Виталий Шенталинский - Расстрельные ночи
Большей частью это тела уже уничтоженных в московских тюрьмах врагов народа, но производились здесь и расстрелы. Кого убили здесь, а кого в тюрьмах, этого не знает никто, все улеглись рядом. Элитное место — в «Коммунарке» покоятся люди, приговоренные Военной коллегией по важнейшим делам: известные государственные и партийные деятели, наркомы, красные маршалы, легендарные разведчики, дипломаты, хозяйственники, чекистская верхушка, профессора, врачи, священнослужители, деятели культуры.
Здесь нашли вечный покой и герои этой главы книги.
Последние захоронения и расстрелы на полигоне смерти производились 16 октября 1941‑го, когда немцы осадили Москву…
Отгремела война. Минули десятилетия. Проклятое место, обнесенное высоким деревянным забором с колючей проволокой, тщательно охраняемое, оглашаемое лишь лаем сторожевых собак, пустовало, пугало местных жителей. Мальчишки шепотом рассказывали друг другу ужасы о призраках и скелетах, взрослые предпочитали помалкивать.
Разразилась перестройка. Лубянка продолжала хранить молчание. Однако отдельные энтузиасты–исследователи, историки докопались–таки до истины — и она открылась взору во всем своем неохватном ужасе, и никто не знал, что с ней делать…
Время шло, полное злобы дня, смуты и суматохи. Полигон молчал, пустовал, лишь ветер шумел, пели и кричали птицы. Весной 1999‑го, последнего года ХХ века, на пороге нового тысячелетия, Госбезопасность передала «Коммунарку» в ведение Русской православной церкви. Потомки погибших — дети и внуки — смогли наконец принести цветы на место гибели своих родных.
Что же они увидели? Обветшалый, длинный одноэтажный дом — бывшую дачу наркома. Кругом — заброшенный, неухоженный, исковерканный лес, весь в буграх и ямах. Земля словно бы пребывает в каком–то оцепенении, не в силах опомниться от того, что случилось.
Каждую осень здесь собирается небольшая толпа — акция поминовения жертв политических репрессий. Теперь здесь подворье Свято — Екатерининского мужского монастыря. На пожертвование некоего частного лица — не государства! — братией сооружен Крест — Голгофа, простой деревянный крест на кирпичной пирамидке. На даче Ягоды, куда заводили приговоренных перед расстрелом, сверяли имя со списком и лицо с фотографией — и потом уводили в лес, к вырытому заранее рву, устроена домовая церковь: теплятся свечи, звучит тихая нестройная молитва, смотрят со стен святые лики.
А снаружи, у ворот в «зону», — простая металлическая доска: «В этой земле лежат тысячи жертв политического террора 1930–1950‑х годов. Вечная им память!»
Гробница нашей исторической памяти. Номера, имена, лица… Никто не может представить себе всего масштаба этого праздника смерти.
Мартиролог репрессированных писателей все время растет — так в черной бездонности неба проблескивают все новые звезды, открываются целые миры. Была идея повесить мемориальную доску в Центральном доме литераторов, рядом с доской, где имена убитых на войне. Скоро сообразили: стен не хватит!
На сегодня можно лишь сказать, что за годы советской власти репрессиям подверглись более трех тысяч литераторов, примерно две тысячи из них были расстреляны, погибли в тюрьмах и лагерях, так и не дождавшись свободы. Не только русские. Потери были глобальные: истребили почти всех армянских писателей, всю интеллигенцию маленького народа мари, всех писателей удмуртских, алтайских, башкирских, коми… Не было народа и языка на пространстве советской империи, которые избежали бы этой трагедии.
«И увидел я… души убиенных за Слово Божие и за свидетельство, которое они имели», — изрек в «Апокалипсисе» Иоанн Богослов. «И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими».
Слово — не только искусство, способ явить свое лицо, реализовать свой дар. Это еще и попытка спасти человека. Человека, который живет не в одном лишь своем узком, личном времени, в той черточке между датами рождения и смерти на надгробной плите, а в большом историческом времени, вместе с предками и потомками, во всем времени, которое еще называют бессмертием.
И нет у человека лучшего инструмента для постижения его, чем Слово, связующее дух с плотью.
Право на такую миссию русская литература доказала своим нескончаемым мартирологом, жертвенным служением Богу — Слову. Как сказала одна американская журналистка: «Россия — это страна, которая убивает своих поэтов и рождает людей, готовых умирать за свои стихи».
