Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти
Так кто же все-таки Горький: великий гуманист или предатель русской литературы? И если он сочетает то и другое, то как же ему это удается?
Отдадим должное автору статьи: в дальнейшем она избегает всякой двусмысленности. Ее мышление отличает воистину строевая, армейская четкость. Да-да, нет-нет, что сверх того, то от лукавого:
«Планы Горького и Сталина совпадали». «Пришло время сказать, что публицистика Горького „сталинского периода“ была столь же лжива, как и вся(!?) советская периодика». В процессе эволюции Горький превращался «в типично советского крупного чиновника от литературы». «В сочетании „пролетарский гуманизм“ слово „пролетарский“ есть синоним слова „сталинский“». «Горький все знал».
Между тем категорический тезис о «всезнайстве» Горького подвергается в литературе аргументированному опровержению: «Горький не знал, как знаем мы теперь… что „секретные документы“ относительно „вредительства“ — это фальсификация». Кому же принадлежит сие важное утверждение, опровергающее Т. Дубинскую? Той же Т. Дубинской! Только одно содержится на с. 230, а другое на с. 238. Воистину, правая рука и так далее.
Г-жа Дубинская не только отважно дискредитирует Горького, но еще и «редактирует» его в выгодном для себя духе. Касаясь судьбы «Промпартии», Горький пишет Сталину: «Я, разумеется, за высшую меру»… Ох, уж это коварное многоточие! В действительности мысль Горького звучит совершенно иначе, если не обрывать ее произвольно и тенденциозно.
Да, конечно, он за «высшую меру» «вредителям». Но лучше все же оставить «негодяев» на земле… Ну, а сам процесс над ними «поставлен» «замечательно, даже гениально».
Позвольте, о чем речь? — спросит читатель. О премьере спектакля или «о полной гибели всерьез»? Ну разве не звучит плохо скрытая насмешка по поводу шпиономании, столь характерной для сталинского тоталитаризма: «Гуляют люди с бомбами по Лубянской площади с утра до вечера — и никто их не видит!»
Будучи верна себе и своим догматическим установкам, Т. Дубинская стремится сделать все, чтобы дискредитировать Горького не только как писателя, но и как личность: «…Горький понял, принял и не нарушил „правила игры“ на протяжении всего своего сотрудничества со сталинским режимом… Горький находился в подчиненном положении, что давало возможность руководителю государства беззастенчиво использовать его в своих интересах. Горький соглашался „продавать лицо“… И делал это вполне успешно, „ловко играя словами, занимаясь казуистикой“»…
Метафизическое мышление — это оперирование статичными величинами. Ему совершенно чужд историзм как важнейший принцип познания. И абсолютно прав был Вольтер, сказавший: презрение к диалектике не остается безнаказанным.
Только один пример (из целого ряда ему подобных). Т. Дубинская выставляет Ф. Панферова как невинную жертву горьковского сговора со Сталиным в 1934 году. Но как дело обстояло в действительности? В год великого перелома (1929) Сталин в одном из выступлений расхвалил роман «Бруски» за правильное, «партийное» отражение коллективизации. Однако весной 1934 года в расчете на расположение Горького перед съездом писателей Сталин «сдал» своего протеже Горькому, и тот с убийственной убедительностью продемонстрировал чудовищную языковую безвкусицу «Брусков». Дело, однако, этим не кончилось. Съезд прошел не так, как надо, Горький повел себя иначе, чем рассчитывал Сталин. Началась пора конфронтации, прямого наступления Сталина на Горького. И вот третий, финальный этап сюжета «Горький — Сталин — Панферов». Приходится повторить уже приводившиеся мной факты. 28 января 1935 года, аккурат в день открытия VII Всесоюзного съезда Советов, «Правда» публикует «Открытое письмо А. М. Горькому» с резкой критикой общепризнанного литературного лидера. Кто автор? Читатель догадался: Панферов!
Горький тотчас пишет обстоятельный ответ. Но… ему отказывают в публикации! Проще говоря, затыкают рот. Ему, второму лицу в стране! Но Т. Дубинская трактует ситуацию в присущей ей манере: «Горький промолчал» (?!).
Вот какие процессы скрываются за фактами, если их исследовать во взаимосвязи, в динамике, а не манипулировать ими и уж тем более не искажать или фальсифицировать в пользу своей «концепции».
Наш автор не допускает и мысли, что Горький был способен в 30-е годы на какое-то развитие, что он, пусть и не без труда, и не всегда успешно, преодолевал свои противоречия и ошибки, что в нем нарастало скрытое от поверхностного взгляда, но все более последовательное сопротивление крайностям сталинского режима и вождь прекрасно понимал это. Что и привело в конце концов к насильственному «устранению» опального литератора. Кстати, трагического финала горьковской судьбы Т. Дубинская не касается вовсе, т. к. это не укладывается в прокрустово ложе ее концепции. Да и зачем вождю было устранять верного сталиниста, исполнительного чиновника от литературы (вроде А. Жданова или А. Щербакова)?
Тем не менее очевидно: работа у горьковедов впереди огромная. Интересы дела требуют скорейшей публикации новых документов, преодоления пережитков как дилетантизма, так и кастовости, номенклатурной амбициозности ради подлинного коллективного объединения тех, кто любит горьковедение в себе, а не себя в горьковедении.
