Людмила Зубова - Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект
Пауза переноса здесь служит как бы амортизатором грамматического сдвига: она создает промежуточное звено от субстантивированной формы подноготную к десубстантивации прилагательного.
Синкретизм служебных и знаменательных частей речиПозиция переноса вообще оказывается местом, где происходит морфологический сдвиг с повышением категориального (частеречного) статуса слова. Даже служебные части речи, как известно не имеющие собственного лексического значения, интонационно выделяясь на переносе, такое значение получают, а может быть, возвращают утраченное значение. Ю. Тынянов отмечал, что «чем незначительнее, малозаметнее выдвинутое слово, тем выдвижение его более деформирует речь (а иногда и оживляет основной признак в этих словах)» (1965, 194–195). Рассмотрим несколько случаев окказионального превращения предлогов в наречия (адвербиализации). Так, значение наречия — обстоятельства места приобретают у М. Цветаевой предлог за, наречия — обстоятельства цели — предлог для, наречия — обстоятельства образа действия — предлог на:
Здесь — нельзя. Увези меня за
Горизонт!.. (И., 502);
Ад? — Да,
Но и сад — для
Баб и солдат,
Старых собак,
Малых ребят (И., 234),
Бьет ресницами — на
Локоточек привстал.
Промеж бровками трет:
«Уж и долго я спал!..» (И., 370).
В таких случаях происходит как бы перераспределение семантической нагрузки между членами сочетания, состоящего из служебного и самостоятельного слова. Предлог перетягивает на себя, а иногда даже и вбирает в себя значение всего сочетания. Условием этого является препозиция предлога, тогда смещение заметно.[2]
Актуализация разъединения предлога с существительным наблюдается при соллецизме — нарушении грамматической формы, определяемой управлением. Цитируемые ниже строки представляют собой пример такого соллецизма, который можно интерпретировать и как эллиптическую конструкцию с незамещенной позицией (Ревзина 1979, 92):
От высокоторжественных немот
До полного попрания души:
Всю лестницу божественную — от:
Дыхание мое — до: не дыши! (И., 195)
Отделение предлога от на переносе, а также предлога до в следующей строке настойчиво утверждается еще и такими сильными средствами, как ненормативные знаки препинания: каждый из предлогов помещен между тире и двоеточием, мотивирующими (усиливающими) грамматический соллецизм, а следовательно, и трансформацию (адъективацию —?) предлогов.
Контекстуальное совмещение пространственного значения предлога до со значением его омонима — названия ноты — находим в «Поэме Лестницы»:
Гамма приступов От подвала — до
Крыши — грохают!
(…)
Гамма запахов От подвала — до
Крыши — стряпают!
Ре-ми-фа-соль-си —
Гамма запахов!
Затыкай носы! (И., 542–543).
Емкая развернутая метафора построена на том, что физическое пространство, организуемое в помещении лестницей, интерпретируется как инструмент, издающий не только звуки, но и запахи, а сама лестница представлена как клавиатура или нотная запись гаммы. В цитированных строках функционально значима омонимия названий нот и продуктов (фасоль, соль). Ряд ре-ми-фа-соль-си начат предлогом до, но прерван строфическим переносом и промежуточной строкой — в результате перенос оказался двойным: завершающий первую строку предлог стал элементом сразу двух сочетаний: до крыши и до-ре-ми-фа-соль-си.
Омонимия производных предлогов и производящих частей речи определяется их разной синтаксической сочетаемостью при общей семантике. Марина Цветаева показывает мотивированность производного предлога, как бы прослеживая в пределах стихотворного контекста историю и условия возникновения такого предлога. При этом позиция переноса и выявляет промежуточный этап изменения:
Есть пробелы в памяти, — бельма
На глазах: семь покрывал.
Я не помню тебя отдельно.
Вместо черт — белый провал.
(…)
Ты как круг, полный и цельный:
Цельный вихрь, полный столбняк.
