Владимир Гаков - Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)
Кто как следует порылся на полках гигантского архива литературы всех времен и народов, давно отставил сомнения в сторону: конечно, могут. Даже если отвлечься от мелочных откладывании костяшек на счетах — угадал — не угадал, хватит и нескольких примеров: «подводная лодка» и «аэроплан» Фрэнсиса Бэкона, «ракета» Сирано де Бержерака, «атомная бомба» Герберта Уэллса… Как они все это увидели, в какую звездную ночь прочли по небесным знакам книгу будущего, остается только гадать.
Разное понимают под словом «предвидение» — тут и точный технологический рецепт, и блестяще угаданная дата, и целая тенденция, разом меняющая всю привычную жизнь. Если же попытаться художественно отразить, осмыслить то новое, что принес в мир научный прогресс, учесть его влияние на души и умы людей, на их поведение… И если попутно задуматься над тем, что будет с человеком и обществом в целом, если то-то и то-то разовьется в ту или иную сторону… Чувствуете, насколько это ближе традиционному «человековедению», чем патентному формуляру!
А ведь совсем недавно научной фантастике отказывали в праве называться художественной литературой, в том числе и из-за ее страстного желания предвидеть.
А тут еще путаница в терминах: в одну кучу свалены такие разные понятия, как прогноз, предсказание, предвидение — хотя корни слова, казалось бы, сами указывают на различия. Предсказывают, конкретно «сказывают», что и как будет, — гадалки. Сделать квалифицированный научный прогноз в состоянии лишь специалист во всеоружии своих научных методов. Художнику, писателю остается предвидеть, художественно предвосхитить, попытаться разглядеть отдельные картины, обратив свой мысленный взор в будущее.
Образы будущего в научной фантастике порой туманны и смутны, а иногда и вовсе ошибочны: что делать, для того, чтобы зорко смотреть в даль, приходится напрягать зрение, да и не всегда увиденному удается подыскать адекватные слова. Но если интуиция подводит отдельных авторов, все равно выручает особый «кумулятивный эффект» научной фантастики, заключающийся в кропотливом переборе всей массы возможных вариантов (и невозможных — для полноты картины). Это как интенсивный артобстрел, когда важны не частные попадания, а плотность огня. Нередко случается, что книги фантастов вызывают ироническую усмешку уже у их современников. Но в совокупности эти книги покрывают почти все поле возможностей, то множество будущих, среди которых наверняка окажется одно-единственное — сбывшееся.
Всякое введение в книгу — это своего рода самооправдание автора, вольное или ненамеренное. Автор оговаривает те вопросы, которые читатель встретит в книге. И те, что в книгу не вошли. Последнее-то понятно: нельзя объять необъятное.
Научная фантастика — художественная литература, это бесспорно. И ее «прогностическая функция» (есть ли такая вообще, покажет наша книга) представляет собой лишь одну из многих функций, вероятно не самую главную. А принадлежность к художественной литературе влечет за собой целый спектр оценок не только с точки зрения прогностики (хорошее предвидение не всегда сочетается с хорошей литературой).
И что важнее всего, это социальная функция научной фантастики. Литература отражает мир, а мир наш, увы, разделенный — на два лагеря, две системы, два миропонимания. И никакие «галактические бездны» не скроют облика этой сегодняшней — пока, но не вечно! — разделенной реальности. Об этом нужно помнить читателю. А когда читатель позабудет — властно напомнит и сам материал, стоит нам только от проблем на первый взгляд отвлеченно научных перейти к проблемам социальным. И космос в наши дни становится политикой. И экология. И уж тем более проблема, которой мы посвятили нашу последнюю главу…
И последняя оговорка. Эта книга о фантастике написана прежде всего для тех, кто любит и знает ее (если книга заинтересует тех, кто прежде был к этой литературе равнодушен, автор, естественно, будет рад вдвойне). А то, что к «героине» неравнодушен в первую очередь сам автор, — стоило ли скрывать!
А теперь вернемся к вопросу, с которого все началось.
Способна ли научная фантастика предвидеть будущее?..
Не будем уподобляться спорщикам, а убедимся сами. Отправимся в долгое путешествие — и даже не одно! — на машине времени, побродим по векам, перелистаем страницы старых книг, тщательно занося в бортовой журнал все следы «сигналов из будущего», какие только удастся распознать. И, лишь набрав достаточный экспериментальный багаж, задумаемся о выводах.
