Валентин Дмитриев - ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ
Во всех подробностях рассказана история дуэли, последние часы поэта, но он представлен жертвой своей ревности.
Из стихов Пушкина в путевых очерках Дюма мы находим: часть оды «Вольность» («Самовластительный злодей...»), «Эхо», «Ворон к ворону летит», «В крови горит огонь желанья», отрывок из «Медного всадника» («Люблю тебя, Петра творенье...»), окончание «Моей родословной» («Видок Фиглярин, сидя дома...»), «19 октября 1827 г.» («Бог в помочь вам, друзья мои...»), ряд эпиграмм; из стихов Рылеева — отрывок из «Войнаровского»; Лермонтова — «Думу», «Горные вершины», «Дары Терека»; Некрасова — «Забытую деревню», «Княгиню», «Еду ли ночью по улице темной...»
Таким образом, очерки Александра Дюма-отца о его поездке в Россию стали одной из первых антологий русской поэзии на французском языке — поэзии, тогда еще почти неизвестной его соотечественникам. За это ему можно простить и поверхностность, и «развесистую клюкву».
«ЖИЛ НА СВЕТЕ РЫЦАРЬ МОДНЫЙ...»
Несмотря на свою славу, И. С. Тургенев часто становился мишенью для остроумия собратьев по перу.
С нападками на него выступали и консерваторы и демократы. Первые считали его чересчур левым, а вторые, наоборот, барином до мозга костей. Роман «Отцы и дети» (1862) был воспринят ими как пасквиль на новое поколение. «Меня били руки, которые я хотел бы пожать, и ласкали руки другие, от который я бежал бы за тридевять земель»,— писал Тургенев Марко Вовчку (М. Вилинской).
Хотя образ Базарова написан далеко не такими черными красками, каких впоследствии не жалели для нигилистов Лесков и Достоевский, не говоря уже о писателях реакционного лагеря,— «Отцы и дети» вызвали целый град эпиграмм. В стихотворении «Отцы или дети?»
Д. Минаев, используя форму лермонтовского «Бородина», писал в «Искре»:
Уж много лет без сожаленья
Ведут войну два поколенья,
Кровавую войну.
И в наши дни в любой газете
Вступают в бой «отцы» и «дети»,
Разят друг друга те и эти,
Как прежде, в старину.
Иронически критикуя «детей» («Друг черни и базаров, лягушек режущий Базаров, неряха и хирург»), Минаев притворно восхвалял представителя «отцов» — Павла Кирсанова:
И мы, решая все на свете,
Вопросы разрешили эти.
Кто нам милей — отцы иль дети?
Отцы! Отцы! Отцы!
В той же «Искре» в том же 1862 году была помещена краткая анонимная эпиграмма:
Как древле Соломон, теперь Тургенев сам
Романом доказал, как все превратно в свете,
Где дети иногда дают урок отцам
И лучшие отцы болтают вздор, как дети.
Тургенев сообщил М. Ковалевскому: «Когда я писал заключительные строки «Отцов и детей», я принужден был отклонять голову, чтобы слезы не капали на рукопись». Это стало известно, и в «Будильнике» (1865) появилась эпиграмма, подписанная «Комар» и посвященная «автору чувствительного романа»:
Ты мне сказал, что слезы льешь рекой,
Когда ты сам роман читаешь свой.
В том ничего нет странного, ей-ей:
Отцы ведь плачут от дурных детей.
В 1863 году повод для нападок против Тургенева дало его письмо Александру II, где он заверял царя в своей лояльности, в умеренности своих взглядов, отрекался от былой дружбы с Герценом и осуждал его. За это письмо Герцен в «Колоколе» назвал Тургенева «седовласой Магдалиной мужского рода» (евангельская Магдалина была, как известно, кающейся грешницей). Сподвижник Герцена Н. П. Огарев отозвался на письмо Тургенева царю резким стихотворением, переиначив пушкинское «Жил на свете рыцарь бедный...»:
Жил на свете рыцарь модный,
Литератор не простой,
С виду милый, благородный,
Духом робкий и пустой.
Он имел одно виденье,
Дух смутившее ему,
Что к свободе направленье
Приведет его в тюрьму.
Но таланта дар отличный
Да Белинского слова
От паденья нрав тряпичный
Охраняли в нем сперва.
И в пустыне скверноплодной
Он сберег сердечный жар,
Он возвысил лик народный,
Заклеймил позором бар.
Но в минуту раздраженья
Самолюбьицем пустым
Молодого поколенья
Стал врагом он мелочным.
И, тревожась о пощаде,
Сам к царю он написал,
Что он, преданности ради,
Связи дружбы разорвал.
