Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев
«Вовлеченный в водоворот дел, поглощенный заботами коммерции, Пелюш избежал разрушительного влияния страстей молодости. В тридцать лет он женился; в тридцать два мадам Пелюш-первая… сделала его отцом девочки, которую, несмотря на свою любовь к ней, Пелюш сразу же, как только это стало возможно, поместил в пансион, дабы заботы отцовства не отвлекали его от дел. Затем потекли годы, но за все это время невозмутимый коммерсант даже и не подумал бросить любопытный взгляд за пределы тех сфер, в которых вращался. Вот почему в самом сердце Парижа (рядом со своим сейфом, набитым банковскими билетами) этот образец парижского Прюдома оставался, как и дикарь Новой Каледонии, столь же несведущ в наслаждениях жизни, являющихся для некоторых темпераментов целью, в то время как деньги служат всего лишь средством их достижения. (…)
После блестящей инвентарной описи, когда с пером в руке, высунув кончик языка в уголке губ, переводя дыхание лишь в конце каждой колонки, Пелюш подсчитывал суммы, составляющие его актив, он испытывал глубочайшее удовлетворение, но гораздо больше от того, что они свидетельствовали о его ловкости и удаче, чем от того, что они увеличивали его состояние.
Пелюш любил торговлю ради торговли, ради своего спора с практикой, ради возможности доказать превосходство своих имитаций над природой и, наконец, как артист любит искусство ради искусства» (I).
Друг Пелюша Мадлен был полной его противоположностью.
«Пелюш и Мадлен не могли обходиться друг без друга, и тем не менее они служили доказательством того лукавого удовольствия, с каким случай или судьба ради своей забавы сводит вместе два характера, предначертанные природой для взаимной антипатии.
Насколько Пелюш был методичным, аккуратным в делах, любил порядок, насколько был совершенно равнодушен к любым другим удовольствиям, кроме тех, что находил в изучении бухгалтерских книг или в своих семейных привязанностях, деля их между женой и дочерью (…), насколько был постоянен в привычках, сдержан в словах этот добропорядочный национальный гвардеец, приверженец строя и порядка (…), не допускающий ни малейшей дискуссии по поводу своей любви к королю и его августейшей фамилии, настолько, напротив, Мадлен был жизнерадостным скандалистом и заводилой; настолько любил шумные и рискованные удовольствия, предавался ночным похождениям, а в разговоре постоянно вставлял самые легкомысленные шуточки (…); настолько он, наконец, казалось, был готов превратить — пусть даже авансом, пусть даже в счет далекого и нелегкого будущего, — в маленькие материальные радости скромные доходы от продажи самых ничтожных изделий парижской мелкой торговли.
Мадлен продавал… детские игрушки. (…)
Но настоящий прирожденный коммерсант, несмотря на свой характер в противоположность своему другу Пелюшу, просиживающему за конторкой с шести часов утра до одиннадцати вечера и закрывающему магазин по воскресеньям лишь в два часа пополудни, Мадлен уходил из дома в семь часов утра под тем благовидным предлогом, что ему необходимо выпить его ежедневный утренний стаканчик, и возвращался, только когда у него уже не было другого выхода, и то тогда он переступал порог магазина с такими тяжелыми вздохами, что они могли разорвать сердце у чувствительных душ… Именно эти неуместные вздохи разжигали благородное негодование Пелюша, к кому торговец игрушками считал надлежащим наведываться всякий раз, выходя из кафе, где он проводил лучшую часть своих дней» (Ч. I, И).
Мадлен не пропускал ни одного городского или загородного бала, а в воскресенье, когда, казалось бы, самое время торговать игрушками и получать с этого хоть какую-то прибыль, он «предавался воскресной праздности во всем ее блеске и величии». Тем не менее, как считал Дюма, вовсе не Пелюш, а именно этот человек — прирожденный коммерсант. Пелюш был, естественно, другого мнения. Он всеми силами увещевал беспутного друга, предупреждая, что тот катится в пропасть. Что до мадам Пелюш-второй, то она Мадлена просто не переносила. Впрочем, дело Мадлена не особенно процветало…
И тут происходит чудо, вернее, вмешательство Провидения в размеренную жизнь двух парижских торговцев. Мадлен неожиданно получает наследство в 60 тысяч франков. Пелюш понимает Провидение по-своему, считая, что оно дает его безалаберному другу последний шанс изменить свою повседневную жизнь в сторону спокойствия и добропорядочности.