«За последние тридцать лет, — писал в начале шестидесятых годов Артур Кларк, — в десятках тысяч рассказов и романов исследованы все мыслимые варианты будущего — и большая часть немыслимых тоже. На свете осталось мало такого, что в принципе может случиться и что не было бы описано в какой-нибудь книге или журнале. Критическое (обращаю внимание на это прилагательное!) чтение научной фантастики чрезвычайно полезно с познавательной точки зрения всякому, кто хочет заглянуть вперед более чем на десять лет. Люди, не знающие, о чем мечтали в прошлом, вряд ли способны составить элементарное представление о будущем».
Плох тот путешественник, что отправляется на поиски неведомых земель, не покопавшись как следует в печатных источниках, во всех сохранившихся свидетельствах предшественников. И как не пометить на карте все ловушки, подготовив себя к мыслимым и немыслимым — насколько фантазии хватит! — неожиданностям…
Наша ситуация во много крат сложнее у нас нет возможности выбирать себе «терра инкогнита» по собственному усмотрению. Да и времени на раскачку почти не осталось.
Будущее, в которое все мы — невольные «путешественники», само стремительно несется нам навстречу. Его не избежать.
Вы когда-нибудь будете здесь, те, что нынче родятся,
Те, что ждут нас у входа и наши места занимают
В том далеком, что будущим мы называем…
Эти строки принадлежат современному новозеландскому поэту Иэну Лоуни. Метафора, конечно, но до чего же точно сказано!
«СЛЕПЫЕ И ЗРЯЧИЕ»
(Пока не путешествие, а так — мысли по поводу…)
Память цепко выхватила из некогда прочитанного неожиданное сочетание слов — неизбежность будущего.
Неизбежность… Словно у кого-то вызывает сомнение, что Будущее — просто по определению — будет! Очевидная мысль, однако потребовалось двадцать столетий и все те долгие века «до нашей эры», что теряются в черноте временного колодца, дна которого еще не разглядел никто, чтобы эти кажущиеся банальными слова обрели новый смысл.
Когда впервые зародилась эта потребность задуматься о том, что ждет человека впереди — не с появлением ли самого человека на планете? Современная наука считает, что предвидел уже первобытный наш пращур, предвидел при совершении самых элементарных созидательных актов; а позже, по мере усложнения мышления, предвидение превратилось в особую категорию сознания, стало новой психической способностью homo sapiens: то, что у животных выполнял инстинкт, человеку пришлось вырабатывать самому. Возникла необходимость овладевать навыками предсказания, предвидения, прогноза.
Как только появлялись очаги культуры, они тут же заполнялись пророками. Прорицатели, шаманы, ведуны быстро образовали свою собственную «индустрию» предвидения — да и верили им обычно на слово, вне зависимости от того, сбылось предсказание или нет. Слишком велико было желание получить весточку из грядущего, слишком крепкой была вера в то, что кто-то может мысленно путешествовать в страны, скрытые горизонтом Времени, — страны, где никто еще не был, но когда-то побывает… Вера приводила к отбору оценок: всякий сбывшийся прогноз тут же обрастал гирляндами причудливых легенд и преувеличений, бережно передававшихся через поколение; о неудачах забывали быстро.
Успеху этой зачаточной прогностической деятельности немало способствовала и форма, которую гадалки и пророки приняли на вооружение: предсказание перестало быть ясным. Слава легендарного французского прорицателя Нострадамуса потому и гремела по Европе (и возрождена была в «просвещенном» XX веке), что свои знаменитые откровения он сознательно шифровал в стихах-анаграммах. Да еще в такой иносказательной манере, что при желании в них можно было прочесть вообще все, что угодно…
Со времен Шопенгауэра всерьез увлекалась вопросами предвидимости будущего философия; неокантианцы, например, одними из первых поставили этот вопрос и ответили на него отрицательно. Но высокоученые мужи дискутировали, а реальная потребность в предвидимом Будущем осталась. Чем дальше шло человеческое общество по пути социальной эволюции, тем настоятельнее ощущалась необходимость заглядывать вперед.
Пророки никогда без работы не простаивали. Однако с приходом технического прогресса, изменившего привычный облик мира, коренным образом изменилось и их пророческое ремесло. Латинское слово progressus — «движение вперед» — не могло не предполагать наличия греческого Õroguotis — «знания наперед». Оракулам-одиночкам верили, как и раньше, но у общества в целом появилась необходимость в чем-то качественно ином. Мир становился все более рациональным, прагматичным, и даже в таком таинстве, как предсказание будущего, потребовалась гарантия надежности.
