имперских рыцарей XVI в., сражавшихся за свою независимость с крупными князьями, таких, как Франц фон Зикинген, великий гуманист Ульрих фон Гуттен и другие, историческому Гёцу принадлежало весьма скромное место. Гете поднял эту фигуру до масштаба сильной личности, воплощавшей для него величественное прошлое, энергию и волю к действию, неистребимую жажду справедливости и любовь к свободе, утраченные современным изнеженным, слабым и лживым поколением. По словам самого Гете, он хотел изобразить «буйного самоуправца в анархическую эпоху». Гёц выступает поборником справедливости, как ему подсказывает чувство и совесть — более надежные судьи, чем те, которые опираются на статьи и параграфы римского кодекса (противопоставление чисто руссоистского плана). Но свой справедливый суд он вершит с помощью кулачного права, подстерегая своих недругов на большой дороге. Он ведет неутомимую и безнадежную борьбу против могущественного епископа Бамбергского, превосходящего его не только военной силой и богатством, но и искусством интриги и клеветы. Политическое противостояние мелкого имперского рыцаря и крупного феодала — вполне реальная историческая ситуация XVI в. Но в драме Гете она перерастает в противостояние идеализированного прошлого с его патриархальным благородством и честностью и презренного настоящего, в котором принципы и повадки епископа Бамбергского дали пышные всходы.
Нравственным антагонистом Гёца выступает его друг юности Вейслинген, дважды предавший его. Слабый и безвольный, плохой воин, но галантный кавалер, Вейслинген, постепенно возвышаясь благодаря поддержке епископа, в конце пьесы подписывает смертный приговор Гёцу, судимому за участие в крестьянском восстании. Враги Гёца, живущие и действующие, как и он сам, в исторической обстановке XVI в., одновременно принадлежат и другой эпохе эпохе автора. Окончательное крушение высоких нравственных принципов, утверждаемых Гёцом, символизируется гибелью его самого, его друзей и возможных продолжателей его дела, наконец, жалкой участью его родного сына изнеженного и боязливого мальчика, беспомощного в наступающем на него мире зла и коварства. «Горе эпохе, которая отринула тебя! Горе потомству, которое не признает тебя!» — эти слова над телом умершего в темнице Гёца завершают драму.
Пьеса Гете полифонична по своей идейно-художественной структуре. Кроме проблем политических, правовых, нравственных, в ней затронуты (в чисто руссоистском духе) вопросы воспитания, «естественного человека» (сцена в цыганском таборе), религии. Особо нужно сказать о трактовке Крестьянской войны в двух редакциях драмы. В первой расправа восставших крестьян над феодалами в известной мере оправдывается рассказом о том, как были заживо замурованы в подземелье замка крестьяне, убившие в господском лесу оленя, «чтобы накормить своих голодных жен и детей». Во второй редакции этот эпизод снят, и жестокость крестьянских вожаков лишается мотивировки, выглядит как проявление их кровожадности. Соответственно и участие Гёца в восстании в качестве начальника отряда мотивировано во второй редакции «благородной целью» — предотвратить жестокости и кровопролитие. В сложном переплетении социальных конфликтов XVI в. внимание Гете привлекала не столько Крестьянская война, сколько фигура «буйного самоуправца» и связанные с ней проблемы, но он сумел показать его на фоне массового народного движения, в чем принципиальная новизна созданного им типа драмы. Это, по существу, драматическая хроника в духе шекспировских хроник, широкая панорама жизни Германии XVI в. с обилием действующих лиц, охватывающих всю социальную иерархию тогдашнего общества — от императора до простого латника, трактирщика, крестьянина. Такой «шекспиризирующий» подход к истории определил и композицию драмы: переплетение двух самостоятельных сюжетных линий, множество сцен, ненужных для развития действия, но необходимых для полноты общей картины, растянутость во времени на несколько лет, частую смену места действия, перенесение его из одной области Германии в другую. Элементы эпической структуры в построении драмы определили ее сценическую неудачу — она осталась «драмой для чтения». Но эти же элементы обусловили ее влияние на последующее развитие исторического романа XIX в. Недаром она привлекла внимание Вальтера Скотта, который в 1799 г. перевел ее на английский язык.
Однако Гете не отказался полностью от жанра традиционной драмы с компактно развивающимся, лаконичным действием и хотя бы относительным соблюдением единств. В «Клавиго» (1774) и «Стелле» (1775) он использует форму мещанской драмы, но вкладывает в нее совершенно иное содержание, связанное с постепенной переоценкой «штюрмерского» сильного героя. Помещенный в реальные условия современной жизни герой обнаруживает свою несостоятельность, неправомерность своих притязаний на то, чтобы подняться над нравственной нормой, попрать чужую судьбу во имя своей «свободы» и исключительности. В основу сюжета «Клавиго» лег эпизод, рассказанный в только что вышедших «Мемуарах» Бомарше (см. гл. 13), о его дуэли с испанским писателем Клавихо, покинувшим сестру Бомарше после обещания жениться на ней.
К современному герою обращается Гете и в самом знаменитом произведении этого периода — эпистолярном романе «Страдания юного Вертера» (1774). В основе этого романа, проникнутого глубоко личным, лирическим началом, лежит реальное биографическое переживание. Летом 1772 г. Гете проходил адвокатскую практику в канцелярии имперского суда в маленьком городке Вецларе, где он познакомился с секретарем Ганноверского посольства Кестнером и его невестой Шарлоттой Буфф. Уже после возвращения Гете во Франкфурт Кестнер сообщил ему о самоубийстве их общего знакомого, молодого чиновника Иерузалема, которое глубоко потрясло его. Причиной была несчастная любовь, неудовлетворенность своим общественным положением, чувство униженности и безысходности. Гете воспринял это событие как трагедию своего поколения.
Роман возник годом позже. Гете избрал эпистолярную форму, освященную авторитетами Ричардсона и Руссо. Она давала ему возможность сосредоточить внимание на внутреннем мире героя — единственного автора писем, показать его глазами окружающую жизнь, людей, их отношения. Постепенно эпистолярная форма перерастает в дневниковую. В конце романа письма героя обращены уже к самому себе — в этом отражается нарастающее чувство одиночества, ощущение замкнутого круга, которое завершается трагической развязкой.
В начале романа доминирует просветленное радостное чувство: покинув город с его условностями и фальшью человеческих отношений, Вертер наслаждается уединением в живописной сельской местности. Руссоистское преклонение перед природой сочетается здесь с пантеистическим гимном Вездесущему. Руссоизм Вертера проявляется и в сочувственном внимании к простым людям, к детям, которые доверчиво тянутся к нему. Движение сюжета отмечено внешне незначительными эпизодами: первая встреча с Лоттой, деревенский бал, прерванный грозой, одновременно вспыхнувшее у обоих воспоминание об оде Клопштока как первый симптом их духовной близости, совместные прогулки — все это обретает глубокий смысл благодаря внутреннему восприятию Вертера, эмоциональной натуры, целиком погруженной в мир чувств. Вертер не приемлет холодных доводов рассудка, и в этом он — прямая противоположность жениху Лотты Альберту, к которому он заставляет себя питать уважение как к достойному и порядочному человеку. Эго противостояние особенно ясно выступает в их разговоре о самоубийстве: рассудительный прагматик Альберт отказывается понять добровольный уход из жизни, считая его безнравственным и проявлением слабости, Вертер возражает на это: «Если народ, стонущий под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи, — неужто ты назовешь его слабым?» Эти слова не только предвещают трагический конец самого Вертера, но и дают ему истолкование.
