А. Грачева - Бестселлеры начала XX века
А. Грачева - Бестселлеры начала XX века краткое содержание
А. М. Грачева
БЕСТСЕЛЛЕРЫ НАЧАЛА XX В.
(К вопросу о феномене успеха)
Санкт-Петербург
Начало XX в. было ознаменовано появлением в русской литературе такого явления, как романы-бестселлеры. Вслед им шел широкий шлейф негативных критических отзывов, а также пародий, но их герои становились объектом поклонения и подражания. Характерно, что эти произведения не были образцами стиля и эстетических новаций. Во многом они были эстетически консервативны и даже архаичны. И тем не менее, хотя критики не могли объяснить секреты столь громкого успеха, многие ими зачитывались.
«Оказывается, — писал К. Чуковский, — что сочинения г-жи Вербицкой разошлись за десять лет в 500000 экземпляров, что <…> эти милые „Ключи счастья“ за четыре, кажется, месяца достигли тиража в 30000 экземпляров и что, судя по отчетам публичных библиотек в Двинске, в Пскове, в Смоленске, в Одессе, в Кишиневе, в Полтаве, в Николаеве, больше всего читали не Толстого, не Чехова, а именно ее, г-жу Вербицкую <…> раскрываю наудачу первый попавшийся библиотечный отчет и вижу, что там, где Чехова „требовали“ 288 раз, а Короленко 169, — там г-жа Вербицкая представлена цифрой: 1512. <…> О, <…> откуда эти страшные цифры?»1.
Появление книг-бестселлеров было связано с новым этапом развития русской культуры. Для начала XX в. было характерно значительное увеличение интереса к чтению в средних и «низовых» слоях общества. Читательская аудитория развивалась постепенно, но существенные изменения произошли после революции 1905 г., прямо или опосредованно повлиявшей на мировоззрение широких масс. Этому способствовало и снятие прежних жестких цензурных ограничений. Именно в эти годы появляются такие романы-бестселлеры, как «Санин» (1907) М. Арцыбашева, «Дух времени» (1907) и «Ключи счастья» (1909–1913) А. Вербицкой, «Люди» (1910) А. Каменского, «Гнев Диониса» (1911) Е. Нагродской и др.
В начале XX в. читательская аудитория не представляла собой единого целого. Это был сложный конгломерат разных социокультурных групп, имеющих свои читательские пристрастия2. Для анализа интересующей нас проблемы важно то, что каждый пласт литературы имел своего читателя. «Идейную», «серьезную» литературу преимущественно читали широкие слои интеллигенции (учителя, врачи, инженеры и др.), учащаяся молодежь (студенты, курсистки, гимназисты). «Легкое» же чтение было, как правило, интересно «низовым» читателям: служащим невысокого ранга, приказчикам, грамотным рабочим и т.п. Подобное разделение достаточно условно. К тому же надо учитывать, что значительную массу читателей составляли женщины, принадлежавшие к разным социальным слоям, но во многом объединяемые специфическими «женскими» запросами.
По нашему мнению, большинство бестселлеров начала XX в. генетически восходили к популярному в русской литературе XIX в. жанру романа о «новых людях». Этот жанр был представлен на разных литературных уровнях. Значительной читательской популярностью пользовались как романы И. Тургенева «Отцы и дети» (1862), Н. Чернышевского «Что делать?» (1863), Д. Мордовцева «Знамения времени» (1869), так и антинигилистические романы А. Писемского «Взбаламученное море» (1863), Н. Лескова «Некуда» (1864) и «На ножах» (1870–1871), В. Клюшникова «Марево» (1864) и т.п., щедро черпавшие выразительные средства из эстетического арсенала бульварной литературы.
Устойчивый успех подобного повествования был обусловлен мифологической основой образа главного героя. «Разумный эгоист» Чернышевского, трагический нигилист Тургенева или всеразрушающий «бес» Достоевского, Лескова или Гончарова — все это был переосмысленный современным сознанием архаический тип культурного героя-демиурга, творящего «новую землю» и «новые небеса» по воле пославшего его Творца (или того, кто кощунственно подменяет его и терпит из-за этого поражение). Разновидностью того же мифологического культурного героя, популярной у самых низовых читательских групп, был персонаж переводной беллетристики — всемогущий и демонический защитник добродетели (граф Монте-Кристо, принц Рудольф из «Парижских тайн» Эжена Сю, раскаявшийся злодей Рокамболь из серии посвященных ему романов Понсон дю Террайля и т.д.).
