Георгий Адамович - «Жаль, что Вы далеко»: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952-1972)
Ваш Г. Адамович
Иваск пишет мне, что не знает стихов Брюсова «Цветок засохший, душа моя». Это мои любимые брюсовские стихи, но я боюсь ошибиться, если напишу по памяти. Перепишите ему их откуда-нибудь. Это, конечно, не Блок по звуку и непосредственности, но все-таки лучше всех брюсовских мастодонтов. А на днях я читал «Наполеона» Пушкина[23] — как плохо, кроме двух-трех строк! (Ceci entre nous[24] во избежание упреков в снобизме, достаточно мне надоевших.)
3
4, avenue Emilia с/о Мте Lesell Nice (А. М.) (до начала сентября)
23/VII-53
Дорогой Игорь Владимирович
Простите за молчание. Честное слово — не помню, я ли Вам не ответил, Вы ли мне. Но за что я мог бы на Вас «сердиться», как Вы предполагаете? Я вообще ни на кого больше не сержусь, — не столько по христианской кротости, сколько по равнодушию. А на Вас и подавно.
Спасибо, что написали. С Вашим разбором «Опытов»[25] я в общем согласен. Но только в общем. Никак не могу согласиться с «ценностью» того, что написал Ремизов[26]: это — глупая чепуха, с претензией и хитростями. В Ремизове есть две стороны: одна — страстная, злая, страдальческая, и другая — умиленно-блаженно-приторная. На этот раз он оказался во второй полосе, et c’est a vomir[27].
Конечно, лучше всего в «Опытах» — Поплавский[28]. Это черновик, со всякими срывами, но это гениально-талантливо, и никто сейчас на этом уровне писать не способен. Сирин более блестящ[29], но куда же больше «литература», и даже машина какая-то. Я все хочу о П<оплавском> написать в газете статейку[30], п<отому> что дураки продолжают считать его модной парижской ладушкой, а на деле — была среди нас звезда, которую мы не совсем при жизни оценили (хотя все-таки все знали, что он головой выше других sans exception[31], младших и старших). Головина[32] очень мила, но рядом — смешно ее читать, а Савин[33] внутренне вульгарен, и хотя не плохо, м. б., но ужасный «моветон». А вот стихи: кто это Буркин?[34] Как могли его напечатать? Это пятно на всем журнале, по глупости и малограмотности. О Оцупе[35] — помолчим. Он, очевидно, умрет гимназистом.
Я читал стихи Иваска. Как вы знаете, пресса у них плохая[36]. Нет человека, кот<орый> отозвался бы мне о них хорошо. Маковский[37] воздевает к небу очи. А между тем дай Бог Маковскому дописаться до одной-двух строк таких, какие есть у Иваска. Я не думаю, чтобы у него был настоящий талант поэта. Но у него есть чувство, чем могут быть стихи, чем должны быть стихи — и есть отблеск этого в том, что он пишет. C’est deja quelque chose[38]. У многих наших мэтров этого нет и в помине. Иваск — это тень, отражение большой и какой-то патетической поэзии. Но, правда, только — тень. Кстати, посмотрите Терапиано в «Опытах»[39]. Против ожидания, совсем недурно.
Что мне сказать Вам о тех стихах, которые Вы мне прислали? Вы понимаете, что я слишком Ваши стихи люблю, чтобы отделаться комплиментами. Мне кажется, в этих 3 стихотворениях есть что-то переходное. Вы как будто ищете новую манеру. Но мне не все по душе. По-моему, в стихах не должно остаться никаких следов того, что это «стихи», т. е. что-то особое, возвышенное или наоборот. Три повторения — «только» (мышь и т. д.) сразу выдают работу quasi-магичности, и в ответ я хочу сказать поэту: отстань, не надоедай с красотами и прочим! Мне очень нравится (но скорей по мысли, чем как поэзия) последняя строфа стихотворения «Голод в Индии…»[40]. Но сказано слишком «дискурсивно», т. е. слишком обстоятельно-логично.
Простите за эти замечания. «За скобками» — как говорила Зинаида[41] — остается моя постоянная admiration[42]. Вам, кажется, очень понравились стихи Лиды в «Оп<ытах>»[43]. Да, они прелестны по намерениям. Но уж очень распадаются, хотя Вы правы — все-таки на ней отдыхаешь, даже когда морщишься.
Я пишу на парижский Ваш адрес. Не знаю мюнхенского. Напишите, пожалуйста, дошло ли письмо. И вообще напишите, не считаясь с моей безалаберностью.
La main.
