Игорь Суриков - Сапфо
Этот интереснейший рассказ во всех основных деталях совпадает со свидетельством Геродота (у Страбона мы также встречаем и Алкея, и Периандра), а кроме того, вносит ряд новых немаловажных нюансов, подтверждающих датировку афинской экспедиции в Сигей концом VII века до н. э., временем жизни Сапфо. Выясняется, помимо прочего, что митиленским командующим был не кто иной, как знаменитый Питтак — современник и «заклятый друг» Алкея. Вот и еще один знакомец!
О событиях, связанных с Питтаком и Фриноном, а также в целом с разбираемой здесь войной между Афинами и Митиленой, упоминает также позднеантичный историк философии Диоген Лаэртский, повествуя о жизни того же Питтака — главного митиленского мудреца: «…Когда афиняне воевали с митиленянами за область Ахиллеитиду, то Питтак начальствовал над митиленянами, а Фринон, олимпийский победитель-панкратиаст [110], — над афинянами; Питтак вызвался с ним на поединок и, спрятавши под щитом своим сеть, набросил ее на Фринона, убил его и тем отстоял спорную землю. Однако и после этого (говорит Аполлодор) афиняне с митиленянами тягались за ту землю, а решал тяжбу Периандр, который и отдал ее афинянам» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. I. 74).
Тот же эпизод с Питтаком и Фриноном сохранен еще в некоторых источниках, но без каких-либо новых деталей. Неожиданно информативным оказывается свидетельство такого позднего памятника, как византийский лексикон X века н. э. «Суда»: в нем приводится даже довольно точная датировка: «Питтак… в 42-ю олимпиаду (612/611–609/608 годы до н. э. — И. С.) убил Меланхра, тирана Митилены, а также сразил в поединке Фринона, полководца афинян, который вел войну из-за Сигея. Питтак набросил на него сеть» («Суда», статья «Питтак»). Интересно, что это единственное конкретное событие, подробно пересказанное автором словаря в биографии такого крупного деятеля, как Питтак; очевидно, единоборство с Фриноном всегда считалось одним из самых славных его деяний. Античные авторы пишут, что именно после этого события Питтак стал пользоваться в Митилене большим почетом и в конечном счете получил власть (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. I. 75).
Каков был статус колонизационной экспедиции Фринона? Нам представляется, что неправомерно видеть здесь акцию, подготовленную и предпринятую афинским государством. Несравненно вероятнее, что это была личная, независимая инициатива олимпийского победителя — человека, вне сомнений, амбициозного.
Фринон, отправляясь с группой колонистов в Троаду, действовал на свой страх и риск. Он явно желал занять позицию, соответствовавшую его рангу олимпийского победителя (таковых вообще-то в Греции окружали чрезвычайным почетом), но почему-то не преуспел в этом на родине. Вот тогда-то и отплыл создавать колонию. Являясь вождем экспедиции, Фринон должен был стать основателем (ойкистом) нового города; после смерти (и даже, возможно, еще при жизни) ему должны были оказываться почести как герою, то есть, в понимании греков, сверхчеловеческому существу.
Как бы то ни было, на новом месте Фринон нашел свою гибель. Мы видели из свидетельств источников, что афинская активность в Троаде вызвала ожесточенное сопротивление лесбосцев, рассматривавших этот регион как сферу своих интересов. Остался в памяти потомков поединок двух вождей — Питтака и Фринона, с помощью которого стороны пытались решить исход войны. Кстати, обратим внимание на сам этот чрезвычайно интересный факт единоборства между командующими — прямо-таки в «гомеровском стиле». Он показывает, насколько эпическим по своему духу было еще в то время мировоззрение аристократии.
Однако убийство Питтаком Фринона не привело к завершению афино-митиленского конфликта из-за Сигея. В конце концов, чтобы прекратить затянувшиеся военные действия, пришлось прибегнуть к услугам авторитетного внешнего посредника — коринфского тирана Периандра. Последний решил вопрос о Сигее в пользу афинян, и, видимо, при жизни этого могущественного правителя принятое им решение соблюдалось. Но впоследствии митиленяне на каком-то этапе (точную дату установить не представляется возможным) вновь вырвали спорный город из рук своих противников. Афинянам же, в свою очередь, удалось в очередной раз овладеть Сигеем при тиране Писистрате, как считается, около 530 г. до н. э.[111]Иными словами, Митилена окончательно лишилась этой своей колонии уже много времени спустя после смерти Сапфо, а при ее жизни, как можно видеть, вела постоянную борьбу за важный стратегический пункт с сильными пришельцами из-за моря.
