Сергей Серебряный - Писатели Востока — лауреаты Нобелевской премии
Литература Востока прошла вековой путь развития и сегодня все чаще заявляет о себе в современном мировом литературном процессе. Убедительный пример тому — неоднократное присуждение Нобелевской премии представителям литератур Азии.
С коротким интервалом, всего в 26 лет, два японских писателя стали лауреатами этой престижной премии: в 1968 г. — Кавабата Ясунари, в 1994 г. — Ооэ Кэндзабуро.
1968 г. — символическая дата для современной Японии. Ровно сто лет назад, в 1868 г., началась «реставрация Мэйдзи», буржуазная революция, открывшая новую эру в истории Японии. Страна вступила на путь модернизации под лозунгом «Техника Запада, мораль Востока». Прошло еще два десятилетия, и в 1888 г. увидел свет роман Фтабатэя Симэя «Плывущее облако», заложивший основы новой японской литературы. По словам его автора, роман написан под глубоким влиянием русской литературы[87]. Характерный для русских классиков поворот от повествования «из головы» к повествованию «из сердца» был близок и понятен японцам, воспитанным на традициях лирико-поэтического восприятия мира. Японии, открывшей раньше других стран Азии не только технический гений Европы, но и ее «сокровенную душу», предстояло дать обильные всходы как в технике, так и художественной культуре.
Через 100 лет после начала модернизации страны новая японская литература получила мировое признание. Японские критики заговорили даже о приоритете японского романа в мировой литературе. Так, в 1969 г. критик Саэки Сёити утверждал, что «если XIX век был эпохой русского романа, вытесненного затем американским, то ныне наступает эпоха японского романа»[88]. Думаю, такое категорическое заявление и спорно и преждевременно. Однако, как бы то ни было, никто не станет ныне оспаривать тот факт, что современная японская литература, занимавшая до сравнительно недавнего времени весьма скромные позиции в мировом литературном процессе, сегодня выступает как все более и более заметный его участник.
Присуждение Нобелевской премии Кавабата Ясунари стало для Японии событием общенационального значения. Это и понятно. Едва вступив на путь модернизации, Япония уже стремилась занять свое место среди просвещенных народов Европы, и, естественно, она придавала особое значение европейскому признанию ее современной литературы.
И все же «нобелевский отклик» в Японии был неоднозначен. Кавабата Ясунари — признанный классик современной японской литературы — представлял писателей традиционалистского направления. В постановлении Нобелевского комитета говорилось, что премия присуждена за «писательское мастерство, которое с большим чувством выражает суть японского образа мышления». Речь идет о самобытном понимании прекрасного в произведениях японского писателя, о специфике его художественного видения мира, которое своими корнями уходит к истокам древней национальной культуры.
Формулировка — «выражает суть японского образа мышления» была воспринята неадекватно прежде всего писателями «послевоенной группы» (сэнго-ха), представляющей собою широкое объединение демократически настроенных литераторов. Они считали, что образ мышления современного японца претерпел существенное изменение и вышел за рамки традиционных представлений о мире. Изменения в обществе и в сознании людей нашли свое отражение в лучших произведениях писателей «послевоенной группы». По их мнению, присуждение Нобелевской премии писателю-традиционалисту демонстрирует характерную для Европы тенденцию недооценки достижений современных литератур Азии, в том числе и японской. Европа признала приоритет Японии во многих областях технологии, однако в сфере культуры и искусства предпочитает традиционные ценности, отражающие некую неизменную сущность восточной души.
И сами японцы часто недооценивали свое современное искусство. Еще в 30-х гг. в печати стали появляться статьи о путях японской литературы к мировому признанию. Поэт Ногути Ёнедзиро в статье «Место японской литературы в мировой литературе» писал: «Есть ли в японской литературе наших дней произведения, представляющие мировую ценность? Есть ли в классической литературе Японии книги, способные приводить иностранцев в восхищение? Ответ мой краток: произведения мирового значения мы имеем в нашей литературе прошлого».