«Пелюш стал указывать, как Мадлену следует употребить эти деньги, чудом свалившиеся на него с неба. Он наметил, какой размах должен придать его друг своей коммерции; с присущей ему деловой хваткой и коммерческими талантами обрисовал все многочисленные операции по производству и продаже, не пропустив ни одной микроскопической детали, а в проникновенной заключительной части… развернул перед другом картину ждущего его успеха, который непременно к нему придет, если тот будет следовать советам Пелюша; торговец цветами попытался дать приятелю почувствовать то тайное наслаждение, которое испытывает, начиная откладывать экю за экю, луидор за луидором, негоциант, когда он, как говорят в задних комнатах лавок, становится обладателем своего «дела». Пелюш раскрыл перед Мадленом блаженство сошедшейся описи товаров, постарался пробудить честолюбие друга, набросав картину той зависти и восхищения, с каким и собратья по профессии и весь свет будут следить за его успехами. Он закончил тем, что пальцем указал счастливому наследнику, словно на сверкающую точку в пространстве, на кресло, которое ждет капитана охраны — зимой в Тюильри, а летом в Сен-Клу за столом конституционного монарха, на кресло, которое тот однажды мог бы, вероятно, занять, подобно ему, Пелюшу… уже трижды восседавшему в нем» (Ч. I, II).
Но не тут-то было! Мадлен уже сам решил, как распорядиться свалившимся на его голову счастьем. Он мечтал о совсем другой жизни. Он решил купить ту самую ферму, описание которой мы уже видели, и спокойно предаваться любимым занятиям: садоводству, рыбалке и охоте.
Как видим, Мадлен не преуспевал как лавочник, но тем не менее хозяин из него получился хороший. Все дальнейшее развитие действия романа сводится к состязанию двух стилей жизни: ведь у Мадлена, как и у Пелюша, есть своя жизненная философия, и он не считает идеалом людей, «обрекающих себя на бесконечные, неустанные труды, заботы и тревоги лишь с единственной целью увеличить свое сокровище, столь же бесполезное в их руках, как мешок с устрицами, содержимое которого они так никогда бы и не отведали; сокровище, от которого смерть отрывает их в тот момент, когда ее меньше всего ждут, так и не давая хоть на миг познать его истинную цену» (Ч. I, II).
Пелюш указывает Мадлену на дверь, а тот хохочет, и его уверенность в своей правоте начинает исподволь подтачивать счастье Пелюша.
«Он пожимал плечами, смеялся от жалости, громко разговаривал сам с собой, размышляя о том, как мало значения рассудительный человек должен придавать мнению такого неразумного человека, как Мадлен; но несмотря на все это, несмотря на сознание своего превосходства, ему никак не удавалось освободиться от этого навязчивого воспоминания. (…)
Сидел ли Пелюш не шелохнувшись, пристально глядя в свой гроссбух и, судя по виду, целиком погрузившись в стратегические комбинации доходов и расходов, или же, казалось, был поглощен разбором продукции своих мастерских, в его голове билась лишь одна идея фикс: потребовать от своего интеллекта новые аргументы, которые с еще большей убедительностью доказали бы ему, что его коммерческий фанатизм был самым ярким проявлением физического и морального блаженства на этой земле!
Но увы! Боги, чья божественная сущность подвергается сомнению, перестают быть богами» (Ч. I, III).
Будучи человеком принципа, Пелюш решил все-таки доказать Мадлену свое превосходство, победив его на его собственной территории: то есть приехать к нему в гости и показать, что умеет общаться не только с гроссбухом. Поездка Пелюша, судя по всему, входила в замыслы Провидения, ибо достойный лавочник неожиданно для себя выиграл в лотерею охотничье ружье. Теперь уже нельзя было не поехать. Так Пелюш и отправился к другу с твердым намерением одержать победу и… проиграл. Зато выиграла его дочь, нашедшая себе достойного и благородного жениха. Да и Мадлен проявил-таки недюжинные способности коммерсанта (в которых Дюма был уверен с самого начала), обеспечив состояние жениха (своего племянника) удачной торговлей природным известняком.
Мораль романа: не в деньгах счастье, но они могут быть для счастья необходимы; или: следует зарабатывать, чтобы жить, а не жить, чтобы зарабатывать. И еще: не может быть хорошим коммерсант, который не хочет знать ничего другого, кроме своей коммерции. Рачительные хозяева, думающие не только о доходах, в романах Дюма процветают. Ведь помешанный на деньгах трактирщик или лавочник выплескивает из ванны ребенка вместе с водой: он забывает о том, что торговля процветает лишь тогда, когда с хозяином приятно иметь дело.
