Коллектив авторов - История русского романа. Том 1
Здесь звучит голос и самого автора. Это объясняет интимную связь Александра Адуева с романистом, происхождение авторской лирической взволнованности в изображении героя.
Драма Александра — не только результат личных обстоятельств его жизни, но и следствие прозаического характера действительности, противоположной поэтическим идеалам. Нападки Александра на действительность, моральное ее осуждение и теперь не лишены смешной стороны, но порою они становятся содержательными, истинными. Александр возмущен «низостью», «мелкостью души», «слабодушием», «мелочностью». Он видит призрачность и ничтожество стремлений своей среды, торжество эгоизма, изменчивость чувств и желаний. «Все их (людей, — Н. П.) мысля, слова, дела — всё зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь!» (163; ср. 229–230; здесь заключен исток раздумий о жизни и Ильи Обломова.
Александр Адуев осознает драматизм своего собственного положения, явившегося следствием разлада мечты и действительности, будничного и возвышенного, прозы жизни и ее поэзии. Он бросает Петру Иванычу обвинение в том, что последний возбудил в нем «борьбу двух различных взглядов на жизнь» и не мог «примирить их». «Что ж вышло? Всё превратилось во мне в сомнение, в какой‑то хаос» (259–260). В этом смысле дядя обострил страдания Адуева — младшего. Драматизм положения последнего не столько в том, что он утратил свои иллюзии, сколько в том, что вместе с ними он должен был расстаться вообще со всякими возвышенными мечтаниями, всяким идеальным представлением о людях и жизни. Полное обесчеловечение («люди обокрали мою душу»: 154) — вот к чему ведет его Петр Адуев, и к этому же его толкает жизнь столицы. Александр с ужасом и отвращением смотрит на эту перспективу, его человеческая природа сопротивляется ей. Не принимает такой перспективы и Лизавета Александровна.
Таким образом, во второй части романа обнажается ограниченность жизни и идеалов Петра Иваныча и возникает некоторое снисхождение к Александру Адуеву. Та и другая тенденции связаны с образом Лизаветы Александровны, которая наносит сильные удары рассудочной «философии жизни» Петра Адуева. Она же видит ростки загубленного положительного в Александре. И автор теперь преимущественно смотрит на обоих Адуевых ее глазами.
Всё это сообщает образу Лизаветы Александровны принципиальное значение в идейно — художественной системе романа. Осуществляемый Лизаветой Александровной суд над Адуевыми связывает «Обыкновенную историю» с предшествующим и современным ей русским классическим романом («Евгений Онегин», «Кто виноват?»), открывает путь «Обломову» (борьба Ольги Ильинской за Обломова, осознание ею ограниченности жизни Андрея Штольца), ставит это произведение в тот ряд русских классических романов (и не только романов), в которых герои испытываются любовью, судьбою женщины (романы Тургенева, «Доходное место» Островского).
В основе сюжета второй части «Обыкновенной истории» дано столкновение не двух, а трех лиц, из которых Лизавета Александровна собственно и является действительно положительным лицом. Страдания Александра отзывались больно в сердце Адуевой. Она и сама тайно страдала. Под влиянием горя племянника она задумывается над собственной жизнью с Петром Иванычем: «счастлива ли она?» (149). Анализируя свое положение, Лизавета Александровна приходит к выводу, что она благодаря мужу имела «все наружные условия счастья» (149). Но за счастливой формой своей жизни она распознает то, что угнетает ее и делает несчастной. Гончаров, как автор общественно — психологического романа, проник в главный источник драмы Лизаветы Александровны. Источник этот — в противоречии между господствовавшими в то время формами семейной жизни и их сущностью. «Довольство, даже роскошь в настоящем, обеспеченность в будущем, — думала Лизавета Александровна, — всё избавляло ее от мелких, горьких забот, которые сосут сердце и сушат грудь множества бедняков» (149). Но это не приносило Лизавете Александровне радости. Что было главной целью трудов и забот Петра Иваныча? — спрашивает она. И ей трудно ответить на этот вопрос. Она видит, что деятельность мужа не одухотворена служением «общей человеческой цели».[784] «О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо дело делать» (150). Лизавета Александровна пришла также к «грустному заключению», что «не она и не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий…
О любви он ей никогда не говорил и у ней не спрашивал; на ее вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой» (150).
