Семен Экштут - Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного
«Но то, что казалось тогда очевидностью и простотой, теперь открывается вдруг новому взору, виден скелет поступков, его костяной рисунок — это рисунок страха. Чего было бояться в ту пору глупоглазой юности? Невозможно понять, нельзя объяснить. Через тридцать лет ни до чего не дорыться. Но проступает скелет…»[317]
Разрыв с возлюбленным не прошёл для Сони бесследно: девушка заболела душевной болезнью, долго и безуспешно лечилась, и эта болезнь свела её в могилу. Ещё раньше, через несколько лет после истории с Ганчуком, скоропостижно скончалась Юлия Михайловна. После смерти дочери Ганчук остался совсем один. Хотя он сумел одержать верх над своими давними недругами и в конечном счёте, уже после смерти Сталина, сумел вернуть утраченные позиции, главное в его жизни было безвозвратно утрачено. Это прекрасно чувствовали окружающие и обращались с ним без прежнего пиетета. Успех Дороднова и его шайки был кратковременным. Сам Дороднов был сокрушён и где-то сгинул в безвестности, так и не сумев ничего добиться. Друзяева через несколько лет после этой истории с треском выгнали из института, он пережил инсульт и скончался в марте 1953-го, вскоре после смерти вождя. Аспирант Ширейко так и не смог стать заметным деятелем, выбиться в лидеры большого калибра: всё ограничилось непродолжительным тактическим успехом, когда он гремел на собрании, навешивая ярлыки на профессора Ганчука. Впрочем, не состоялись и те, кто с открытым забралом защищали Ганчука. К их числу принадлежала Марина Красникова, активистка научного студенческого общества и яростная защитница профессора. «Что с ней стало? Куда делась? Ведь казалось, толстуха прямым ходом идёт в Академию наук или, может быть, в Комитет советских женщин. Исчезла без отзвука, как камень на дно…»[318]
Река времени поглотила всех — и тех, кто строил козни и травил профессора Ганчука, и тех, кто безуспешно пытался им противостоять. Никому не удалось состояться и преуспеть. Выплыл один Глебов. Человек, никогда не плывший против течения, всегда принимавший решение под давлением обстоятельств и полностью лишённый индивидуальности. Словом, никакой. Обстоятельства времени и места были таковы, что уцелеть и преуспеть могли лишь никакие. Глебов принадлежал к поколению, родившемуся, выросшему и сформировавшемуся при советской власти: эти люди, за редчайшим исключением, не только не обладали внутренней свободой, но даже не подозревали о её существовании. Идеальный советский человек был человеком никаким. Впрочем, этот преуспевший и благополучный, по советским меркам, человек не был счастлив, удовлетворён своей жизнью и всем тем, что она принесла, — всё это «отняло так много сил и того невосполнимого, что называется жизнью»[319].
Глава 11
СТОРОЖКА НА КРОВИ
Жизнь текла плавно. Четверть века, пробежавшие от смерти Сталина до выхода романа Трифонова «Старик» (1978), были временем относительно спокойным и благополучным. За все годы существования советской власти, в 1977 году отметившей свой 60-летний юбилей, это был самый безмятежный период. Всепроникающий страх былых лет, хотя и не был стёрт ластиком, существовал в каком-то глухом подвале памяти, куда спускались всё реже и реже. Жизнь больше не переламывалась. Смерть Сталина стала последним потрясением, разделившим жизнь каждого на до и после. Если человек открыто не противопоставлял себя власти, если он демонстративно не отвергал так называемые ценности социалистического общества, то он мог быть спокоен за свою личную безопасность. В эти годы страна не знала ни войны, ни голода, ни социальных потрясений. Да, в эти четверть века был разоблачён культ личности, подавлен мятеж в Венгрии, воздвигнута Берлинская стена, расстреляна мирная демонстрация в Новочеркасске, введены танки в Чехословакию. Но если советский человек не был в эпицентре этих событий, то по его жизни и судьбе все эти события скользили лишь по касательной. Траектория его жизни не менялась. Кто же преуспел больше других в эти годы? Кто же стал героем этого времени?
В подмосковном дачном посёлке умерла хозяйка небольшого домика, сторожки. Выморочное имущество — две комнатки с кухней и веранда — должно было обрести нового владельца. Подобно тому как героиней романа Оноре де Бальзака «Кузен Понс» (1847) стала бесценная коллекция произведений живописи, которую всю жизнь собирал чудак Понс, так и героиней романа Юрия Трифонова «Старик» стала сменившая многих хозяев сторожка. Членам дачного кооператива на общем собрании предстояло решить, кому она достанется. Претендентов было несколько, однако реальные шансы получить вожделенный домик были лишь у двоих из них. Борьба между Русланом Павловичем Летуновым и Олегом Васильевичем Кандауровым предстояла нешуточная.