* * *…Оливы пахнут горько. Жесткий лист,
Нагретый солнцем знойного полудня,
Насытил воздух масляной отравой.
И тусклое деревьев серебро
Одето едким голубым туманом.
Не хочется дышать и трудно думать.
А думать — есть о чем.
Вот одно — заключительное — раздумье.
…Он стоит на высоком постаменте — сутоловатый, в длинном плаще, — такой, каким прибыл сюда, на площадь Белорусского вокзала, в мае 1928 года.
Надпись на пьедестале: «Великому русскому писателю Максиму Горькому от правительства Советского Союза. 10 июня 1951 г.»
Как раз к 15-летию со дня смерти…
Сей монумент воздвигало сталинское правительство, то самое, которое и отправило писателя в «лучший мир».
Еще одно подтверждение той великой лжи, которая внедрялась в наше сознание в течение десятилетий. Мы так привыкли к ней, что и не замечаем, что это ложь.
Никакое правительство не имеет право воздвигать памятники, демонстрируя тем самым особую приверженность усопших Руководству. Сегодня избранное народом правительство у власти, завтра — ушло в отставку. Так во всем цивилизованном мире. Но только не в сталинской империи.
Памятники ставят народы и государства. Не подчеркивая, впрочем, этого особо.
Я не призываю сносить монумент. Избави Бог. (И так мы в этом деле наломали дров предостаточно.) Я не призываю воспользоваться зубилом и молотком, чтобы уничтожить слова, за которыми великая историческая ложь и трагедия.
Просто надо поставить рядом небольшой стенд с надписью:
«Великий русский писатель Максим Горький
1868–1936»
Тем самым мы сотрем последний слой грима, искусственно наложенный на его облик рукой Хозяина.
И вот к такому стенду я мысленно кладу эту книгу как венок памяти нашего великого соотечественника и моего земляка, жизнь которого была насильственно прервана 60 лет назад.
1989 — август 1996 г.
Нижний Новгород — Москва — Быдгощ (Польша) — Москва
ИЛЛЮСТРАЦИИ
М. Горький. 1916, Петроград М. Горький и Ф. Шаляпин Литературно-художественный кружок «Среда»: С. Скиталец, Л. Андреев, М. Горький, Н. Телешов, Ф. Шаляпин, И. Бунин, Е. Чириков М. Горький В. Ленин и М. Горький на II конгрессе Коминтерна, 1920 М. Горький в годы первой русской революции М. И. Будберг (1892–1974) Е. П. Пешкова (1878–1965) М. Ф. Андреева (1868–1953) Первый после длительного перерыва приезд М. Горького в Советскую Россию в мае 1928 Белорусско-Балтийский вокзал Горький в гриме, июнь 1928 И. В. Сталин М. Горький и начальник одной из детских колоний, чекист М. С. Погребинский во время поездки по Союзу, 1929 «Отбор молодняка из соцвредэлемента». Из альбома, подаренного М. Горькому чекистами Соловецкого лагеря Воспитанник детской колонии М. Горький за рабочим столом М. Горький и А. С. Макаренко среди воспитанников Куряжской колонии, 1928 Строительство Беломорканала Соловецкий театр. Сцена из спектакля «Троцкий за границей» Украшение обложки альбома, подаренного М. Горькому администрацией Соловецкого лагеря Надпись: «Остров Соловки. СЛОН. ОГПУ.19–20.6. 29» Соловки М. Горький в Морозовке, 1928 М. Горький у бюста Данте на вилле Масса, в Италии, 1924 М. Горький в Италии Ю. П. Анненков. Портрет М. Горького, 1920 М. Горький, 1921 Дружеский шарж Дени А. И. Покровский, начальник Нижегородского острога, в котором Горький отбывал заключение в 1901 г. и его жена — А. А. Покровская Ответ М. Горького Ю. А. Покровскому Сын бывшего начальника Нижегородского острога Ю. А. Покровский, искавший защиты у М. Горького в 1934 г. М. Горький с женой Е. П. Пешковой и детьми — Максимом и Катей,1903 Максим Пешков в годы Гражданской войны М. Горький среди летчиков, 1931 Нарком внутренних дел Г. Г. Ягода М. Горький и Г. Бокий в питомнике с соболятами. Соловки, 1929 Публикуется впервые М. Горький, 1934 С. М. Киров М. Горький и С. Киров Рисунок Ю. Анненкова М. Горький с внучками Марфой и Дарьей М. Горький среди пионеров М. Горький на I съезде писателей А. Толстой, М. Горький, Ф. Шаляпин в Италии М. Горький и Стефан Цвейг на вилле Il Sorrito в Италии, 1932 М. Горький и Р. Роллан. Горки, 1935 М. Горький и И. Сталин, 1931 1 мая 1934 Горький, Молотов, Сталин М. Горький, А. Микоян, К. Ворошилов, Ем. Ярославский на слете комсомольцев Красной Пресни, 1929 М. Горький и К. Федин в Горках, 1934 М. Горький скончался 18 июня 1936 года. Врачи констатировали, что смерть наступила в результате продолжительной болезни. Однако по Москве сразу же поползли слухи, что М. Горького отравили Е. П. Пешкова в Н. Новгороде на Горьковских чтениях в 1960 г. Справа — покойная Н. Д. Баранова (Абкина), которой посвящена книга
Примечания