Я не помню тебя отдельно
От любви. Равенства знак (И., 449–450).
В другом контексте — стихотворении «С этой горы, как с крыши…» можно видеть обратное движение — от предлога к наречию:
С этой горы, как с крыши
Мира, где в небо спуск.
Друг, я люблю тебя свыше
Мер — и чувств.
(…)
Нет, из прохладной ниши
Дева, воздевши длань…
Друг, я люблю тебя свыше.
Слышь — и — встань (И., 254).
Смысл предлога свыше в начале стихотворения представлен как негативный в плане обыденного сознания, оценивающего факт отступления от нормы — превышение чувства меры. Однако уже в первой строфе почти все слова обнаруживают какой-либо языковый сдвиг: крыша оказывается крышей мира, небо ниже горы, спуск. — не вниз, а вверх, слова из фразеологизма чувство меры понимаются слишком буквально и при этом перетолковываются так, что чувству меры противополагается чувство безмерности; множественное число слова мера лишает это слово того эталонного значения, которое оно имеет в составе фразеологизма. В этом контексте, где почти все значимые слова употреблены «не в том смысле», который они имеют в языке, предлог свыше, акцентированный переносом, обнаруживает грамматический сдвиг в сторону наречия и семантический сдвиг в сторону положительной модальности. Превращение предлога в наречие полностью реализуется в последней строфе стихотворения, и смысл этого наречия представлен как позитивный в плане духовного постижения чрезмерности, данной высшими силами, возвышающей и приближающей к абсолюту. Такая семантика наречия обнаруживается в строфе, насыщенной и даже перенасыщенной высокой лексикой (Дева, воздевши длань…), и само наречие включается в этот ряд.
Синкретизм категорий лица и числаВ русском языке есть грамматические формы, синкретичные не только генетически или потенциально, но и по своему статусу в современном языке. Так, например, безличные формы глагола совмещают в себе бессубъектность действия и единственное число, а неопределенно-личные формы — наличие субъекта, неизвестного или безразличного для речи, и множественное число. Синкретизм категорий лица и числа и противопоставленность безличных форм неопределенно-личным выполняют важную роль в выражении авторской позиции М. Цветаевой в цикле «Стихи к Чехии».
Смысловая противопоставленность этих грамматических форм заключается в том, что с помощью неопределенно-личных предложений выражаются только проявления человеческой деятельности, а безличные предложения выражают действия стихийных сил (Пешковский, 1938, 318).
В этом цикле, имеющем два адресата и в соответствии с ними две темы (тему Чехословакии и тему Германии), безличные предложения регулярно и последовательно связаны с темой Чехословакии, а неопределенно-личные — с темой Германии. Свойственная безличным формам семантика природной естественности, обусловленной, по концепции цикла, божьей волей, резко противопоставлена семантике произвольного действия. В первом стихотворении цикла «Полон и просторен…», занимающем в книге две страницы, нет ни одного подлежащего-существительного со значением лица. Обилие номинативных и неполных предложений является фоном для односоставных предложений с безличными и неопределенно-личными формами глаголов и для пассивных конструкций:
На поле и в школе —
Глянь — какие всходы!
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
Подтвердите ж, гости
Чешские, все вместе:
Сеялось — всей горстью,
Строилось — всей честью.
Два десятилетья (Да и то не целых!)
Как нигде на свете
Думалось и пелось. (…)
В селах — счастье ткалось
Красным, синим, пестрым.
Что с тобою сталось,
Чешский лев двухвостый? (И., 325).
Неопределенно-личные формы появляются при первом же упоминании о Германии:
На орлиных скалах
Как орел рассевшись —
Что с тобою сталось,
Край мой, рай мой чешский?
Горы — откололи,
Оттянули — воды…
…Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы (И., 325).
Подобные формы становятся далее стилистической доминантой, организующей стихотворение «Взяли…»:
