Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев
И лучшие времена наступали, но опять ненадолго, а деньги вновь утекали сквозь пальцы. Отчего? Оттого ли, что Дюма слишком стремился к недопустимой роскоши? Скорее оттого, что он был неутомимо щедр и многочисленные друзья, женщины, просто знакомые, а то и незнакомые люди помогали ему тратить деньги.
Где бы и как бы ни жил Дюма, двери его были всегда открыты. За столом собирались не только члены семьи, но и все, кто в это время (случайно или неслучайно) оказывался в доме. Рассказывают, что Дюма иногда был вынужден удивленно расспрашивать соседей по столу о том или ином сотрапезнике, чье лицо было ему совершенно незнакомо. Дюма любил угощать: обедами, праздниками, рассказами.
Однажды, желая противопоставить костюмированному балу у Луи-Филиппа независимое собрание интеллигентной публики, друзья подбили Дюма на то, чтобы организовать карнавал. Писатель жил в четырехкомнатной квартире, пространство которой было маловато для бала. Увлеченный идеей Дюма снял у хозяина дома пустующую квартиру на своей лестничной площадке, объединил оба помещения, пригласил своих друзей-художников оформить комнаты картинами на сюжеты произведений тех писателей, которые должны были принять участие в празднике. Для обеспечения обеда Дюма отправился с друзьями на охоту и привез девять косуль и трех зайцев, часть которых пошла на стол, а часть была обменена на недостающие продукты у ресторатора Шеве. Квартиры украсили цветами, заставили бутылками шампанского, бургундского и бордо, пригласили оркестр… Каждый гость пришел в маскарадном костюме. А гостями были Лафайет, Делакруа, Альфред де Мюссе, Селестен Нантейль, Эжен Сю, барон Тейлор, актеры Бокаж, Фирмен, Жоанни, Мишло, м-ль Марс, Одилон Барро.
Веселились с полуночи до девяти часов утра, после чего гости вслед за музыкантами вышли на улицу и танцевали, вовлекая прохожих, от парижских бульваров до Орлеанской площади. Так, волей-неволей в праздник был втянут весь город, и на следующий день газета «Артист» написала:
«Будь вы принцем, королем, банкиром, имей вы цивильный лист в двенадцать миллионов или даже миллиардное состояние, — все равно вам не удастся устроить такой блестящий, такой веселый, такой неповторимый праздник. У вас будут более просторные апартаменты, лучше сервирован ужин, а может, и лакеи у дверей… Но ни за какие деньги вам не купить этих импровизированных фресок кисти лучших мастеров и не собрать такой молодой и озорной компании художников, артистов и других знаменитостей. И главное, у вас не будет искренней и заразительной сердечности нашего первого драматурга Александра Дюма».[84]
Искренняя и заразительная сердечность украшала любое жилище, в каком бы ни жил Дюма. У него хватало выдумки, чтобы необычно обставить свои квартиры и дома, хватало щедрости и добродушия, чтобы приютить, накормить и поддержать званых и незваных гостей, причем так, чтобы не смутить их в самой щепетильной ситуации. У Дюма просили денег, книг, чего-нибудь еще. Иногда не поднимая головы от очередной рукописи, он само собой разумеющимся тоном говорил: «Да, конечно, возьмите вон там». Существует предание о том, что в одной из квартир Дюма стояла старая мраморная церковная кропильница на бронзовой подставке. В эту кропильницу писатель складывал… свои гонорары. Брали же из нее «святую воду» очень многие, практически все, кто обращался к Дюма с просьбой о деньгах. Что ни говори, Дюма не был Гобсеком.
Любовно и изысканно обустраивая свои зачастую экстравагантные жилища, Дюма с вниманием относился и к жилищам своих персонажей. Их дома, дворцы, хижины, лачуги, замки он описывает с такой тщательностью, что при чтении возникает эффект присутствия: кажется, что эти дома ты уже видел однажды, проходя мимо, а теперь узнаешь и отмечаешь незамеченные раньше детали, характеризующие тех, кто здесь живет. Подобно тому, как Дюма-путешественник подробно рисует маршрут и все встречающиеся на нем достопримечательности, Дюма-бытописатель ярко и интересно описывает дома и квартиры своих героев. Причем даже будучи пространными, его описания не вызывают скуки. Кажется, что ты смотришь фильм и четко видишь развертывающееся действие не само по себе, а в конкретном интерьере или на фоне живого пейзажа. Ведь Дюма недаром утверждал, что «и у домов, как у людей, есть своя душа и свое лицо, на котором отражается их внутренняя сущность» («Граф Монте-Кристо»).