Статья Ногути написана в 1932 г. Новая японская литература прошла к этому моменту всего лишь полувековой путь развития, и говорить о ее мировом признании было преждевременно. Русская литература проделала более чем вековой путь после петровских преобразований, прежде чем появился Пушкин. Кроме того, Ногути, долгие годы проживший в США, несомненно, учитывал вкусы американских писателей. «Чтобы заслужить мировое признание, — писал он, — нам необходимо предложить вниманию зарубежных читателей произведения, отличающиеся японской спецификой. Другими словами, мы можем оспаривать лавры у зарубежных литераторов только за счет произведений, которые были созданы до проникновения китайского и европейского влияний в японскую культуру». В числе таких «исконно японских произведений». Ногути называет летопись «Кодзики» («Запись о деяниях древности», 712 г.) и поэтическую антологию «Манъёсю» («Собрание мириад листьев», 759 г.), а классический роман Мурасаки Сикибу «Гэндзи моногатари» (конец X — нач. XI в.) оказывается за бортом только на том основании, что в нем сильно выражено китайское и корейское влияние; что касается современной литературы, то она представляется ему подражательной, а потому и не представляющей особой ценности.
В литературных дискуссиях 60-х гг. также высказывались скептические суждения насчет возможностей новой литературы Японии. Писатель Ито Сэй, например, утверждал, что в условиях Японии попытка создать произведения эпического масштаба, подобного «Войне и миру» Л. Толстого, заранее обречена на неудачу. По его мнению, формирование и развитие романа-эпопеи предполагает наличие такой социальной структуры, какая существует в Европе, тогда как общество, в котором живут японцы, не похоже на европейское, и ощущения и переживания японцев резко отличаются от чувствований европейцев. Следовательно, пока японское общество не сравняется с европейским по своей социальной структуре и по культуре человеческих отношений, до тех пор не может быть и речи о какой бы то ни было схожести японского романа с европейским.
Ито Сэй, несомненно, гипертрофирует специфику японского художественного мышления, а также — разрыв в социально-экономическом развитии Японии и стран Запада в наши дни, и это приводит в конечном итоге к консервации самобытности, к противопоставлению традиционной эстетики поэтике современного романа.
Критик Като Сюити, например, утверждает, что для послевоенного поколения Японии общество, в котором оно выросло, «идентично миру, изображаемому в хорошо знакомой ему литературе Запада»[89]. Для послевоенного времени чрезвычайно характерна синхронность литературной жизни Японии и Европы. Перед Японией, превратившейся в одну из крупнейших индустриальных держав мира, встали те же проблемы, которые волновали и страны Запада.
В далекое прошлое ушли те дни, когда японцы возводили непреодолимый барьер между западной техникой и восточной моралью. Японцы пережили период копирования иностранных образцов и период националистической реакции. Попытки создать новую литературу путем повторения «политики закрытых дверей» демонстрировали лишь узость понимания национальной специфики японского искусства. Поиски новых путей в литературе в конечном счете связаны с синтезированием художественных открытий, совершенных в мировой литературе. Для нового поколения японских писателей современное больше не означает «европейское». Эти писатели уже не сковывают себя установившимися нормами традиционного искусства.
Новые тенденции в литературе отчетливо проявились в творчестве писателей «послевоенной группы» — сэнго-ха, или апрэгэр-ха, аналогичной литературному течению, возникшему в послевоенной Франции — «Ahrès guerre». Хотя это была внутренне неоднородная группа, общей единой платформой сэнго-ха была ориентация на «человека современной эпохи», пережившего две мировые войны и революционные катаклизмы. Писатели сэнго-ха провозглашали «принципы новейшего времени», утверждая самоценность человеческой личности. Для сэнго-ха было характерно также осознанное чувство покаяния перед народами Азии за содеянное японскими милитаристами в годы Тихоокеанской войны. Они опирались на демократию и принцип отказа от ведения войны, легшие в основу «новой японской морали». Ооэ считал, что писатели «послевоенной группы» были самыми «сознательными» и «искренними» в литературной истории Японии, поэтому он и примкнул к ним.
