Альберто Мангель - Гомер: «Илиада» и «Одиссея»
Путешествие в царство мёртвых становится в «Омеросе» воображаемым путешествием в Африку, откуда родом предки главного героя, и где его посещает видение горестных событий прошлого, когда его сородичи были схвачены работорговцами. Однако гость подземного царства — не Улисс, а чернокожий Ахилл, потерявший сознание от солнечного удара; став свидетелем жестокого порабощения своих предков, он пришёл в ярость, сравнимую с яростью, терзавшей его прототипа Ахиллеса после гибели Патрокла, смешанной с ненавистью к убийце. В отношении работорговцев он чувствует «ту же / одержимость ненавистью, что под градом стрел, тот питал к Гектору»[405], а рабам сострадает горькой скорбью.
…Остывший пепел побелил его череп, покрыл тлеющие раны глаз, обугленную кожу, лёг в глубину беззубого рта, раскрытого к пепелищу.
Как срубленный кедр, чья печаль проступает смолой на стволе.
Одна рука — в куче золы, кулак другой упал
на барабан его груди, а рёбра были как резное каноэ,
годами гниющее под сменяющейся листвой миндального дерева,
в то время как мальчишки, игравшие в нём в войну, становятся мужчинами,
работают, женятся, и умирают, и уже их дети, в свой черёд,
раскачивают его прогнивший корпус, понарошку соревнуются в гребле, —
как любил играть сам Ахилл когда-то, мальчишкой[406].
Ахилл Уолкотта — это смесь нескольких героев Гомера, его образ поэта — сочетание многих характеров: конечно, это и сам Гомер, но также и Джойс. Бард «Омероса» — слепой старик из Вест-Индии, который проводит дни, напевая самому себе в тени аптеки около пляжа, с собакой-поводырём на поводке.
Слепой сидел на обломках пирог,
бормоча на невнятном наречьи слепых, сложив
узловатые руки на палке, чуткий на слух, как собака.
Иногда он пел, и обрывки слов разлетались по ветру,
когда звонкие нити её бус звучали в их саду. Старый Омер.
Он утверждал, что совершил кругосветное плавание. «Месье Семь Морей» —
так они называли его, взяв это имя с обёртки от масла печени трески,
с извивающейся меч-рыбой. Но слов его было не разобрать.
Для неё это было похоже на греческий.
Или на древнее африканское щебетание[407].
Для гомеровских персонажей «Омероса» греческий язык — иностранный, как и наречия Африки, а Африка для Уолкотта — это Итака, в которую Улисс никогда не вернётся. После романа Джойса «Одиссея» Гомера читается как поэма не только о возвращении домой, но и о вечном изгнании. Хотя, конечно, тень ожидаемого в тоске возвращения домой постоянно присутствует в «Омеросе», как и в «Улиссе», и в «Одиссее». На самом деле, «Одиссея» может быть прочитана как бесконечная история возвращения, которое может совершиться только через повторение рассказа о нём и в каком-то смысле уже совершилось, даже до начала приключений. За пятнадцать лет до того как «Омерос» был опубликован, итальянский писатель Итало Кальвино подметил, что «Одиссея» — это собрание многочисленных Одиссей, сложенных одна в другую, как китайские коробочки[408]. Вначале Телемах отправляется в путь в поисках истории, которая ещё не существует и только по завершению поэмы станет целой «Одиссеей». Потом Менелай передаёт Телемаху, что он слышал от морского старца, начавшего свой рассказ с того самого момента, когда сам Улисс начинает его на острове Калипсо. Когда он останавливается, Гомер возобновляет историю и следует за своим героем, пока тот не достигнет фокейского двора. Здесь слепой бард Демодок поёт своей публике (в которой присутствует и Улисс) о приключениях Улисса; Улисс плачет и, подхватывая песнь, рассказывает, как он достиг царства мёртвых, и как призрак Тиресия открыл ему будущее. Как отмечает Кальвино, подлинная история «Одиссеи» — это возвращение, и Улисс не должен о нём позабыть, несмотря на все свои приключения.
Александрийский поэт Константин Кавафис, умерший в 1933 году, также понимал, что возвращение Улисса — это ключевой мотив, предпосылка всех историй «Одиссеи». Кавафис писал на новогреческом, как прямой наследник эллинистической традиции, как тот, кто был способен проникнуть в сам источник — читать Гомера, отбросив бесчисленные переложения и истолкования. Улисс и Ахиллес произведений Кавафиса, — не современные, но и не вымышленные или собирательные фигуры. Когда, например, он говорит: «Наши усилия похожи на усилия троянцев», — он способен убедить читателя, что его опыт в самом деле добыт из первых рук, что он сам пережил испытания, выпавшие на долю троянцев. Ясно, что это один из поэтических приёмов автора, но при прочтении эти строки вовсе не кажутся метафорой:
А поражение так явно, и рыданья
О нас уже звучат на стенах Трои.