Эти размышления Лизаветы Александровны (в начале второй части романа) наедине вводят в существо ее драматического положения, определяют ее отношение к Александру и Петру Адуевым. Она не могла стать хозяйкой, женой «в самом прозаическом смысле этих слов», не могла исполнять семейных обязанностей без любви. Она готова на муки, страдания, лишения ради того, чтобы «жить полною жизнию», «чувствовать свое существование, а не прозябать!». Весь окружающий комфорт угнетал ее, являлся в ее глазах «холодною насмешкою над истинным счастьем» (151). В изображении Лизаветы Александровны обнаруживаются такие черты, тенденции и намеки, которые по — особому освещают ход развития событий и внутренний смысл романа. В разговорах Лизаветы Александровны с мужем постоянно ощущается сперва скрытое, но настойчивое несогласие с его испытанной мудростью (см. 156, 157, 168–170 и сл.), а затем пассивное подчинение его воле, полная апатия к жизни (см. 301–308).
Размышления и страдания Лизаветы Александровны возвышают ее над Петром и Александром Адуевыми. Она сознает безжизненность восторженных идеалов племянника, но понимает и то, что в них отражается его сердце, его душа. Поэтому внутренне она сочувствует ему. Этого интимного сочувствия у нее не может быть по отношению к мужу. Она уважает его ум и такт, его деловитость, видит его преимущества перед Александром, но сердцем остается безразличной к нему, осуждает эгоистическую узость его взгляда на жизнь, его черствость и рационализм, его враждебность всем идеальным стремлениям.
Белинский в одном из писем к Боткину говорил: «Уважаю практические натуры, les hommes d’action, но если вкушение сладости их роли непременно должно быть основано на условии безвыходной ограниченности, душевной узкости — слуга покорный, я лучше хочу быть созерцающей натурою, человеком просто, но лишь бы всё чувствовать и понимать широко, правильно и глубоко».[785] Образ Лизаветы Александровны прекрасно иллюстрирует и выражает эту мысль Белинского.
В эпилоге романа жена старшего Адуева выступает трагическим лицом. Живые страсти и стремления убиты в ней бесцветной и пустой жизнью. Она стала жертвой господствующего в ее семье противоречия между формами жизни и их сущностью. Петр Иваныч не ощущал и не осознавал этого противоречия в положении своей жены, но и он явился в эпилоге жертвой окружавшего его общества, привитого ему этим обществом рассудочного отношения к жизни. На горьком опыте собственной семейной жизни он убеждается в несостоятельности того, что, казалось ему, так прочно было им создано.
Первый роман Гончарова проникнут скептицизмом. Этот скептицизм направлен и против дяди, и против племянника. Последний в эпилоге является чуть ли не карикатурной копией Петра Иваныча, а вся его предшествующая драматическая история сменяется комедией, почти фарсом. Очевидна глубокая истинность такого завершения. Но здесь же видна и ограниченность кругозора романиста. В русской литературе того времени изображалась и иная конечная судьба героев. Тему об утраченных иллюзиях некоторые писатели 40–х годов (повести Салтыкова) дополнили изображением формирования критического и революционного самосознания. От утраченных иллюзий к скептицизму и рефлексии, а от них к отрицанию гнусной российской действительности, к поискам положительных идеалов, связанных с демократическими и социалистическими идеями, — таков путь наиболее передовых героев беллетристики 40–х годов. На этом пути стоит Бельтов, который легко мог оказаться и в кружке петрашевцев, и в рядах социалистов — эмигрантов. Но особенно здесь характерен Мичулин, герой повести молодого Салтыкова «Запутанное дело».
Подобные горизонты не открывались в романе «Обыкновенная история». И роман Герцена «Кто виноват?» тоже завершается трагически. Но трагедия жизни, скептическое отношение автора «Кто виноват?» к действительности не помешали ему отчетливо выразить свои симпатии к народу, веру в прекрасную природу человека вообще, русского человека в особенности. Существенно, что положительное у некоторых героев Герцен связывает с жизнью народа. Подобный аспект в изображении истории Адуевых у Гончарова отсутствует. Объективным смыслом своего романа, логикой развития его характеров Гончаров звал к соединению лучших, положительных черт Александра и Петра Адуевых в некое единое целое. Белинский же видел спасение от мечтательного романтизма и буржуазного практицизма не в их примирении, а в выходе за их пределы, в идеях социализма и демократии. Гончров и Белинский во многом совпадали в направлении своей критики, но не совпадали в выводах из нее и в своих положительных общественных исканиях.
