Владимир Гаков - Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)
Впрочем, сюжет — тоже своего рода "маска". Ибо Лем не рассказывает, а показывает все эти перипетии и оценивает их, причем "изнутри", глазами и разумом героини. Нечеловека, автомата — пусть и наделенного какими-то зачатками сознания, даже личности. А выписан этот внутренний "нечеловеческий" мир столь ярко и многозначно, что тут поистине двумя фразами не отделаешься.
И все же, как ни оценивай "Маску", под каким углом зрения ни анализируй, рано или поздно упрешься в глухую стену, в вопросы вопросов, которые так мучают Лема, но от которых так легко и беспечно уходят многие его коллеги-фантасты. Может ли существовать интеллект вне свободы выбора? И наоборот, может ли программируемое существо осознать себя человеком разумным?
Не оттого ли героиня повести, постоянно очеловечиваясь, к концу произведения выбирает свой, отличный от предначертанного, путь, И становится от того много симпатичнее… Мы словно забываем, что прекрасной-то красавицы давно нет, а есть неприятное металлическое насекомое, но оно чувствует себя уже не убийцей, а спасителем. Оно способно познавать, сомневаться, искать, руша предписанную программу. Оно способно переживать, чувствовать, любить. Потому-то монах в повести и говорит: "Ты — сестра моя… А это значит, что я не возвышу себя над тобой и не унижу себя пред тобою, потому что, как бы различны мы ни были, твое неведение, в котором ты призналась, делает нас равными перед Провидением".
Самим качеством интеллекта, а не "футляром" задана граница между истинно человеческим и нечеловеческим. И "шкаф", усеянный лампочками, оказывается, может поступить человечнее иных "людей", запрограммированных — в мыслях, чувствах, желаниях и поступках — как самые примитивные автоматы… При всей многозначимости повести, которую Лем явно замыслил как постановку вопроса (а не ответ), и такая интерпретация имеет право на существование.
Так что же — успех, последнее слово в дискуссии? Но почему же тогда знакомство с "Маской" оставляет неясный холодок в груди, отчего новые вопросы буквально сминают старые, не принося нам ни ясности, ни удовлетворения? Зачем потревожены тени великих авторов-"готиков", не Мэри ли Шелли тут причиной? И наконец, означает ли финал (мудрец погибает, хотя Маска тут почти ни при чем) признание фаталиста: вложенной программы, мол, не изменить никому? Вопросы, вопросы…
Неудовлетворенность проистекает еще и оттого, что Лему, по-видимому, удалось то, к чему он сознательно стремился. Он описал психологию, поведение, этику существа нечеловеческого. Но читаешь об этом, и не покидает холодная отстраненность: какое нам дело до этих чуждых мыслей и страстей?..
Загадочная Маска явилась под занавес — в прямом и переносном смысле. Это одно из последних запоминающихся творений Станислава Лема, и хотя и спорное, но пока последнее слово в дискуссии, что фантасты ведут уже четвертый десяток лет. Но это и не ответ. Писатель лишь заинтриговал нас и, осветив на мгновение затемненную сцену, тут же задернул занавес.
И уж совсем загадочным предстает ГОЛЕМ, четырнадцатый из этого древнего рода. Только раз мелькнув на сцене, больше на ней ГОЛЕМ не появился — зато прозвучал его голос.
О чем он вещал? Чтобы ответить, потребуется пересказать все произведение. Резонно спросить, как он вещал… Это и проповедник, призывающий человека отказаться от векового предубеждения к электронным чадам своим, превзошедшим в развитии родителя. И умный, чуть ироничный педагог, терпеливо подготавливающий нас к неизбежному эволюционному "переходу". И блистательный полемист-задира, все переворачивающий с ног на голову в привычной картине мироздания (однако, как бы ни были еретичны высказанные им мысли, логикой и эрудицией он буквально рушит бастионы недоверия).
Отдельные пассажи ГОЛЕМа наводят на мысль о философе-цинике, который со своих горних высей презрительно поглядывает на копошащихся в пыли "козявок" — и, может быть, даже стесняется такого родства. Но странно, именно в нечеловеческие уста ГОЛЕМа вложил автор самые, наверное, замечательные слова, сказанные когда-либо о человечестве, человеческом разуме:
"Не дайте запугать себя ученым, которые приписывают жизни необходимость, а разуму — случайность. Поистине он был одним из маловероятных состояний, поэтому появился поздно. Но велико терпение Природы — не в том, так в следующем миллиардолетии пришла бы эта нечаянная радость".