В романе Арцыбашева «Санин» главный герой принадлежал именно к этому мифологическому по своей основе типу. Кроме него, все персонажи произведения сформировались под влиянием среды и обстоятельств, и их действия были подвластны этим силам. И только о Санине сразу же сообщалось, что «никто не следил за ним, ничья рука не гнула его, и душа этого человека сложилась свободно и своеобразно, как дерево в поле»3. В образе Санина Арцыбашев создал свой вариант «естественного человека» начала XX в., независимого от социума, не скованного никакими догмами.
Герой утверждал:
«Человек — это гармоническое сочетание тела и духа, пока оно не нарушено <…> Мы заклеймили желания тела животностью, стали стыдиться их, облекли в унизительную форму и создали однобокое существование <…> Те из нас, которые слабы по существу, не замечают этого и влачат жизнь в цепях, но те, которые слабы только вследствие связавшего их ложного взгляда на жизнь и самих себя, те — мученики: смятая сила рвется вон, тело просит радости и мучает их самих. Всю жизнь они бродят среди раздвоения, хватаются за каждую соломинку в сфере новых нравственных идеалов и, в конце концов, боятся жить, тоскуют, боятся чувствовать» (С. 276).
Среди отягощенных предрассудками героев романа Санин — единственный персонаж, чье поведение не подчинялось сюжетным канонам реалистического романа. Он отказывался от дуэли, логически следующей за нанесенным им же оскорблением; спасал обманутую любовником «бедную» Лиду, которая, согласно литературным традициям должна была утопиться; нарушал привычную романную традицию платонической любви к девушке. Для понимания авторской концепции важен эпиграф к роману из библейской книги «Екклезиаст»: «Только это нашел я, что Бог создал человека правым, а люди пустились во многие помыслы». В романе Арцыбашева только Санин оказывался «правым» — то есть человеком, реализующим все свои желания и возможности. Для читателя узнаваемый провинциальный городок парадоксальным образом трансформировался в мифологическое пространство, где герой-демиург свободно творил свою волю, воссоздавая мир и людей такими, какими они должны были быть, доколе «не пустились во многие помыслы».
Успех, хотя и более скромный, имел в тех же читательских кругах роман А. Каменского «Люди» (1910). Впервые подобный сюжет был разработан Каменским в рассказе «Белая ночь» (1906), персонажи которого пытались проникнуть в чужую квартиру для установления новых отношений между людьми. Они говорили о чаемом провозвестнике нового:
«Все ждут пророка. Ждут, что придет кто-то новый и смелый, и разрушит преграды, и скажет, что нет чужих людей, чужих квартир, нет знакомых и незнакомых, а есть только ничем не преграждаемая свобода влечения одного к другому. И вспыхнет великая бескровная революция отношений между чужими…»4.
В романе «Люди» главный герой — бывший студент Виноградов — вселялся в чужие квартиры и проводил своеобразные «психологические эксперименты» над их обитателями, пробуждая подсознательные желания, инстинкты и добиваясь полной естественности, искренности человеческих отношений.
Оба автора использовали привычную сюжетную схему «тургеневского романа», в котором любовная история служила выявлению определенной «прогрессивной» идеи, а любовь героини доставалась носителю этой идеи. Большинство рецензентов романа «Санин» упоминало о его прямом прототипе — романе «Отцы и дети». Однако и Арцыбашев, и Каменский не только использовали, но и пародировали клише «тургеневского романа». Критики, немало рассуждавшие о семантике фамилии главного героя Арцыбашева, так и не вспомнили, что Санин — это фамилия главного персонажа тургеневской повести «Вешние воды» (1872) — человека слабого, увлекаемого злой женской волей.
В романе «Люди» Виноградов дважды «уступал» любимую девушку соперникам во имя проверки истинности своих убеждений. Само же название романа восходило к образам идеальных людей из утопии «Сон смешного человека» Достоевского и к типу сверхчеловека Ницше. «Люди» Каменского — это новые люди (вспомним подзаголовок романа Чернышевского — «из рассказов о новых людях»), каких еще мало в настоящем. В финале произведения условная сконструированность этого «вроде бы» реалистического романа была нарочито обнажена. Виноградов и его наконец-то обретенная возлюбленная обсуждали все, случившееся с ними. Героиня отмечала:
«Опыты, которые проделывали мы оба, наше неодинаковое бесстрашие, неодинаковая любовь к людям, наше с Вами идейное несходство и наша дружба представляются мне теперь страницами какого-то эксцентрического романа, с сочиненной фабулой, искусственным построением, но — не скрою от Вас — страницами, которые перелистываешь в памяти с острым, почти рискованным любопытством»5.
