Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти
Да, Горький призывал писателей смотреть на вещи с позиций «третьей действительности», творимой ими, действительности будущего. Он всеми силами призывал поэтизировать труд. Опираться на традиции классики. Не забывались и традиции прогрессивного романтизма… Думается, в горьковских исходных предпосылках соцреализма не было в общем-то чего-либо изначально совершенно порочного, фатально обрекающего искусство на крах. В конце концов плох ли человек (его почему-то, к его же великому смущению, стали называть положительным героем), который хорошо трудится и любит свою работу? И как тут не вспомнить, чтоб не быть голословным, добрым словом из былых героев старого соцреализма, к примеру, хотя бы Ивана Журкина. Герой романа «Люди из захолустья» А. Малышкина, да это же поэт дерева! И как смущается он, когда его застают в цеху после работы, где он в тишине с наслаждением вдыхает запах свежей древесины (и задержался-то он вовсе не потому, что делал что-то лично для себя).
В книге Малышкина вообще многое написано психологически точно! Но все же, увы, вторгаются каноны того самого «железобетонного» соцреализма, согласно которым женщина-интеллигентка должна пересесть на трактор (что и происходит в том же романе).
В пору, когда критика, усердно наморщив лбы, пыталась осмыслить, что же такое соцреализм, один писатель выступил со статьей, остроумно названной: «Луна, которую заменили трактором».
Вот ведь в чем вся беда и была-то! Не нужны фантазия, эксперимент, дерзость стиля, жанровая новизна… Есть своего рода художественный госзаказ. Он должен помогать скорейшему выполнению госзаказа промышленного, сельскохозяйственного.
Критика в конце 40-х годов договорилась даже до того, что коль скоро есть в советской литературе эталонные произведения наподобие романа «Мать», то и новые сочинения должны становиться их аналогом, копируя сюжет, композицию и т. д. Этим критикам надо было немедленно раздать ордена, потому что ничего более нелепого, губящего искусство на корню придумать было невозможно.
Вообще один из драматических моментов реального развития литературы состоял в том, что существовало большое различие между тем, что могли вкладывать в понятие социалистического реализма, с одной стороны, талантливая творческая личность и, с другой стороны, тупой чиновник, крепко уставивший прокуренный палец в определенный крючок параграфа.
Уже не драма, а трагедия состояла в том, что все большую силу набирал чиновник… Между тем, строго говоря, государство вообще не должно предписывать литературе, о чем и как писать, дав художнику-гражданину полную свободу выбора темы, идеи, стиля. И пусть бы Булгаков писал «Мастера» — не в стол, а Платонов «Чевенгура» — тоже для журнала. Но это был бы идеал. Однако нам при разговоре о литературе 30-х приходится исходить из наличия жестких идеологических нормативов, и мы ведем речь лишь о том, можно ли было выдать нечто «съедобное» (выражение Твардовского) в предлагаемых обстоятельствах…
К сожалению, реальную сложность ситуации, складывавшейся вокруг формулы социалистического реализма, не учитывают даже авторы новейших исследований. Относится это и к некоторым статьям, опубликованным в фундаментальном каталоге выставки «Москва — Берлин», состоявшейся в российской столице весной 1996 года.
Да, Горький отстаивал лозунг социалистического реализма с его ориентацией на положительного героя, на торжество утверждающего начала. Но в сам этот термин и во все категории, им обусловленные, он вкладывал далеко не тот смысл, что сталинские официозы. Вот почему нельзя согласиться с утверждениями такого свойства: «В официальных речах А. Жданова и М. Горького была сформулирована художественная идеология тоталитарного искусства». Или: «…Сталин и Горький утвердили его (социалистический реализм. — В.Б.) в качестве единственно верного метода». И уж абсолютно неприемлемой является мысль о том, что в доктрине социалистического реализма, прокламируемой «при поддержке Горького» на I съезде писателей, можно «отчетливо обнаружить частичное заимствование фашистской стратегии».
Жданов и Горький… Сталин и Горький… Так, может быть, теперь — Гитлер и Горький?..