Старик Павел Евграфович Летунов ещё при своей жизни передал сыну Руслану свой пай в дачном кооперативе. По воскресеньям на даче за обеденный стол садилось много народу: сам старик Летунов, недавно похоронивший жену Галю, его свояченица Люба, его дети — сын Руслан и дочь Вера; вторая жена Руслана Валентина и их сын-школьник Гарик, друг Веры Николай Эрастович; первая жена Руслана Мюда и их сын-студент Виктор. Мюда и Руслан, которого в детстве звали просто Руськой, жили в дачном посёлке ещё до войны. С этим местом у них, помимо всего прочего, связаны общие детские воспоминания. Семья большая, все сидят друг у друга на голове, старый дачный домик семье Летуновых тесен, и обретение выморочной сторожки помогло бы решить не только эту проблему. Николай Эрастович, чей роман с Верой тянется уже семь лет, не торопится оформить отношения и мечтает о жизни в своём углу. Если Летуновы получат сторожку, то эта сторожка, скорее всего, достанется Вере, и тогда Николай Эрастович наконец сделает ей предложение, и уже немолодая женщина обретёт семью. Дачная сторожка, из-за которой в кооперативе вот-вот должна была вспыхнуть серьёзная схватка, помнила многое. Небольшой одноэтажный домик, неодушевлённый объект, построенный ещё до революции, был едва ли не единственным связующим звеном между Россией дореволюционной и Россией советской. История сторожки и её владельцев — это история страны в миниатюре.
«Когда-то на участке, где расположились пять кооперативных дач, стоял помещичий дом, сожжённый в революцию, чуть ли не летом семнадцатого, так что в поджоге были повинны не новые власти, а лихие заречные мужики, порешившие дело самосудом. Фамилия помещицы сохранилась в памяти молочниц, дровоколов, старух, таскавших по дачам грибы да ягоду: Корзинкина. Эта Корзинкина, от которой не осталось и следа, кроме красивых, из белого камня, с остроугольным верхом, похожих на кладбищенские ворот, сжечь которые не представлялось возможности, и каменистой, в древнем цементе дорожки, щербатой и чрезвычайно опасной для велосипедистов…
Кроме кладбищенских ворот от бывшего имения осталось вот что: деревянный домик вблизи въезда, где жил сторож. Избушку пощадили огнём лишь потому, вероятно, что она принадлежала трудящемуся человеку, который, впрочем, сгинул вместе с хозяевами. Это была аккуратно сложенная из крупных брёвен изба на каменном фундаменте, с высоким крыльцом, с верандочкой, двумя комнатами и кухней»[320].
В 1926 году, когда несколько московских интеллигентов пролетарского происхождения облюбовали горелую пустошь для дачного кооператива «Буревестник», когда большевики ещё не сломали хребет нэпу и достать необходимые для строительства дачи материалы не было большой проблемой, — в то далёкое время на бывшую сторожку никто не позарился, и домик без особых хлопот занял работник Рабкрина (Рабоче-крестьянской инспекции) Мартын Иванович Изварин с женой и сыном. Первым читателям романа «Старик» не надо было объяснять смысл этого слова. Все советские студенты на занятиях по истории партии в обязательном порядке читали и конспектировали статью Ленина «Как нам организовать Рабкрин», но не все знали, что первым наркомом Рабкрина был Сталин. Сам Мартын Иванович сгорел в огне «большого террора» летом 37-го, через несколько месяцев не стало его жены Клавдии, сын Санька хлебнул лиха, а сторожка обрела новых хозяев. Сменились и владельцы дач. Из основателей «Буревестника» погибли почти все. Уцелел лишь Семён Бурмин, до революции успевший побывать в ссылке, а во время Гражданской бывший важной фигурой и заслуживший орден Красного Знамени, но после окончания Гражданской войны отжатый от власти. Бурмин, его жена и её многочисленные родственники — все были поклонниками «нагого тела» и общества «долой стыд». Не только на своём участке, но и на общественном огороде они демонстративно разгуливали в непотребном виде, то есть в чём мать родила. Кто-то негодовал, кто-то смеялся, кто-то грозил, что напишет жалобу, однако, как впоследствии размышлял Саня Изварин, возможно, именно эта вызывающая странность в поведении солидного человека, граничившая с глупостью, и помогла ему уцелеть, тогда как все, кто над ним смеялся, погибли.
