Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев
Братство преступников — великая сила…
Итак, мы очень бегло осмотрели дно Парижа, обитателей которого Дюма изображает ничуть не менее убедительно, чем королей и мушкетеров.
Остается лишь еще одна категория людей, чья профессия обрекает их на положение неприкасаемых в обществе. Это палачи, чье ремесло в течение столетий считалось в Европе более презренным, чем нищенство, хотя, по сути, они лишь исполняли волю суда и к тому же зачастую готовили разного рода лечебные снадобья.
Сохранился один интересный анекдот из жизни Дюма. Во время поездки во Франкфурт писатель, отправившись на охоту, заблудился. Когда он уже изрядно устал и проголодался, разыскивая своих друзей, по счастью, ему повстречался одинокий охотник, который как раз собирался устроить себе завтрак на траве и к тому же прилично изъяснялся по-французски. Этот человек понравился нашему путешественнику, и он с радостью разделил с ним трапезу. Через какое-то время в лесу появился посланец пригласившего Дюма на охоту барона Ротшильда. Он обрадовался, что незадачливый гость нашелся, и позвал его с собой. Потчевавший Дюма немец попрощался очень сдержанно. Дюма удивился его изменившемуся поведению, но решил раскланяться не менее сдержанно, чтобы не навязывать гостеприимному охотнику свое дружеское расположение. Едва они отошли немного в сторону, посланец Ротшильда объявил писателю, что тот только что позавтракал с франкфуртским палачом. Тогда Дюма вернулся, еще раз поблагодарил за еду и протянул недавнему сотрапезнику руку.
«— Но, сударь, — говорит он мне, — возможно, вы не знаете, кто я.
— Прежде не знал, сударь, что только и делает мою невежливость простительной, но теперь я знаю. Вашу руку и благодарю».[62]
Как тут не вспомнить графа Аннибала де Коконнаса из «Королевы Марго», который, вопреки привычкам современников, пожал руку своему палачу, благодаря чему оказался не изуродован пыткой! Его друг Ла Моль не смог преодолеть предубеждения, и палач, не имея оснований щадить его, провел пытку по всем правилам…
Образ палача Кабоша из «Королевы Марго» поистине впечатляет. Этот человек привык к унижениям, доставляемым его профессией, и относится к жизни философски, не испытывая особой привязанности ни к деньгам, ни к чему бы то ни было другому. Поступок Коконнаса впечатляет его, а предлагаемые деньги — нет.
«Я предпочел бы одну вашу руку. Золото и у меня бывает, а вот в руках, которые жмут и мою руку, — большая недостача» (Ч. II, VII).
Кабош объясняет посетителям порядки, заведенные у мастеров его ремесла:
«Как вы, господа, держите лакеев, чтобы они исполняли вместо вас неприятную работу, также и у меня есть помощники, которые делают всю черную работу и расправляются с простым народом. Но когда случается иметь дело с благородными, вроде вас и вашего товарища, — о, тогда другое дело! Тут уж я сам имею честь делать все до мелочей, с начала до конца — то есть с допроса до снятия головы» (Там же).
Кабош полностью подчинен системе, которой служит, но все же заменяет для Коконнаса деревянные клинья испанских сапог на кожаные. Если бы дело раскрылось, он сам был бы обречен на еще более жестокую пытку. Своим поступком он доказывает, что «у палача есть тоже память и душа, какой он там ни будь палач, а может быть, как раз оттого, что он палач» (Ч. VI, VIII). Кабош, естественно, в состоянии оказать приговоренному только одну услугу: снести ему голову одним ударом.
Недопустимость проявления к палачу добрых чувств в прошлые века показывает другой случай: когда пожатие руки палача оказалось для него губительным. Палач Каплюш, вставший во главе взбунтовавшегося простонародья, помог герцогу Бургундскому утихомирить толпу, которую тот призвал к подчинению славным рыцарям и этим слегка успокоил.
«Герцог собирался уже войти в дом, но тут человек… поднялся и протянул ему руку; герцог пожал ее так же, как пожимал и другие протянутые ему руки: ведь он был кое-чем обязан этому человеку.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Каплют, — отвечал мужчина, стаскивая свободной рукой красную шапку.
— А какого ты звания? — продолжал герцог.
— Я в звании палача города Парижа.
Герцог побледнел как полотно и, отдернув руку, словно от раскаленного железа, отступил назад. Жан Бургундский перед лицом всего Парижа сам выбрал это крыльцо постаментом сговора — сговора самого могущественного принца христианского мира с палачом.
— Палач, — глухим, дрожащим голосом произнес герцог, — отправляйся в Шатле, там для тебя найдется работа.