В послании иного разума разуму человеческому сверкнула нотка — кто бы мог подумать — трогательной сыновней любви! А пищи для ума в монологе ГОЛЕМа содержится столько, что можно садиться и писать новую драму. Но и с той, за которой мы неотрывно следили, все ясно: не пришло еще время настоящего финала. Рано расходиться, и основное развитие событий — впереди.
***
Создание искусственного разума подобно игре малышей с огнем: никто не в состоянии предвидеть, каков будет результат. Ну что ж, человечеству не привыкать, оно, сколько себя помнит, всегда играло с огнем. И даже, случалось, похищало огонь богов — недаром Мэри Шелли, с книги которой открылась наша драма, дала своему роману подзаголовок: "Современный Прометей". Как только человек ощутил в себе первые проблески разума, он с огнем не расставался.
Не надо только забывать, что именно пламя первых костров отпугнуло диких зверей и спасло человека, накормив, одев его и обезопасив от всех напастей. Огнем первобытный дикарь уничтожил себя самого и вынужден был — кто знает, что за страхи и откровения испытал он при этом переходе? — стать человеком.
Конечно, всякая перемена неприятна и тревожна, но если впереди — неизведанное, то, ради чего мы, может быть, и появились на свет? Что ожидает нас за холмом видимого будущего? Холодный и бездушный ящик, набитый электроникой, удивительно примитивный в своей непогрешимости? Или все-таки человеческий разум куда более тонкий и богатый, чем наш сегодняшний?
Мы не знаем ответа. И никто сегодня его не знает. Даже наш предполагаемый "наследник", Голем Четырнадцатый.
Дадим же ему слово. Его голос гремит из репродукторов, как иерихонская труба, слова его подавляют и оглушают. Но если вслушаться — говорит он о Человеке, о человеческих пределах: "Вы выйдете за эти пределы, ибо иного выхода нет. И в том, что сейчас вам покажется прыжком в бездну, вы усмотрите вызов, если не красоту, и все же поступите по-своему — ибо, отринув человека, спасется Человек".
Загадочные, пугающие слова… Но ведь Лем писал фантастику, а она, как мы убедились, не всегда сбывается. К счастью…
Путешествие четвертое, и последнее
"САМАЯ ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА"
Пришло время вновь задать вопрос, поставленный в самом начале книги. Способна ли фантастика предвидеть будущее?
Способна — хотя и не всегда ей это удается. Брать писателей-фантастов на штатную должность предсказателей даже в XX веке вряд ли кто решится, однако на плоды их умственной деятельности не мешало бы поглядывать время от времени. В особенности тем, кто искренне готовится к наступлению будущего — оно не за горами.
Действительно, в трех наших предыдущих путешествиях в прошлое собраны результаты, которые не дают однозначного ответа.
Освоение космического пространства, выход человека из колыбели фантасты не только провидели, но и подтолкнули косвенным образом. Зато говорить о том, что эта литература разглядела своевременно экологическую проблему, как-то не приходится: материалы второй экспедиции в прошлое выглядят просто обескураживающими. И только третья попытка принесла если и не ответ, которого неосознанно ждали (ведь ясно же было, что все окажется неизмеримо сложнее однозначных "да" и "нет"!), то по крайней мере удачное сравнение: в нем, видимо, и заключена вся суть.
С фантастикой случаются порой удивительные казусы. Не зря писателей-фантастов окрестили "колумбами Неведомого": они с энтузиазмом отправляются на поиски новых путей в индии, а по дороге мимоходом открывают америки.
Казалось бы, остается немногое. Обобщить результаты экспедиций, сформулировать выводы, к счастью оказавшиеся такими интригующими и неоднозначными (тема не закрыта, впереди — споры, новые путешествия в прошлое фантастики!) — и, зачехлив машину времени, запереть "гараж".
Однако нам придется совершить еще одно путешествие в прошлое. Четвертое и последнее.
Помните, начиная разговор, мы обещали, что в наших "apxeологических" экспедициях социальное рано или поздно напомнит о себе? В этой, последней, оно будет определять все. Родилась эта проблема, о которой пойдет речь, из социальных конфликтов — всему обществу, а не одним ученым, и решать ее. Только нужна помнить, что "человечество вообще" — это абстракция; в реальном же мире, мире разделенном, все непросто. И пока одна сторона настойчиво и целеустремленно ищет пути решения проблемы, другая сторона также неотвратимо движется к безумию.
