Валентин Дмитриев - ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ
Наконец, один раздел «Опытного физиогнома» посвящен хиромантии, а другой — астрологии.
Автор недаром выдал всю эту несусветную чепуху за труд «славного Лафатера»: имя этого ученого пользовалось в те времена огромной популярностью.
Пушкин упоминает его в «Дубровском»: «Слуги стали разносить тарелки по чинам, в случае недоумения руководствуясь лафатерскими догадками, и почти всегда безошибочно».
Диккенс говорит про миссис Боффит, героиню его романа «Наш общий друг», что «ее физиономию не одобрил бы ни один из учеников Лафатера».
Денис Давыдов в статье «Встреча с великим Суворовым» пишет: «Черты сухощавого лица его были покрыты морщинами, достойными наблюдения Лафатера».
Герцен в романе «Кто виноват?»: «Два лица эти могли бы послужить Лафатеру предметом нового тома кудрявых фраз».
Лев Толстой в «Войне и мире»: «Лафатер сказал бы, что у меня нет родительской шишки».
Немногие писатели и ученые второй половины XVIII века были так широко известны, как швейцарец Иоганн-Каспар Лафатер (1741—1801). Прославился он благодаря созданной им теории о связи характера каждого человека с внешним его обликом: строением черепа (отсюда — «родительская шишка»), очертаниями лица, телосложением.
Главный труд Лафатера «Фрагменты физиогномики» вышел в 1775 году в Лейпциге и был иллюстрирован превосходными гравюрами. В России имя Лафатера получило известность в связи с «Письмами русского путешественника» Карамзина, который навестил ученого в Цюрихе, где тот жил, и подробно описал эту встречу.
В дальнейшем Карамзин вел с ученым переписку, вплоть до трагической гибели последнего при взятии Цюриха французскими войсками в 1801 году. Какой-то пьяный солдат выстрелил в Лафатера, спокойно сидевшего у ворот своего дома, и смертельно его ранил.
Именем знаменитого ученого стали спекулировать издатели с целью наживы; таким образом и появился «Опытный физиогном». В 1817 году вышло еще одно его издание. Между тем ни о хиромантии, ни об астрологии у Лафатера не сказано ни слова. Глава о родимых пятнах у него есть, но в ней говорится лишь о том, что они бывают связаны с различными случаями во время беременности, чего не отрицает и современная наука.
«Лафатерские догадки» высмеивал еще Гете, чье лицо совершенно не соответствовало характеру поэта, как с сокрушением признавался сам автор теории. Тем не менее она получила широкое распространение. Наши прабабушки и прадедушки твердо верили, что о моральных качествах человека можно судить по форме его носа, губ, ушей... Это было к тому же гораздо легче, чем вникать в его характер или выяснять мотивы его поступков.
В дневнике Чернышевского, еще студента, есть запись от 16 декабря 1848 года: «Читал Лафатера физиогномику, которая не удовлетворяет меня». Вероятно, речь идет о подлинном трактате или о его переводе на французский, а не об «Опытном физиогноме», который скорее надо отнести к лубочной литературе. Его автор приписал свое антинаучное чтиво перу «славного Лафатера», всем известного понаслышке, чтобы пробудить у публики интерес. Подлинные же «Фрагменты физиогномики» так и не были переведены на русский.
НАУКА О БАБИЧЬЕМ ДЕЛЕ
Немало научных трудов по медицине, ботанике, анатомии и физиологии, вышедших в России во второй половине XVIII века, были подписаны псевдонимом «Амбодик».
Амво die по-латыни означает «дважды скажи».
А дважды говорить приходилось потому, что отчество и фамилия автора были одинаковые, только ударения разные: его звали Нестор Максимович Максимович. Он по праву считается отцом русского акушерства.
Родился он в 1744 году в семье сельского священника на Украине и, готовясь пойти по стопам отца, закончил Киевскую духовную академию. В предисловии к одной своей книге он пишет: «Сколько ни могу из детства воспомнить, никогда мне и на мысль не приходило, чтобы когда ни есть обучаться врачебной науке. <...> Прилежал к философии и богословию многие годы. Напоследок <...> прилепился я к той сущего любомудрия [т. е. наук.— В. Д.] части, которая врачевством слывет».
И вот молодой Максимович «устремил все мысли и попечения на снискание познаний во врачебных науках». По окончании духовной академии в 1768 году он поступил во врачебное училище при С.-Петербургском генеральном сухопутном госпитале.