Они убиты ночью. И тьма этой ночи до сих пор не рассеялась. И не только потому, что свидетели вымерли, подробности стерлись, документы уничтожены или сфальсифицированы, но и потому, что юридической оценки преступных деяний, суда над убийцами — от Сталина до Блохина — не было.
Мы проворонили «момент истины», когда можно было повернуть ход истории, и не на словах только, а законом признать советский государственный террор преступлением против человека и человечности без срока давности. Наш Нюрнберг не состоялся.
И те, кто сегодня пытается закрыть эту тему, может быть, самую важную и трагическую для нас, тем самым вольно или невольно становятся соучастниками преступления. Ни понимания, ни покаяния, ни очищения не произошло, трагический урок прошлого не усвоен. Мы только задали проклятые вопросы и ни на один из них не ответили. К извечным русским — «Кто виноват?», «Что делать?» — прибавились новые. За что? За что погибли миллионы невинных? Почему наш народ в ХХ веке оказался способен на такое рабское послушание, такое стукачество и палачество?
Зверские репрессии против миллионов людей, наказанных без преступления, стали преступлением без наказания. Мы не победили болезнь исторического беспамятства, хроническую отечественную болезнь, усталость сознания, тот сон разума, что порождает чудовищ. И прошлое, как ящер, вползает в настоящее. А раз это так, мы можем опять стать второгодниками в школе истории. И преступление неизбежно повторится.
«Тьма упорствует, стоит и питается сама собою», — записал перед расстрелом в одиночке Петроградской ЧК поэт Леонид Канегисер. Но есть и спасение от тьмы, его указал автор боговдохновенной книги отец Потап из пермского Орла–городка: «О человек, познай свое достоинство!»
Над бездной можно только лететь.
1 Одна из дач Ягоды.
2 Г. И. Серебрякова (1905–1980) — писательница, жена партийного и государственного деятеля Л. П. Серебрякова. Вслед за мужем в 1936 г. была репрессирована и вернулась в Москву только через 20 лет, после реабилитации.
Эйдеман — видимо, имеется в виду жена Р. П. Эйдемана (род. 1895), военачальника, комкора, расстрелянного 12 июня 1937 г. за участие в «военном заговоре». Эйдеман тоже был писателем, председателем латышской секции ССП.
3 П. П. Крючков (род. в 1889 г.) — секретарь М. Горького, в момент ареста — директор Музея Горького. Расстрелян 15 марта 1938 г. по делу «Антисоветского правотроцкистского блока».
4 И. Г. Игнатьев набил руку на расстрелах еще с 1920‑х гг., и к этому времени дослужился до звания капитана. Однако в августе 1937 г. это имя исчезает из документов, по всей видимости, его постигла та же участь, что и его жертв.
В. М. Блохин (1895–1955) руководил расстрелами с 1924 г., но, в отличие от Игнатьева, стал долгожителем. Только после смерти Сталина он был уволен со службы и лишен генеральского звания. Ядро спецгруппы расстрельщиков, подчиненных Блохину, в 1937‑м составляли: его заместитель П. А. Яковлев, а также Д. Э. Семенихин, И. И. Антонов, А. Д. Дмитриев, Э. А. Мач, П. И. Магго, братья В. И. и И. И. Шигалевы, И. И. Фельдман. Никто из них от сталинских репрессий не пострадал, все дослужились до высоких чинов.
5 Подробно о последних днях Б. Пильняка рассказано в моей книге «Рабы свободы» (М.: Парус, 1995).
6 Д. А. Райзман (род. в 1901 г.) — помощник начальника 9 отделения 4 отдела ГУГБ НКВД, ст. лейтенант ГБ. Уволен из органов МВД после ХХ съезда КПСС, когда КГБ очищали от «нарушений законности».
М. М. Поташник (род. в 1908 г.) — оперуполномоченный 4 отдела ГУГБ НКВД, лейтенант ГБ. Уволен из МГБ в звании генерал–майора за использование служебного положения в личных целях (отстроил во время войны особняк). В 1955 г. исключен из партии за «нарушения соцзаконности».
7 Тискать руман (жарг.) — вид тюремно–лагерного фольклора, «сочинять или пересказывать что–нибудь для развлечения заключенных».
8 В. А. Багров (род. в 1912 г.) — поэт, член Союза писателей, автор поэмы «Пугачев», был вскоре арестован в Куйбышеве и расстрелян 15 марта 1938 г.