Ваш Г. Адамович
4
104, Ladybarn Road Manchester 14
28/Х-53
Дорогой Игорь Владимирович
Спасибо, что вспомнили и написали.
Как Вы выразились: «У Вас — Манчестер, у меня — Мюнхен», значит, все ясно и рассказывать нечего. Жаль, что письмо без стихов. Я привык получать от Вас письма с поэтическим вложением.
Вчера получил связку «Н<ового> р<усского> с<лова>» и прочел Трубецкого[44] о Вас[45]. Что же, ничего! Статья как статья. И вообще, что бы человек ни писал, тому, о ком писано, всегда польза, хотя и в низменном житейском смысле. Гумилев назвал это «механикой славы». Надеюсь, Вы еще не в том экклезиастском настроении, когда все — суета сует, и все — все равно. Поверьте человеку преклонного возраста: это хорошо только тогда, когда приходит в результате всяких очарований и разочарований, после многих удач и крушений, а если без этого — тут ничего нет, кроме потери интереса и энергии ко всему. Впрочем, кажется, Вы этим не страдаете, а главное — этим не позируете.
Об Иваске: я не видел еще статьи своей, где должно о нем быть. Но знаю, что статья вышла. Писал я о нем с хорошими чувствами и уже получил из Парижа письма с удивлением по поводу моих хороших чувств. Но я написал, что стихи, собственно говоря, неудачные, а хорошо и верно то, что у Иваска за стихами — т. е. поэтическое волнение и смущение, невозможность сказать то, что сказать и нельзя, et ainsi de suite[46]. Мне было бы очень досадно, если бы он принял это как осуждение рядом с более казенными и пустыми похвалами другим. Это — не осуждение, и кто умеет читать, так это и поймет. Я написал ему письмо с неделю назад, но ответа еще нет.
Что Бахрах[47] к Вам приглашается и собирается, я знал давно[48]. Умолчал при встрече с Вами по «дискретности». Но соберется ли, т. е. соберут ли его, — еще вопрос. Он, кстати, очень милый человек, но капризный и чем-то издерганный. Зурову будто бы лучше[49]. Мне плохо верится, чтобы он мог поправиться совсем.
До свидания, дорогой Игорь Владимирович. Если напишете еще, буду всегда рад.
Ваш Г. Адамович
5
Manchester 14 104, Ladybarn Road
13/I-54
Дорогой Игорь Владимирович
Прежде всего, простите, что отвечаю с опозданием. Но это — в порядке вещей или, вернее, в их беспорядке. Поздравляю с Новым годом и желаю всего, что можно хорошего. Но чего Вы сами для себя хотите — не знаю, и сейчас, случайно задумавшись над этим, остаюсь в недоумении. Есть люди ясные. Вы — немножко ребус и загадка.
Спасибо за добрый отзыв о моих стихах. Но я изумлен Вашим предположением об опечатке и желанием исправить конец третьего стихотворения[50], ибо никакой опечатки нет, и в конце этом самый «цимес», как говорит Раевский[51].
Вы предлагаете:
Где с вялой дремой на покое
О жизни смешана мечта.
Что это значит? Что я уйду на покой, как архиерей, и буду мечтать о жизни??
Вероятно, Вас смутили две о: но ведь запятой между ними нет. Смысл такой
где с вялой дремой о
покое смешана мечта о
жизни.
Если была бы запятая после «о покое», могло бы возникнуть недоразумение. Это мне, правда, не пришло и в голову. По-моему, интонация стиха правильна и должна бы сама по себе сделать чтение ясным. Но я смущен тем, что читатель aussi qualifie que vous[52] его не понял. Большинству (из не вполне qualifies[53], кроме Прегельши[54]) нравится второе стихотворение, с петербургскими любовными реминисценциями. Но автор знает, что это стихи — слегка хамские, хотя и надеялся, что это останется тайной для других.
Теперь два слова о Ваших стихах. Первое:
Но ты ведь…
— абсолютно прелестно и почти совершенно, со всеми Вашими поэтическими дарованиями и тонкостями. Я прочел и восхитился настолько, что запомнил его наизусть. Кстати, еще раз почувствовал в Вас боратынские нотки, а что они модернизированы — дела не меняет. Одно меня коробит, но мелочь: рифма они и звенит. Я этого не выношу, у меня ухо болит от этих штук, и хорошо бы их бросить как неудачный провалившийся опыт!
Особенно при такой чистой работе, как Ваша. По-моему, на крайность лучше рифмовать яйцо и окно, стена и дыра, чем окно и астроном, дыра и капрал и т. д.
