Войтоловская Львовна - Практические занятия по русской литературе XIX века
Преподаватель предостерегает студентов от преждевременных выводов об Анненкове–мемуаристе только на основании этих воспоминаний о Гоголе, рекомендуя прочитать самые значительные его воспоминания «Замечательное десятилетие 1838— 1848»[378]. Здесь же добавим, что сопоставление мемуаров С. Т. Аксакова и П. В. Анненкова будет сделано несколько позднее, когда личности обоих мемуаристов станут видны более отчетливо. Даем небольшую справку о П. В. Анненкове. Одновременно с воспоминаниями о Гоголе Анненков работал над «Материалами для биографии Пушкина». Труд Анненкова — первое научное издание поэта, самое значительное его литературное дело.
В этих «Материалах» беспристрастие и спокойный объективизм, которые П. В. Анненков считал обязательным для биографа, не всегда соблюдались. В издании сочинений Пушкина П. В. Анненков проводил свои принципы «эстетической критики», которые А. В. Дружинин, В. П. Боткин и он отстаивали в журнале «Библиотека для чтения» в противовес революционно–демократической критике «Современника». В пору разгоревшейся полемики между «пушкинским» и «гоголевским» направлениями П. В. Анненков стремился трактовать поэта как сторонника «чистого искусства». Свои статьи, излагающие взгляды на искусство в целом («О мысли в произведении изящной словесности», «О значении художественных произведений для общества», «Старая и новая критика»), П. В. Анненков также пишет одновременно с воспоминаниями о Гоголе. В них он защищает теорию «чистого искусства», утверждая, что искусство есть результат чистого «созерцания» жизни и общественные воззрения художника на его творчество воздействия не оказывают.
Эти замечания преподавателя могут вызвать дополнительные вопросы и высказывания студентов. Вероятно, читая анненковские мемуары «Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года», студенты обратят внимание на то, что их автор определяет литературные вкусы Гоголя чисто эстетическими его склонностями[379].
С. Т. Аксаков в его переписке с Гоголем
В курсе лекций по истории русской литературы XIX в. перед студентами постепенно открывается значение эпистолярного наследия классиков. При изучении творчества Пушкина, Белинского, Герцена, Тургенева, Л. Толстого, Чехова и других писателей неизменно привлекаются их письма, без которых нельзя понять ни творческого пути художника, ни его биографии, ни его замыслов, ни истории создания его произведений.
На практических занятиях студенты должны получить навык Самостоятельно обращаться к письмам писателя. Мемуары С. Т. Аксакова дают руководителю практических занятий возможность провести интересную работу с письмами С. Т. Аксакова и Гоголя, необходимость которой обусловлена спецификой книги «История моего знакомства с Гоголем». В своих воспоминаниях Аксаков рассказал о своем знакомстве с Гоголем только до сентября 1843 г., широко используя при этом свою переписку с писателем. Весь остальной, самый напряженный период отношений известен нам по переписке, тщательно подобранной сначала Аксаковым и его семьей, а затем сотрудниками музея «Абрамцево». Работая над письмами, студенты получают возможность самостоятельно разобраться в драматическом конфликте между Аксаковым и Гоголем.
При работе над перепиской Гоголя и Аксакова ряд студентов получает задание: охарактеризовать письма обоих писателей и лиц, связанных с ними. Преподаватель подчеркивает, что характеристика должна включать не только содержание писем, но определить настроение, фразеологию, лексику, стиль того или иного письма, способ выражения и т. д.
Сразу бросается в глаза различие в психологическом состоянии обоих писателей. Гоголь в 1843—1852 г. живет в смятении. Он мечется по Европе, едет в Иерусалим, возвращается в Россию и здесь часто меняет места своего пребывания. Он все время терзается, ищет, тоскует. Он болен физически и нравственно, живет в предчувствии надвигающейся катастрофы. «Есть какая‑то повсюдная нервически–душевная тоска; она долженствует быть потом еще сильнее», — пишет Гоголь Аксакову[380]. Гоголь говорит не о своем только душевном состоянии. Он понимает тоску как знаменье времени. В какой‑то момент Гоголь видит средство от этой «повсюдной тоски» в книге Фомы Кемпийского «Подражение Христу», которую посылает друзьям. Тоном наставника он рекомендует: «По прочтении предайтесь размышлению о прочитанном». В своих частных письмах Гоголь отнюдь не всегда такой, каким он старается выглядеть в «Выбранных местах». Иные его письма начисто лишены риторического тона его книги. Его отношение к М. П. Погодину, прикрываемое в книге учительской наставительностью, дышит гневным осуждением. «Ты был мне страшен, — писал Гоголь Погодину. — Мне казалось, что в тебя поселился дух тьмы, отрнцанья, смущенья, сомненья, боязни» (121) .'Презрительные, уничтожающие слова письма к Погодину рождены желанием унизить, оскорбить адресата. Он очень хорошо сознает, чем более всего раздражал его Погодин: «…ты дал клятву ничего не просить от меня и не требовать, но клятвы не сдержал: не только попросил и потребовал, но даже отрекся от того, что давал мне клятву», — писал Гоголь по поводу назойливых вымогательств Погодиным материалов для «Московитянина» (123).