При Писистрате и его преемниках удержание Сигея явно было для Афин компонентом целостной и широкой внешнеполитической линии, направленной на контроль над Северной Эгеидой и Черноморскими проливами. Что можно сказать в данной связи о первой афинской (то есть «фриноновской») колонизации Сигея в конце VII века до н. э.? Резонно указывается[112], что на нее нельзя автоматически переносить тот же контекст. В ту эпоху, когда Фринон отправился в Троаду, афиняне еще и помышлять не могли о том, чтобы наложить свою руку на проливы. У них просто не было для этого достаточно сил: этих сил в те времена им не хватало даже на то, чтобы отвоевать у Мегар остров Саламин, лежащий буквально по соседству. Что уж говорить о более далекоидущих замыслах!
В целом это верно, если вести речь об афинском полисе как таковом. Однако не забудем, что колонизация Сигея была не государственным мероприятием, а частной инициативой Фринона, которого в тот момент больше волновали не общеафинские дела, а свое собственное положение. В свете того, что он обосновался у входа в Геллеспонт на обоих берегах (напротив Сигея он основал городок Элеунт), ответ на вопрос может быть только один: контроль над проливами просто не мог не входить в его планы.
Рассматривая эту проблему, необходимо помнить еще и о том, что колонисты были направлены не в какой-либо удаленный и слабозаселенный регион. Скорее напротив: Троада и в целом берега Геллеспонта к тому времени были уже густо усеяны греческими колониями, в большинстве лесбосскими, поскольку выходцы с крупнейшего эолийского острова, как уже говорилось, проявляли особую активность в освоении этих территорий[113]. В результате афинянам приходилось готовиться к тому, что, пытаясь обосноваться в Сигее, они отнюдь не будут дружески приняты, а натолкнутся на ожесточенное сопротивление, как и получилось: лесбосцы всеми силами пытались изгнать незваных гостей.
Коль скоро Фринон, несмотря на всё это, все-таки избрал полем своей деятельности Троаду, значит, у него были на то весомые причины; Сигей был зачем-то нужен афинскому олимпионику и прибывшим с ним колонистам. Зачем? В частности, могли ли они руководствоваться какими-то экономическими мотивами? Не похоже. Необходимость оттока «лишнего» населения из Аттики можно исключить сразу же: от земельного голода афинский полис, достаточно обширный по территории, в архаическую эпоху отнюдь не страдал. Далее, могли ли играть роль торговые интересы? Неизбежно вырисовывается вариант с получением зерна из Северного Причерноморья, для чего проливы, безусловно, были насущно нужны. Но конец VII века до н. э. — слишком ранняя эпоха для того, чтобы относить к ней попытки афинян установить торговлю зерном с Понтом Эвксинским[114]. Есть, правда, и точка зрения, согласно которой Афины столкнулись с проблемой недостатка собственного хлеба уже достаточно рано, ко времени Солона. Но в любом случае Фринон, навсегда покинув родину, вряд ли думал о необходимости снабжения ее тем или иным продуктом.
Выскажем идею, которая, возможно, покажется неожиданной и даже «еретической», но, как представляется автору этих строк, хорошо укладывается в общий контекст архаической эпохи. По нашему мнению, Фринон, осев на обоих берегах Геллеспонта, намеревался попросту заниматься разбоем: грабить минующие пролив корабли и таким образом обогащаться. В каком-то смысле этот мотив, пожалуй, тоже можно назвать «экономическим», но в целом под экономикой мы привыкли понимать что-то иное, а не грабеж — экспроприацию ценностей путем внеэкономического, чисто силового нажима.
Говоря о побуждениях, которые могли руководить Фриноном, стоит отметить еще один момент чисто ментального порядка. Троада для любого грека, особенно для аристократа, являлась местностью совершенно особого рода: совершенно неотъемлемыми от нее были ассоциации с Троянской войной, с мифологическими героями, с гомеровским эпосом. Достаточно перечитать большую главу Страбона, посвященную этому региону, чтобы увидеть, какой ореол легенд его окутывал, какой интенсивный и разнообразный мифополитический дискурс развертывался вокруг Троады. Так было всегда — не только во времена Страбона, но и во времена Геродота (выше цитировались почерпнутые из его труда аргументы афинян и лесбосцев в споре за Троаду, связанные с мифами о Троянской войне), и раньше. И, между прочим, Сигей занимал на «ментальной карте» Троады весьма значимое место (выше об этом упоминалось, но мимоходом). Ведь именно на его территории, согласно преданию, находилась знаменитая «Корабельная стоянка», то есть лагерь ахейцев, осаждавших Трою.