Мы уже знаем, как выглядел «замок Монте-Кристо», принадлежавший Дюма. Вспомним теперь, как выглядел принадлежавший самому графу Монте-Кристо дом в Отейле. Этот дом, некогда бывший собственностью барона де Сен-Меран и ставший свидетелем рождения внебрачного сына де Вильфора, был нужен графу как звено в разветвленной цепи его мстительных замыслов. В доме давно никто не жил, и он стал постепенно разрушаться. Но вот его покупает таинственный Монте-Кристо, и происходит волшебное превращение.
«Убранством комнат и той быстротой, с которой все было сделано, Бертуччо превзошел самого себя. Как некогда герцог Антенский приказал вырубить в одну ночь целую аллею, которая мешала взору Людовика XIV, так Бертуччо в три дня засадил совершенно голый двор, и прекрасные тополя и клены, привезенные вместе с огромными глыбами корней, затеняли главный фасад дома, перед которым, на месте булыжника, заросшего травой, раскинулась лужайка, устланная дерном; пласты его, положенные не далее как утром, образовывали широкий ковер; на нем еще блестели после поливки капли воды. (…)
И вот дом, уже двадцать лет никем не обитаемый, еще накануне такой мрачный и печальный, пропитанный тем затхлым запахом, который можно назвать запахом времени, в один день принял живой облик, наполнился теми ароматами, которые любил хозяин, и даже тем количеством света, которое он предпочитал; едва вступив в него, граф находил у себя под рукой свои книги и оружие, перед глазами — любимые картины, в прихожих — преданных ему собак и любимых певчих птиц (…).
Библиотека помещалась в двух шкафах, вдоль двух стен, и содержала около двух тысяч томов (…). По другую сторону дома, против библиотеки, была устроена оранжерея, полная редких растений в огромных японских вазах; посередине оранжереи, чарующей глаз и обоняние, стоял бильярд, словно час тому назад покинутый игроками, оставившими шары дремать на зеленом сукне» (Ч. IV, V).
Впрочем, как бы роскошно он ни был обставлен, дом не доставляет ни радости, ни удовольствия. И виной тому — маленькая комната, которую Монте-Кристо велел оставить в первозданном виде. Эта комната — свидетель позора, хуже: свидетель того, как отец пытался похоронить живьем своего незаконнорожденного сына. Обитая красным штофом комната впитала в себя мрачное прошлое и стала выглядеть зловеще. «Взгляните только, — говорит своим гостям Монте-Кристо, — как странно стоит эта кровать, какие мрачные, кровавые обои! А эти два портрета пастелью, потускневшие от сырости! Разве вам не кажется, что их бескровные губы и испуганные глаза говорят: «Мы видели!»?»
Чем не романтическое описание! Да только читатель, разумеющий ситуацию, прекрасно понимает, что ужасная комната — это фикция, и на мнимый зловещий вид ее обстановки реагируют лишь те, кто был здесь в ту роковую ночь: прокурор де Вильфор и баронесса Данглар. Остальные гости отшучиваются, и, если бы не обморок баронессы, мрачная обстановка комнаты не подействовала бы на их воображение. И все же описание жутковато…
Впрочем, дом в Отейле был лишь временным жилищем графа Монте-Кристо, выбранным им не по душевной склонности, а из трезвого расчета. Собственное жилище великого путешественника, считавшего себя рукой Провидения, находилось, как вы помните, в пещерах на его острове и вполне соответствовало восточным вкусам хозяина. Сказочный дворец в духе «Тысячи и одной ночи» состоял из двух комнат, но каких! Вот первая:
«Вся комната была обтянута алым турецким шелком, затканным золотыми цветами. В углублении стоял широкий диван, над которым было развешено арабское оружие в золотых ножнах с рукоятями, усыпанными драгоценными камнями; с потолка спускалась изящная лампа венецианского стекла, а ноги утопали по щиколотку в турецком ковре; дверь (…) закрывали занавеси, так же, как и вторую дверь, которая вела в соседнюю комнату, по-видимому, ярко освещенную».
Вторая комната оказалась столовой.
«Столовая была не менее великолепна, чем гостиная (…); она была вся из мрамора, с ценнейшими античными барельефами; в обоих концах продолговатой залы стояли прекрасные статуи с корзинами на головах. В корзинах пирамидами лежали самые редкостные плоды: сицилийские ананасы, малагские гранаты, балеарские апельсины, французские персики и тунисские финики» (Ч. II, X).
Вся эта роскошная эклектика напоминает любимый «замок» Дюма: античные статуи, арабская комната, ковры; нет только готических башенок и саламандр с герба Виллер-Котре.