Так в письмах Гоголя постепенно вырисовывается образ самого Погодина. Это позволяет студентам сделать вывод о том, что многие из писем Гоголя своеобразно отражают личность адресатов писателя. Письма говорят и об отношении Гоголя к каждому из них. Преподаватель отмечает, что в более ранних письмах Гоголя это было еще заметнее. И для иллюстрации указывает на письмо Гоголя К. С. Аксакову, около 29 ноября (н. ст.) 1842 г., не включенное С. Т. Аксаковым ни в книгу, ни в материалы к ней. Это письмо Гоголя дышит скрытой иронией, сдержанной насмешкой, в нем яд и умение найти самое уязвимое место, чтобы оскорбить человека. Сквозь это отношение Гоголя к К. С. Аксакову, которые, несомненно, было оскорбительно и для С. Т. Аксакова, явственно выступает сатирически нарисованный Гоголем образ адресата, мысли которого отнюдь не созрели («еще ребенки»). А сам он вместо большого, серьезного дела — занятия русским языком, — в котором могли бы проявиться его способности и силы, занят пустыми разглагольствованиями праздного человека и пытается объяснить то, чего сам не понимает.
Знакомясь с письмами Гоголя этого периода, студенты понижают, как мучительны были чувства автора «Выбранных мест», Сколько было в них противоречивого. Письма выражают чувства религиозно настроенного человека. «Ради самого Христа, — писал Гоголь С. Т. Аксакову из Франкфурта, — прошу вас теперь уже не из дружбы, но из милосердия, которое должно быть свойственно всякой доброй и состраждущей душе, из милосердия прошу Вас взойти в мое положение…» (178). Религиозная настроенность Гоголя ощутима в лексике его писем. Он просит «взойти» в его положение «ради самого Христа». В маленьком отрывке из четырех строк два раза повторяет слово «милосердие», говорит о всякой «состраждущей душе». Все эти слова, призывающие к состраданию и умиротворению, находятся рядом с другими, передающими состояние мятущегося человека, не Знающего покоя и находящегося в разладе с окружением.
«Отношения мои стали слишком тяжелы со всеми теми друзьями, которые поторопились подружить со мной, не узнавши меня. Как у меня еще совсем не закружилась голова, как я не сошел еще с ума от всей этой бестолковщины, этого я и сам не могу понять! Знаю только, что сердце мое разбито и деятельность моя отнялась… Друг мой! Я изнемог» (178). Письмо передаёт состояние сумятицы, отчаяния человека от царящей «бестолковщины» жизни. Подобное состояние часто встречается у героев Ф. М. Достоевского. А наряду с такими отчаянными, мучительными письмами встречаются другие — жестокие, иронические. Так, например, письмо из Остенде, 28 августа 1847 г., заставило С. Т. Аксакова надолго прекратить переписку с Гоголем (182—185). Студенты видят, что в личных письмах Гоголя этого периода имеется много такого, чего нет в обработанных письмах книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Эти личные письма открывают нам Гоголя изнутри, приближают нас к постижению его сложного, противоречивого внутреннего мира, в котором самое важное и волнующее всегда остается скрытым от всех.
Каждый из получавших письма Гоголя ощущал перемену, происходившую в писателе. П. В. Анненков рассказывает о том впечатлении, какое произвело на него письмо Гоголя из Франкфурта, полученное им в ответ на сообщение о толках по поводу «Мертвых душ». Анненков помнил Гоголя периода 1841 г., «добродушного, прозорливого, все понимающего и классифирующего психолога», и теперь с недоумением получил от него в письме «строжайший, более чем начальнический, а какой‑то пастырский выговор…»[381]. Тон этого письма, по словам Анненкова, сбил его с толку. Он еще не знал тогда, что Гоголь взял на себя роль «пророка и проповедника», что он являлся уже в этой роли перед Смирновой, Погодиным, Языковым, Жуковским и многими другими[382]. Но, несмотря на совершенно неожиданный для него тон письма, П. В. Анненков, оставаясь верным себе, пишет, что это письмо Гоголя все‑таки глубоко его тронуло: «во–первых, и замечательным литературным своим достоинством, а во-вторых, — и преимущественно — какой‑то беспредельной верой в новое созерцание, им возвещаемое»[383].