И, холопам подражая.
Он представился царю.
Царь сказал ему, кивая:
«Очень вас благодарю».
И прием хоть был отраден,
Но художник со стыда
Сразу скрылся в Баден-Баден,
Словно призрак, без следа[7].
Очень не понравился критикам рассказ Тургенева «Собака» (1864): мистические нотки в нем вызывали недоумение и толки о том, что талант Тургенева гаснет.
П. Вейнберг в «Будильнике» обратился к автору с таким стихотворением:
Я прочитал твою «Собаку»,
И с этих пор
В моем мозгу скребется что-то,
Как твой Трезор.
Скребется днем, скребется ночью,
Не отстает,
И очень странные вопросы
Мне задает:
«Что значит русский литератор?
Зачем, зачем
По большей части он кончает
Черт знает чем?»
В 1867 году Тургенев написал на французском языке несколько либретто для оперетт. Они были положены Полиной Виардо на музыку и поставлены в ее домашнем театре; в оперетте «Леший» Тургенев сам исполнил главную роль. В связи с этим Д. Минаев, на этот раз укрывшись под псевдонимом «Литературное домино», писал в «Искре»:
Какой талант! И где ж его
Поймет простой народ?
Он сам напишет «Лешего»
И сам его споет.
Слез много нами вылито,
Что он в певцы пошел...
Иван Сергеич, вы ль это?
Вас леший обошел!
В той же «Искре» (1870) в связи с постановкой на берлинской сцене оперетты «Последний день чародея» (слова Тургенева, музыка Виардо) была помещена анонимная эпиграмма:
Возможно уличить в измене
Его как раз:
Зачем он на берлинской сцене,
А не у нас?
Нашлись бы, чай, на роли эти
У нас певцы,
А их послушали б и Дети,
Да и Отцы,
Роман Тургенева «Дым» (1867) был, как «Отцы и дети», воспринят многими как памфлет против передовых представителей русского общества, вдобавок он был проникнут пессимистическими настроениями. Не мудрено, что появились резкие отповеди, в том числе стихотворные.
Огарев писал (эти строки были впервые опубликованы «Литературным наследством» в 1953 г.):
Я прочел ваш вялый «Дым»
И скажу, вам не в обиду;
Я скучал за чтеньем сим
И прочел вам панихиду,
Огареву вторил Тютчев:
«И дым отечества нам сладок и приятен...»
Так поэтически век прошлый говорит.
А наш —и сам талант все ищет в солнце пятен,
И смрадным «Дымом» он отечество коптит.
(«Голос», 1867, № 170)
Впоследствии Тургенев писал в предисловии к собранию своих сочинений (1880): «Сам Ф. И. Тютчев, дружбою которого я всегда гордился и горжусь доныне, счел нужным написать стихотворение, в котором оплакивал ложную дорогу, избранную мною. Оказалось, что я одинаково, хотя и с различных точек зрения, оскорбил и правую, и левую стороны читающей публики».
Д. Минаев в поэме «Раут» (1868) говорит о писателе, который часто ездит на чужбину.
А теперь вернулся (что ж, мы будем хлопать!)
Автором романа под названьем «Копоть».
Соотечественников Тургенева раздражало его постоянное проживание за границей, ставившее для многих под сомнение патриотизм писателя. Про него говорили, что он «изучает Русь в Париже». В списках ходила такая эпиграмма:
Талант свой он зарыл в «Дворянское гнездо».
С тех пор бездарности на нем оттенок жалкий,
И падший сей талант томится приживалкой
У спавшей с голоса певицы Виардо.
Появились выпады и против повести «Вешние воды» (1872)—по мнению некоторых критиков — слабой, свидетельствующей об упадке таланта автора. Все тот же Минаев (мало кто так высмеивал Тургенева, как он) писал в «Искре»:
Недаром он в родной стране
Слывет «талантом»... по преданьям:
Злаглавье вяжется вполне
В его романе с содержаньем.
При чтеньи этих «Вешних вод»
И их окончивши, невольно
Читатель скажет в свой черед:
«Воды, действительно, довольно!»
Роман «Новь» (1877) также не удовлетворил русских революционных демократов из-за умеренности политических убеждений его героев. Минаев в «Петербургской газете» высмеял его, подписавшись: «Общий друг»:
«— Читали «Новь»? — Читал в теченье трех часов,
Не отрываясь, я.— И мнения какого?
— В романе этом все бы было ново,
Когда бы не было «Бесов»
И «Некуда» Стебницкого-Лескова!
Другая эпиграмма, опубликованная уже после смерти Тургенева «Историческим вестником» в 1892 году, приписывается А. Апухтину:
