Виталий Шенталинский - Расстрельные ночи
Летят тревожные сводки с фронтов Испании. Льдина со станцией «СП‑1», с четверкой отважных папанинцев, благополучно дрейфует. В это же время подошел к концу «дрейф» по тюрьмам другой четверки — Александра Воронского.
Он предстал перед Военной коллегией (председатель — В. В. Ульрих, члены — Л. Я. Плавнек и Ф. А. Климин) в пятницу, 13 августа, в 17.20. В 17.40 его вывели. А в 17.53 радиостанция мыса Шмидта на далекой Чукотке приняла сообщение с самолета Леваневского: «Как меня слышите? Ждите». На этом связь прервалась. Навсегда. До сих пор в точности не известно, где в просторах Арктики, когда и как погиб самолет.
Как погибли «перевальцы», стало известно лишь теперь. В последнем, самом последнем своем слове Воронский заявил, что не подготавливал терактов, но вот доказать свою невиновность никак не может, так как на него есть ряд свидетельских показаний. Другие «перевальцы» виновными себя признали, показания подтвердили. Зарудин просил дать ему возможность работой искупить «тягчайшую вину». Губер оправдываться и приводить смягчающие обстоятельства не стал.
Их расстреляли в тот же вечер, 13 августа.
Ивана Катаева придержали, отправили вслед за его друзьями через шесть дней — 19 августа. В последнем слове он заявил, что его контрреволюционная деятельность не имеет никаких оправданий. На следствии он разоблачил себя и своих соучастников. Просил сохранить ему жизнь.
Еще один «перевалец» — ведущий литературный критик этого содружества Абрам Захарович Лежнев — почему–то был арестован лишь осенью и прошел свой путь на Голгофу особняком. Проповедовавший «моцартианство», искреннее творчество — в противоположность «сальеризму», рассудочности, ратовавший за большое, «трагедийное искусство», выступавший против теории «социального заказа», Абрам Захарович в конце концов никуда не ушел от него — был вынужден писать саморазоблачающее заявление на имя Ежова: и он тоже, оказывается, троцкист–террорист.
На суде Лежнев бросил вызов своим мучителям: виновным себя не признал, показания, данные на предварительном следствии, отверг и заявил, что они были даны им ложно. В последнем слове ничего сказать не пожелал. Исход тот же — высшая мера наказания, приговор приведен в исполнение 8 февраля 1938‑го.
Вожак «перевальцев» Александр Константинович Воронский, призывавший писателей быть верными правде, до конца старался не изменить ей и ушел из жизни, не склонив головы.
«Есть две жизни. Они не сливаются друг с другом, — писал он в своей книге «За живой и мертвой водой». — Одна рассыпается по улицам и площадям суетливо бегущими, шагающими, гуляющими людьми. Эта жизнь — на виду, на глазах. Она никуда не прячется, не таится.
Есть другая жизнь… Такая жизнь никнет матерью, сестрой, мужем, женой у праха, у последнего дыхания любимых, единственных, неповторимых, у могил, уже ненужных, уже забытых всем миром. Тщетно иногда она напоминает, зовет к себе истошным криком, воплями, звериным, нечеловеческим воем, напрасно она молит, жалуется, говорит последними смертными словами — обычная, нормальная жизнь, жизнь–победительница, умеет заглушить ее».
Рядом с «перевальской» четверкой в сталинском расстрельном списке от 2 августа 1937‑го есть еще два литературных имени:
«…23. Есенин Георгий Сергеевич…
61. Приблудный Иван Петрович…»
Вина — та же: контрреволюционная фашистско–террористическая группа, замышляли убить товарища Сталина.
Военная коллегия судила их в тот же день, что и «перевальцев», только утром, отмерив каждому стандартные двадцать минут. И расстреляли их тоже вечером 13 августа те же умельцы 12‑го отделения 1‑го спецотдела НКВД под командой лейтенанта Шевелева. Место погребения — Донское кладбище.
Георгию Есенину, сыну знаменитого поэта, в момент ареста было только двадцать два года. Иван Приблудный прожил на десять лет больше. Перед расстрелом он оставил на стене камеры надпись: «Меня приговорили к вышке». Спустя полвека на его родине, в Харьковской области, встал памятник — первый памятник репрессированному при сталинском режиме поэту.
«АВЕРБАХОВЩИНА»
Была в советской литературе «воронщина», была и «авербаховщина». 14 августа, на следующий день после коллективной казни литературных троцкистов — «перевальцев», расстреляли их главного врага — неистового ревнителя коммунистической идеи, критика и публициста Леопольда Авербаха.
Он уничтожен во внесудебном, «в особом порядке», за свою близость с Ягодой, которого арестовали на несколько дней раньше его.
Родственные связи — ключ к биографии Авербаха. Мать — родная сестра Якова Свердлова, сестра — жена Генриха Ягоды, жена — дочь Владимира Бонч — Бруевича, на кремлевской квартире которого, бок о бок с вождями, ему потрафило жить. Он и сам стал вождем — в литературе. За что же такая честь, за какие такие достоинства?
Только не за образованность. «Самообразование — высшее» — так оценил себя в лубянской анкете.
Уже с четырнадцати лет Леопольд Авербах с головой погружен в комсомольскую и партийную активность. Организатор Российского союза учащихся–коммунистов, председатель его съезда, на котором в незабываемом 1919‑м выступил сам Ильич! Можно представить себе гордость, которая переполняла мальчишку. Быстро привык он командовать, руководить, манипулировать людьми, дергать их за тайные ниточки и нервочки, при внешнем братском хлопанье по плечу и товарищеской демократичности. На всех фотографиях рапповцев — непременно в центре, прицельный взгляд сквозь пенсне, открытая, стриженная наголо голова или модное огромное кепи, облепленный друзьями, в обнимку с ними. Но при видимости «своего в доску» парня сразу ясно, кто здесь главный.
Малограмотный политический выскочка, Авербах шесть лет, с 1926‑го до 1932‑го, командовал писателями, был генеральным секретарем РАППа и редактором журнала «На литературном посту». Но не то, кем он был по отношению к тем, кем руководил, а то, как близко стоял к тем, кто выше, — вот что на деле определяло его истинное положение. Впрочем, и тут он проявлял творческую гибкость, пластичность: последовательно отрекался от покровителей–вождей, когда они попадали в опалу, — сначала от своего кумира Льва Троцкого, теперь вот от Ягоды. Так же неумолимо отворачивался и от закадычных друзей, едва они становились помехой его карьере. В конце концов фигура Авербаха, отличника в школе политической подлости, стала вызывать общую ненависть писателей.
Этого ловкого пройдоху можно с полным основанием назвать литературным Швондером. Ему, Авербаху, принадлежит знаменитый призыв «Ударников — в литературу!». Слово «ударник» имеет, как известно, и другое значение — деталь огнестрельного оружия, что придавало лозунгу боевитость. Устанавливались нормы ударничества, и объявлялось соцсоревнование в городе и деревне: кто быстрее напишет стихи, пьесы, рассказы и прочую литпродукцию. Неистовый Леопольд хвалил смоленских членов РАППа за то, что они в несколько дней создали сборник художественных произведений, и ратовал за повсеместное распространение опыта смоленцев.
Потом он носился с новым лозунгом — «одемьянивания», равнения в нашей словесности на баснописца Демьяна Бедного, что на деле означало ее «обеднение». Яркий пример того, что враги языка, уродуя его, в конечном счете всегда проигрывают, ибо язык разоблачает, выводит их на чистую воду.
Это он, Авербах, еще до изобретения соцреализма придумал «диалектико–материалистический творческий метод» — как единственно правильный метод советского искусства, и доказывал, что пролетарская литература может и должна завоевать гегемонию, идейно–художественное превосходство над всеми лучшими образцами мировой классики в течение весьма короткого периода, еще до построения социалистического общества. Так держать!
Эта идейная установка породила массу бездарностей и проходимцев, швондеров помельче и шариковых в литературе, покрывавших нехватку таланта и образования политическим рвением, дельцов, занявших командные посты, заслонявших дорогу истинным творцам. «Авербаховщина» — еще одна грань трагедии нашей культуры.
Победное шествие неудержимого Леопольда остановил сам Сталин — ликвидацией РАППа заодно с роспуском и других литературных организаций. Ишь ведь распрыгался — тоже мне блоха! Дать метод советскому искусству, командовать им мог только один человек в мире.
Но и тут Авербах, в очередной раз перелицевавшись, удержался на поверхности: он деятельно участвует в подготовке Первого съезда писателей, в издании задуманной Горьким серии книг «История фабрик и заводов», знаменитого сборника о Беломорско — Балтийском канале, восславившего чекистов и лагерное рабство. Яркий пример «важности» этого человека: когда умер сын Горького Максим, Леопольда, направленного в то время на партийную работу на Урал, экстренно разыскали и самолетом доставили в Москву, ибо главный советский писатель хотел, чтобы друг семьи в тяжелую минуту был с ним.