…В целом итогами съезда Сталин как будто мог быть доволен. В самом начале поэт Луговской зачитал приветствие писателей Ему, и последние слова утонули в шквале аплодисментов. Теперь создана иерархия, структура. Система подчинения. Рычаги, при помощи которых машину можно будет двигать в нужном направлении. Но один итог не мог удовлетворить. Бухарин критиковал Маяковского. Горький научился хитрить, но Сталина не проведешь. Сказал, что возразит Бухарину, а на деле добавил критики. Между тем именно Маяковский, как никто другой, помогает «строить и месть». То есть сначала, конечно, «месть», а потом — строить… Да, сначала — «месть»…
Разве этот небожитель Пастернак может быть лидером поэтов? Если несомненно талантлив, тем опаснее, тем более нужна ясность.
Надо будет сделать так, чтоб все поняли: именно Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи.
Необязательно произносить эти слова публично. Он знает, какой резонанс получают его письменные ответы писателям, даже телефонные разговоры с ними (например, с Булгаковым после самоубийства Маяковского).
И надо будет добавить, что забвение памяти Маяковского — преступление.
Пусть задумаются те, кто считает иначе.
Но сначала Сталин позвонил Бухарину.
— Николай, поздравляю тебя с хорошим докладом.
— Спасибо, Коба.
В заключение съезда Горький «расщедрился» и даже провозгласил здравицу в его, Сталина, честь. «Да здравствует партия Ленина — вождь пролетариата, да здравствует вождь партии Иосиф Сталин!» (Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию.)
Если есть вождь, так сказать, вершина социальной пирамиды, значит, любое мероприятие на любом этаже пирамиды должно заканчиваться восславлением вождя. Этажей много, но вершина-то у пирамиды одна!
Вот только надо разобраться, сколько аплодисментов относится к нему, а сколько — к Горькому… Не многовато ли? Вообще не слишком ли большое внимание в стране привлекает к себе в последнее время Горький?
ГЛАВА XXIII
«Самгина»«необходимо переделать с начала до конца»
Несмотря на огромное количество дел организационного характера (подготовка съезда, редактирование журналов и книг), обширную переписку, Горький много и напряженно работал как художник. Написание в изобилии публицистических статей не мешало ему трудиться над произведениями более крупных жанров: очерками «По Союзу Советов», «Рассказы о героях», над пьесами «Егор Булычев и другие», «Достигаев и другие», «Сомов и другие».
Правда, последняя пьеса, как мы знаем, не получилась, и это — несмотря на то, что она «уже прямо опиралась на опыт борьбы партии и лично товарища Сталина против агентов фашизма — предателей и диверсантов»[62]. А ведь товарищ Сталин так ждал эту пьесу! Так же, как и пьесу о кулаке. И тоже — тщетно!
С еще большим нетерпением ждал Сталин книгу о себе. В личном архиве Горького сохранилась папка с материалами о товарище Сталине, специально подобранными для писателя. Здесь документы жандармских управлений — агентурные донесения 1901–1916 годов, освещающие историю арестов, ссылок и побегов легендарного революционера, имя которого уже давно стало символом неустрашимости, как писал Б. Бялик в середине 40-х годов. Здесь — воспоминания учеников товарища Сталина, знавших его по революционной работе в Закавказье, воспоминания о нем, как о воспитателе нескольких поколений большевиков, как о великом теоретике и полководце революции. Здесь и более поздние материалы, относящиеся к 30-м годам и освещающие борьбу партии против вредителей и диверсантов. И все эти материалы хранят на себе следы горьковского чтения — подчеркивания, отметки на полях — знаки начавшегося творческого процесса…
Казалось бы, под рукой решительно все, что необходимо, и вот ведь на тебе — писатель с таким опытом не воспользовался этими материалами, или, как выражается тот же исследователь, творческому процессу «не суждено было осуществиться».
Какой бы могла получиться книга, если б Горький все-таки написал ее? Не могло быть никакого сомнения: автор, как говорится, был обречен на ошеломляющий успех. «Мы не знаем, что и как написал бы Горький, но одно совершенно ясно: этот литературный портрет явился бы, наряду с портретом Ленина, вершиной и достойным завершением всего горьковского творчества»[63].
И вот, не оправдав ожиданий великого вождя, не использовав такие материалы (!), Горький предпочел карабкаться на совсем другую вершину, и успех восхождения тут был вовсе не гарантирован.
