Лев Колодный - Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования
– Понимаешь, куда они нас пихают? За што мы будем воевать с рабочими? В окопах вместе кровь проливали, а теперя их же должны сничтожить?
– Молчи! – крикнул Ермаков. – Не будет ихнего дела! По домам, ребята! Станицы по нас стосковались!
Откуда-то из серого тумана, качаясь, приплыл к глазам образ немолодой уже женщины с лобастым, безбровым ребенком на руках. На секунду Ермаков словно ощутил запах пота, мыла и еще чего-то, волнующе острого, знакомого…
– Наши жены и дети останутся сиротами! Довольно. Мало их война наделала по Области Войска Донского? А по России?
– По домам надо… – устало махнул рукой председатель. Затушив цигарки, казаки толпой пошли к месту, где собирался полк. Под вязом с сломленной снарядом, засохшей вершиной, за трехногим столиком на табурете сидел командир полка, рядом командиры сотен и члены полкового ревкома. Позади, скрестив руки на суконной нарядной черкеске, поблескивая из-под рыжей кубанки косо прорезанными маслинными глазами, стоял офицер-ингуш, представитель дикой дивизии, плечо к плечу с ним стоял пожилой рыжий черкес: придерживая левой рукой гнутую шашку, он щупающими, насмешливыми глазами оглядывал стекающихся казаков.
Глухой переливчатый шепот смолк, когда полковой командир встал с табурета и, откидывая со лба седеющий казацкий чуб, громко сказал:
– Станишники! Войсковой круг отзывает наш полк с фронта. – Сдержанный рокочущий рев, и сразу, словно шашкой отрубили, тишина.
– Но перед уходом мы должны исполнить наш последний долг. Долг каждого гражданина и воина. Полковой командир опустил глаза на бумагу, лежавшую перед ним на столе, и, когда поднял глаза, увидел не казаков, сроднившихся с ним за войну, а большого многоголового, чутко настороженного и враждебного зверя.
– В Петрограде – нашей столице разнузданные рабочие и солдаты под влиянием большевистско-жидовской агитации угрожают спокойствию республики. Временное правительство в опасности. Власть может перейти к большевикам, и тогда казачеству и России придется нести расплату за свои заблуждения… Нам во что бы то ни стало надо присоединиться к отряду генерала Корнилова и восстановить порядок в Петрограде. Казаки должны, как всегда, быть блюстителями порядка и законности. Мы должны надеть узду на разнуздавшихся рабочих! – Полковой командир сжал смуглый жилистый кулак и, видя в глазах казаков сухую насмешку, злобу и недоверие, звонко стукнул им по крышке стола: – Донцы! Я водил вас четыре года в бои и схватки, я надеюсь на вас, как на родных сынов, и твердо знаю, что вы пойдете со мною восстановить поруганную честь России. Мы должны довести войну до славного конца, а не поддаваться лживым нашептываниям тех, кто куплен германскими деньгами! Теперь – по сотням! Приготовьтесь к походу. На смену нам идет пехотный полк.
– Почему ревком молчит? – хрипло злобный выкрик из толпы.
– Кто это сказал? – спросил командир полка, глядя через головы передних.
От слитной густой массы казаков отделился Федот Бодовсков. Стал перед трехногим, заваленным бумагами столиком. Черная борода струилась по завшивевшей рубахе недвижным чугунным потоком.
– Казаки сомневаются…
– Почему ревком молчит? – грянули голоса.
Чукарин, председатель ревкома, бледный, не поднимал головы. Полковой командир шепнул что-то офицеру-ингушу, тот улыбнулся, вытягивая в нитку сухие коричневые губы, и поднял руку:
– Слово представителю дикой дивизии!
Ингуш, мягко ступая сапогами без каблуков, вышел из-за стола и с минуту молчал, быстро оглядывая казаков, поправляя узенький наборный ремешок.
– Товарищи-казаки! Надо прямой ответ. Идете с нами или не идете?
Абрам встал, опираясь руками о зыбкие края столика. Проглоченная слюна оцарапала пересохшее горло.
– Полковой революционный комитет отказывается выступить с генералом Корниловым. Станишники, мы не хотим междоусобной войны. Нам с рабочими делить нечего!
Полк молчал. Люди жарко и тяжко дышали. Абрам глянул на офицера-ингуша, тот шептался с другим, пожилым и рыжим. Ингуш стоял к Абраму боком, на левом виске его легла косая серая полоска пота.
– Чье это мнение? Всего ревкома или единолично ваше?
Абрам холодно глянул на есаула Сенина, задавшего вопрос.
– Всего ревкома.
– Председатель ревкома, почему вы молчите?
Чукарин, улыбаясь кривой ненужной улыбкой, встал.
– Мы промеж себя не решали этот вопрос…
Командир полка, опираясь о стол вывернутыми ладонями, перегинаясь к Ермакову, крикнул:
– Как ты смеешь говорить от имени всего ревкома? Кто тебя уполномочил?..