Мэтр Каплюш по привычке беспрекословно повиновался приказу.
— Благодарю, монсеньор, — сказал он. Затем, спустившись с крыльца, громко добавил: — Герцог — благородный принц, но он не возгордился, он любит свой бедный народ.
— Л’Иль-Адан, — сказал герцог, протягивая руку в направлении, в каком удалялся Каплюш, — следуйте за этим человеком: или я лишусь руки, или он головы» («Изабелла Баварская», XXII).
Вернувшись в свою тюрьму, мэтр Каплюш стал ожидать приказов герцога, полагая, что сегодня же ему предстоит снести чью-то высокопоставленную голову. Но вот его помощник сообщает, что только что получил звание палача и поручение исполнить следующую казнь. Почему эту казнь поручили не ему, Каплюшу? Да потому, что он наверняка не сможет отрубить голову самому себе! Собрав последние силы, Каплюш смирился со своей участью, наточил как следует меч (для собственной казни), исповедался, признавшись, помимо казней, в 86 убийствах и на следующий день твердым шагом взошел на эшафот. Вот чего стоило рукопожатие герцога!
Тема палачей, видимо, сильно интересовала Дюма, ведь он неоднократно к ней возвращался. С одной стороны, палач — подходящая фигура для эпохи романтизма. С другой стороны, отношение к палачу не как к символу мрачного Рока, а как к униженному бесправному человеку, — совсем не романтический подход. Вспомните палача, казнившего Миледи. Опять пример того, что и палачи умеют страдать! А вот еще случай: некий палач спасает дочь маркиза да Сильва, и она влюбляется в него, ничего не зная о его профессии. Ее суждения непредвзяты, она способна увидеть в нем возвышенную душу. Любовь приводит ее к тайному браку, брак — к рождению ребенка. Тайна, раскрытая маркизом, помогает ему отвратить дочь от возлюбленного. Ребенка усыновляет доктор, принявший роды, но не знающий тайны его отца. Через десять лет палач приезжает в эти места и, сведя дружбу с доктором, остается жить неподалеку от сына. Сын же, получивший имя Ричард Дарлингтон, вырастает невероятно честолюбивым и готовым на все во имя карьеры. Он становится депутатом от своего города, женившись по расчету на дочери доктора после того, как стало известно, что доктор не его отец. Он блистает в Парламенте, но честолюбие влечет его еще выше. Он соглашается на сделку с кабинетом министров и получает за это привилегии, дворянский титул и возможность жениться на богатой знатной невесте. Но ведь Ричард женат!
Он прячет свою Дженни в провинции, где та страдает от неразделенной любви. Отец Ричарда, желающий добра и сыну, и Дженни, пытается образумить его. Но Ричард зашел слишком далеко и уже не желает останавливаться. В ярости оттого, что Дженни стоит на пути к его новому браку, он сталкивает ее с балкона в пропасть. Несчастный палач узнает правду и в последний момент, когда Ричард готов подписать новый брачный контракт, еще раз пытается остановить его.
«Мобрей. Я могу промолчать.
Ричард. Вот как?
Мобрей. При одном условии.
Ричард. Каком?
Мобрей. Забудь об этом браке, покинь Лондон, откажись от места в Палате. Мы уедем с тобой в глушь, где ты сможешь каяться, а я — плакать» («Ричард Дарлингтон». Действие III, V).
Ричард не чувствует угрызений совести и остается непреклонен. И вот уже Мобрей обращается к присутствующему при помолвке маркизу, деду Ричарда по матери.
«Мобрей. Помните ли вы ночь, когда вы гнались за похищенной девушкой?
Да Сильва. Молчите, сударь!
Мобрей. Я не назову ее. Она родила ребенка.
Да Сильва. Ну и что же?
Мобрей. Вы видели лицо отца ребенка лишь одно мгновение. Но этого достаточно, чтобы вы могли узнать его в любое время. Вглядитесь в мое лицо, маркиз.
Да Сильва. Так это были вы?
Мобрей. Да, я.
Да Сильва. Значит, вы…
Мобрей. Палач. (Указывая на Ричарда.) И вот мой сын» (Там же).
Ричард падает в обморок. Следом падает занавес, и своды театра грозят обрушиться от аплодисментов. Эффектные реплики в пьесах Дюма всегда имели огромный успех. А сами пьесы, зачастую, подтачивали привычное общественное мнение, за что моралисты обвиняли Дюма в безнравственности. В первую очередь эти обвинения касались, конечно, тех случаев, когда Дюма провозглашал право женщины на свободное изъявление чувств. Но, наверное, история о благородном палаче еще должна была заставить зрителей задуматься над собственными предрассудками.