Учиться там было очень нелегко: преподаватели исключительно иностранцы, которые «русских удаляли от кафедры и иногда губили всеми неправдами, так как были уверены и старались уверить кого следует, что русские неспособны и не должны получать полное медицинское образование»,— пишет Я. Чистович в «Очерках из истории русских медицинских учреждений» (1870).
Однако Максимович проявил такие способности, что его послали для усовершенствования за границу, и он пять лет учился в Страсбургском университете на стипендию, учрежденную одной русской аристократкой «для беспрерывного природных россиян обучения акушерскому делу в чужих краях».
В 1776 году он сдал экзамены при Медицинской коллегии в С.-Петербурге и был определен младшим лекарем при Адмиралтейском госпитале, с наказом «обучать повивальному делу учеников-подлекарей» (т. е. фельдшеров), а в 1782 году, т. е. в 38 лет, получил звание «профессор повивального искусства».
Он проявил себя не только как врач-практик и педагог, воспитавший несколько поколений акушеров, но и как талантливый популяризатор. Одним из первых начал излагать научные предметы по-русски, и хотя его слог кажется ныне тяжелым, но ведь точно таким же слогом писал и Ломоносов.
Максимович стал основоположником русской медицинской, а также ботанической терминологии. Он не только перевел ряд сочинений иностранных медиков, но и сам написал много книг.
Интересно его «Врачебное веществословие, или Описание целительных растений, во врачевстве употребляемых» (1783—1789, в четырех томах). Здесь были затронуты и вопросы гигиены. Так, в предисловии говорилось: «Прекрасной женской пол! Гораздо лучше для вас было бы, если бы во время гулянья никогда не носили длинного платья со длинными воскрылиями, ибо не токмо вы сами не имеете от того никакой пользы, но еще причиняете как себе, так и другим немалое беспокойство, особливо в сухое летнее время, потому что густая пыль, предлинными вашими одеждами, по земле влачимыми, взметаемая наподобие облака горе, как вас самих, так и прочих, при том бывающих, с головы до ног покрывает; а что всего более, та же пыль, будучи с дыханием внутрь притягиваема, бывает весьма вредна гортани, легким и груди, такоже и чувствиям телесным, а паче зрению, обонянию, вкусу и слышанию».
Другая книга этого выдающегося врача, вышедшая в 1787 году, озаглавлена пространно: «Физиологическая или естественная история о человеке касательно его зачатия, рождения, природы, строения тела, различных возрастов, деяний жизни, различий, в человеческом роде примечаемых, болезней, старости и смерти. Для пользы российского юношества трудами и иждивением Нестора Максимовича Амбодика, медицины доктора и профессора впервые напечатанная».
Вот одно место из этой книги: «Воспитание детей <...> должно быть главным предметом каждого гражданина и государства. Добропорядочное содержание детей <...> может считаться наилучшим и наиполезнейшим тогда, когда оное с самой природой наиболее сходствует».
Амбодик является автором и «Руководства к дознанию и врачеванию болезней человеческих внутренних и наружных, с прибавлением главных немощей женского пола и малолетних детей» (1781), и «Анатомико-физиологического словаря, в коем все наименования частей человеческого тела, до анатомии и физиологии принадлежащие, ясно и кратко предлагаются с кратким описанием сих наук» (1783).
Автор, не чуждый и поэзии, предпослал этому словарю такие стихи:
...Вы ж, юные, учась врачебных сих наук,
Тецыте в сонм врачей, где не пустых слов звук,
Где тела бренного исследуют составы,
Где тщатся распознать все естества уставы,
Где показуют вам все оного устройство.
Явите убо в нем и знанье, и геройство!
Но главным трудом Амбодика является «Искусство повивания, или Наука о бабичьем деле» (1784). Хотя автор по обычаю того времени и посвятил свою книгу Екатерине II, «премудрой отечества матери», но на соседней странице поставил эпиграф, бивший политике императрицы не в бровь, а прямо в глаз: «Здравый рассудок повелевает больше пещися о размножении народа прилежным наблюдением новорожденных детей, чем населением необработанной земли неизвестными чужими пришельцами».
Это был намек на раздачу Екатериной земель в Новороссии немцам-меноннитам. Таким образом, первый наш акушер был не только широко просвещенным человеком, но и патриотом. Его глубоко волновали и чрезвычайно высокая детская смертность, и засилье иноземцев в русской медицине. Во «Врачебном веществословии» он пишет: «Хотя врачебная наука повсюду есть единая и та же самая, однако <...> врач и лекарь-единоземец, соотчич и друг почитается для болящего и лучше, и надежнее, и вернее, чем неизвестный пришлец и иноземец, коему и сложение тела, и свойства, и род жизни болящего неизвестны».
