Лев Трубе - Остров Буян: Пушкин и география
Арап, женск. арапки, так обыкновенно называют негров и мулатов. Дворцовые арапы, негры, служащие во дворце. Он выезжает с тремя нарядными арапами».
Названия разных народов у А. С. Пушкина органично вплетаются в ткань произведений, в которых даются меткие характеристики и определения, одним-двумя словами создающие их зримые образы: «Молдаван в усах и бараньей шапке».
А. С. Пушкин был горячим поборником равноправия народов, их дружбы и, естественно, не считал зазорным принадлежность человека к тому или иному народу, лишь бы порядочным он был.
Не то беда, что ты поляк:
Костюшко лях, Мицкевич лях!
Пожалуй, будь себе татарин, —
И тут не вижу я стыда;
Будь жид — и это не беда;
Беда, что ты Видок Фиглярин[54].
Поэт гордился своим предком (по материнской линии) — Ганнибалом, выходцем из Африки, «арапом» Петра Великого:
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двинулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.
Сей шкипер деду был доступен.
И сходно купленный арап
Возрос усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.
И был отец он Ганнибала,
Пред кем средь чесменских пучин
Громада кораблей вспылала
И пал впервые Наварин…
А. С. Пушкин как мыслитель задумывался о судьбах не только народов своей страны, но и мира. И эту необъятную широту интересов, глубину проникновения его гения во все стороны жизни современного ему мира по достоинству оценил великий польский поэт Адам Мицкевич: «…Никто не заменит Пушкина. Только однажды дается стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества. Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенной памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентских прений. Он нажил себе много врагов эпиграммами и колкими насмешками. Они мстили ему клеветой. Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта; находил я в нем характер слишком впечатлительный, а иногда легкомысленный, но всегда искренний, благородный и способный к сердечным излияниям. Погрешности его казались плодами обстоятельств, среди которых он жил; все, что было в нем хорошего, вытекало из сердца»8.
А сердце поэта беспокойно билось в тревогах за судьбы больших и малых народов, за будущее человечества.
Дружба свободных народов — это мир на Земле, чего страстно желал А. С. Пушкин, предвидя его в грядущем. В заметке по поводу «Проекта вечного мира» аббата Сен-Пьера, относящейся ко времени пребывания в Кишиневе, он писал:
«1. Не может быть, чтобы людям со временем не стала ясна смешная жестокость войны, так же, как им стало ясно рабство, королевская власть и т. п… Они убедятся, что наше предназначение — есть, пить и быть свободными.
2. Так как конституции, — которые являются крупным шагом вперед человеческой мысли, шагом, который не будет единственным, — необходимо стремятся к сокращению численности войск, ибо принцип вооруженной силы прямо противоположен всякой конституционной идее, то возможно, что менее чем через 100 лет не будет уже постоянной армии.
3. Что касается великих страстей и великих воинских талантов, для этого останется гильотина, ибо общество вовсе не склонно любоваться великими замыслами победоносного генерала: у людей довольно других забот, и только ради этого они поставили себя под защиту законов» («О вечном мире»).
На развитие вольнолюбивых взглядов поэта в вопросе о «вечном мире», можно полагать, оказал влияние и наш земляк А. Д. Улыбышев. Академик М. П. Алексеев по этому поводу пишет: «Еще в Петербурге в кругу членов «Зеленой лампы» в конце 1819 года он мог услышать чтение небольшого произведения приятеля своего А. Д. Улыбышева под названием «Сон», эту раннюю декабристскую «утопию», в которой идет речь о будущей России, освобожденной после революционного переворота от гнета феодально-абсолютнейшего режима»9. Это был документ передовой политической мысли в России.
А. С. Пушкин вместе с великим польским поэтом А. Мицкевичем был убежден, что наступит время,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
«Будем надеяться, что Пушкин и на этот раз был прав» — так заканчивает свое исследование «Пушкин и проблема „вечного мира“» М. П. Алексеев.
«Остатки древних обитателей Америки»
Этот заголовок — выдержка из рецензии-обозрения А. С. Пушкина «Записок Джона Теннера» (Нью-Йорк, 1830), которую он опубликовал в третьей книге «Современника» под названием «Джон Теннер», использовав французский перевод (Париж, 1835). «Записки…», заинтересовавшие и взволновавшие его, состоят из двух объемистых томов, содержащих около 800 страниц. Они представляют собой запись рассказа неграмотного человека необычной судьбы, неприукрашенный рассказ о жизни индейцев в отличие от знаменитых романистов Шатобриана и Купера, которые, по словам поэта, «представили нам индийцев[55] с их поэтической стороны и закрасили истину красками своего воображения».
Многое в обозрении звучит так, как будто написано не полтора века тому назад, а в наши дни.
Вот как начинается это обозрение:
«С некоторого времени Северо-Американские Штаты обращают на себя в Европе внимание людей наиболее мыслящих. Не политические происшествия тому виною… Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами.
Отношения Штатов к индийским племенам, древним владельцам земли, ныне заселенной европейскими выходцами, подверглись также строгому разбору новых наблюдений. Явная несправедливость, ябеда и бесчеловечие американского Конгресса осуждены с негодованием; так или иначе, чрез меч и огонь, или от рома и ябеды, или средствами более нравственными, но дикость должна исчезнуть при цивилизации. Таков неизбежный закон. Остатки древних обитателей Америки скоро совершенно истребятся; и пространные степи, необозримые реки, на которых сетьми и стрелами добывали они себе пищу, обратятся в обработанные поля, усеянные деревнями, и в торговые гавани, где задымятся пироскафы и разовьется флаг американский».
Далеко вперед видел великий поэт и публицист! По словам Н. В. Гоголя, он еще говорил: «А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит»1.
«Записки» Джона Теннера, проведшего тридцать лет в пустынях Северной Америки, между дикими ее обитателями, пишет А. С. Пушкин, «драгоценны во всех отношениях». «Они самый полный и, вероятно, последний документ бытия народа, коего скоро не останется и следов. Летописи племен безграмотных, они разливают истинный свет на то, что некоторые философы называют естественным состоянием человека: показания простодушные и бесстрастные, они наконец будут свидетельствовать перед светом о средствах, которые Американские Штаты употребляли в XIX столетии к распространению своего владычества и христианской цивилизации».
Действительно, уже через десять лет после этих проницательно сказанных А. С. Пушкиным слов, «в 1846 году, США ввели свою морскую пехоту в Боготу, столицу Новой Гранады (позже Колумбия), и впервые открыли там огонь по местному населению. В том же году США получили от Новой Гранады разрешение на сооружение любых средств сообщения через Панамский перешеек, а затем, до 1903 года, до захвата территории будущего Панамского канала, США 50 раз посылали войска в страны Центральной Америки, которые с середины XIX века все в большей мере оказывались в важной стратегической зоне»2.