Там плачут о былом блаженстве нашем.
И горек плач Приама и Гекубы[409].
Кавафис напоминает нам, что Итака — не только пункт назначения, но также отправная точка путешествия, о чём мы зачастую забываем; Итака, как причина и цель, создала дистанцию между изгнанием и возвращением. Чем продолжительнее и труднее путешествие, тем более ценна далёкая конечная цель.
Ты знай: ни лестригонов, ни циклопов,
ни Посейдона буйного не встретишь,
пока душа твоя не примет их в себя,
пока душа сама их пред тобою не поставит.
Итака отдала тебе так много.
Не будь её, ты не отправился бы в путь.
Чего ж ещё ты хочешь? Больше нечего дарить.
Ты бедною Итакой не обманут.
Такой мудрец, с таким глубоким знанием, теперь
понять ты сможешь, что все эти Итаки значат[410].
Итака, дом, который Улисс лелеет в своей памяти, позволил «Одиссее» совершиться. Итака оставлена потому, что жизнь на ней не обещала ни достижений, ни наград и не могла предложить Улиссу ни приключений, ни опыта, ничего, кроме препятствий без путешествия. В стихотворении «Город» Кавафис намекает, что исходный пункт, откуда хочется бежать в поисках лучшего, не так-то легко оставить позади.
Но не бывает новых мест, других морей не знаешь ты приметы.
Твой город за тобой пойдёт.
По тем же улицам кругом ты побредёшь.
В кварталах тех же станешь стариком.
В домах таких же спрячешь голову седую.
Прибудешь только в город свой.
К другому же — не жди впустую — ни корабля ты не получишь, ни пути.
И если жизнь свою не смог ты обрести здесь, в этом уголке — её проспал на всей земле ты[411].
Как Итака в «Одиссее», так и Троя в «Илиаде» стали символами историй, строгая хронология которых, начало и конец, не записаны. Меньше семи недель, всего лишь сорок два дня засчитаны из кажущейся бесконечной войны, но и эта фактически краткая, фрагментированная летопись, как мы уже убедились, может отчётливо отразить конфликты нашей многострадальной эпохи.
Действие романа канадского писателя Тимоти Финдли «Знаменитые последние слова» разворачивается в этой вечной битве[412]. Он рассказывает историю группы мужчин и женщин, затерянных в кошмарном месте, напоминающем безымянный город Кавафиса. Все они послушно и безысходно подчинены какой-то движущей силе и не понимают цели или назначения их движений. Время действия — Вторая мировая война, главный герой и рассказчик — Хью Сельвин Маберли, фигура поэта, изначально вымышленная Эзрой Паундом для его собрания полуавтобиографических стихов, опубликованных в 1920 году[413]. «Я не знал, как мне следует изложить этот сюжет, — признавался Финдли. — Но вдруг осознал, что если бы я был Гомером, то понял бы, что это была не просто история мужчин и женщин — но история мужчин и женщин и богов, которым они повинуются, — и рассказал её как нельзя лучше через обращение к мифологическим образам. Я пересказал этот сюжет, который есть сама история, в другом ключе — который есть мифология»[414].
Финдли избрал мифологическую модель «Илиады». В интерпретации Финдли каждый из наших конфликтов, будь то противостояние между Англией и Германией, демократией и фашизмом, или элитой и низшим классами, — это та же война между греками и троянцами, символическая битва, которая в воображении её летописца Гомера-Маберли растворяется в частных историях мужчин и женщин, борющихся под давлением прихотей и страстей безумных богов. В этом сложном романе Маберли — это Гомер, уполномоченный превратить исторических персонажей из объектов газетных сплетен в мифологические образы. Миссис Симпсон — это подневольная Елена, идущая на поводу у нерешительного Париса (его прообраз — Эдуард VII), которую будут спасать многие, жестокие или справедливые Менелаи и Агамемноны. Гера и Зевс — это Черчилль и Гитлер, Афина — это Эзра Паунд, кровожадный Ахиллес — это нацист Гарри Рейнхардт, кто вместо того, чтобы обнажить предательскую пятку, щеголяет туфлями из крокодиловой кожи и (задав новый виток в истории) убьёт своего создателя, засадив мотыгу прямо в глаз Маберли, тем самым сделав его таким же слепым, как традиционно изображаемый Гомер.