– Я говорю не только от ревкома, от всего полка.
У командира голубенький живчик дергает припухшее от бессонницы землистое веко.
– Казаки! Верно это?..
Полк вздохнул, дрогнул пушечным ревом:
– Верно!..
Сквозь не разжатые зубы, металлическим, привыкшим к команде голосам командир:
– Полк ответит перед правительством. И в первую очередь зачинщики. Я вынужден буду принять необходимые меры…
– Не грози! – сзади, протяжно.
Офицеры суетливо повстали с мест. Вполголоса, горячо о чем-то переговариваясь, пошли к землянкам. Командир, комкая в руке бумагу, быстро шагал впереди. Смешно и страшно подергивал контуженым плечом. Горбатил старчески сухую, но стройную спину. Ермаков проводил его глазами и смешался с ревущим шумливым потоком людей, направившихся по землянкам.
Офицер-ингуш задержался около стола. Его окружили человек десять казаков. Оглядываясь, Абрам Ермаков видел, как ингуш, сузив глаза, обнажая по-волчьи белые зубы, кидал слова. Ингуш часто поднимал вверх руку, белая шелковая подкладка отвернутого обшлага на рукаве снежно белела на фоне грязно-зеленых казачьих гимнастерок. Оглянувшись в последний раз. Ермаков увидел эту сверкающую, ослепительно белую полоску шелка, и перед глазами почему-то встала взлохмаченная ветром-суховеем грудь Дона, зеленые гривастые волны и косо накренившееся, чертящее концом верхушку волны белое крыло чайки-рыболова.
Глава пятая. Буря и натиск ноября 1926 года
Глава пятая, где страница за страницей исследуется первая часть «Тихого Дона», появившаяся из-под пера Михаила Шолохова, начиная с 8 ноября 1926 года, о чем свидетельствуют пометки на полях рукописи. Устанавливается, благодаря этому, с какой феноменальной результативностью творил молодой писатель на 22-м году жизни, сочиняя после рассказов и повестей роман-эпопею. Нумерация глав позволяет увидеть, в какой последовательности сочинялись эпизоды романа, как они менялись местами, как появлялись «вставки», и о многом другом, что так давно жаждали узнать шолоховеды, изучая великий роман XX века.
Прошел примерно год с того времени, как Михаил Шолохов начал и, не дописав, бросил «Тихий Дон». За это время свершилось много событий в его жизни, хороших и тягостных: вышли в Москве одна за другой две первые книжки рассказов; скончался отец, немного не доживший до триумфа сына, родилась дочь Светлана… Но что бы ни происходило дома, где бы ни жил писатель, на Дону или в Москве, мысль о романе нигде не давала ему покоя.
Мало пока выявлено документов, относящихся к начальной, подготовительной работе романиста. Так, найдено шолоховедом К. И. Приймой письмо из Москвы на Дон, адресованное казаку Харлампию Ермакову, относящееся к весне 1926 года, о котором уже рассказывалось. По-видимому, встреча состоялась летом, о ней Михаил Шолохов просил казака. Во время бесед с ним он узнал «некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 г.», сведения, которые «касаются мелочей восстания В. Донского».
Происходили и другие встречи. Для этого не требовалось даже писать писем, куда-то ехать; материал всегда имелся под рукой: на соседнем дворе, на своей улице, в станицах, на хуторах, где жили казаки, земляки, знакомые, родные писателя.
Возникает вопрос: разрабатывал ли Шолохов письменный план «Тихого Дона»? Есть авторы, которые, прежде чем сесть за роман, повесть или даже рассказ, сочиняют подробный план произведения; другие – планы сочиняют в уме. Сюжет, образы героев зреют, кристаллизуются мысленно, пока не наступает момент, когда рука тянется к перу, а перо – к бумаге.
Судя по сохранившимся рукописям, Михаил Шолохов относился к тем, кто планы не торопился записывать, а вынашивал их в себе без особых опасений, что они забудутся, улетучатся. Приступал к работе, когда четко вырисовывались контуры будущего сочинения, масштаб, хронология, место действия, что не мешало по ходу дела вносить коррективы в последовательность событий, сочинять новые эпизоды, дополнительные главы, менять фамилии и имена героев…
Так случилось с фамилией и именем главного героя. Первоначально Шолохов предполагал назвать его Абрамом Ермаковым. Но принял другое решение. По-видимому, потому, что над реальным Харлампием Ермаковым сгущались тучи, его белое прошлое не давало покоя родственникам погибших красных казаков. В результате чего над ним состоялся суд и был приведен в исполнение суровый приговор. Автор не захотел (еще до суда) дать повод связывать героя романа с реальным человеком небезупречной репутации. И тем самым подвергать риску роман, к которому скорая на расправу критика тех лет могла наклеить политических ярлыков, небезопасных не только для произведения, но и самого автора.
