Игорь Кон - Бить или не бить?
Таким образом, обладая темпераментом очень пылким, очень сладострастным, очень рано пробудившимся, я тем не менее прошел возраст возмужалости, не желая и не зная других чувственных удовольствий, кроме тех, с какими познакомила меня, совершенно невинно, мадемуазель Ламберсье, а когда время сделало меня наконец мужчиной, случилось так, что меня опять спасло то самое, что должно было бы погубить. Моя прежняя детская склонность, вместо того чтобы исчезнуть, до такой степени соединилась с другой, что я никогда не мог отделить ее от желаний, зажженных чувственностью. И это безумие, в сочетании с моей природной робостью, делало меня всегда очень непредприимчивым с женщинами; у меня не было смелости все сказать или возможности все сделать, ибо тот род наслаждения, по отношению к которому другое было для меня лишь последним пределом, не мог быть самостоятельно осуществлен тем, кто его желал, ни отгадан той, которая могла его доставить. Всю жизнь я вожделел и безмолвствовал перед женщинами, которых больше всего любил. Никогда не смея признаться в своей склонности, я, по крайней мере, тешил себя отношениями, сохранявшими хотя бы представление о ней. Быть у ног надменной возлюбленной, повиноваться ее приказаниям, иметь повод просить у нее прощения – все это доставляло мне очень нежные радости; и чем больше мое живое воображение воспламеняло мне кровь, тем больше я походил на охваченного страстью любовника. Понятно, что этот способ ухаживания не ведет к особенно быстрым успехам и не слишком опасен для добродетели тех, кто является их предметом».
Другие классики европейской литературы, одержимые болезненной страстью к порке, предпочитали описывать ее обобщенно, в художественных образах, предоставляя делать заключения о происхождении и степени реализации их фантазий своим биографам.
В английской литературе XIX в. самая крупная фигура этого плана – упоминавшийся выше поэт Алджернон Чарлз Суинберн (1837–1909). Порка была для него навязчивым кошмаром. Многие посвященные ей стихи Суинберна опубликованы лишь после его смерти, хотя при жизни автора распространялись в списках («Первая порка мальчика» и «Порка Чарли Коллингвуда»). Как возникло это пристрастие, мы не знаем. В неоконченном автобиографическом романе «Лесбия Брэндон», который Суинберн начал писать в 1864 г. и который тайно ходил по рукам среди его друзей в семидесятые годы, но был опубликован только после смерти поэта, есть две яркие сцены порки мальчика домашним учителем.
Дополнительную пикантность эпизоду придает то обстоятельство, что воспитатель испытывает сильное влечение к старшей сестре мальчика. Суинберн описывает переживания не столько мальчика, сколько воспитателя, который во время порки все больше звереет, явно получая от избиения ребенка эротическое удовольствие. Никакой симпатии к этому человеку маленький Герберт, которого Суинберн писал с себя, не испытывает. Но хотя мальчик страдает от жестокой порки, после нее он вдруг почувствовал удовольствие:
«Мальчик всхлипывал и вздрагивал при каждом ударе, чувствуя, что его глаза наполняются слезами и краснеют от слез; но удары жгли его, как огонь. Сгорая одинаково от стыда и от боли, он прятал свое горячее влажное лицо между руками, кусал свой рукав, пальцы, все, что подвернется; его десны, подобно розге, сочились кровью, он предпочитал кусать плоть своих рук, нежели громко кричать…» Зато потом «все блаженство и боль этого дня вдруг расцвели в нем и принесли плоды» (Swinburne, 1952).
Биографы поэта (Rooksby, 1997) допускают, что эта сцена придуманная, воображаемая. В годы обучения в Итоне и затем в Оксфорде интерес Суинберна к теме усугубился. В письме от 1867 г. он писал, что две самые интересные вещи в Итоне – это река и эшафот для порки. По признанию поэта, наставник (тьютор) жестоко его порол, однажды следы порки сохранялись больше месяца. Что не помешало ему позже посещать в Лондоне специальный бордель, написать форменную оду порке и выступать против отмены телесных наказаний – только не палкой, которая оставляет синяки, а розгой. По словам биографа Суинберна, итонские библиотекари и сейчас мягко отговаривают школьников, желающих увидеть оригинал рукописи «The Flogging Block».
Значительно более откровенен австрийский писатель барон Леопольд фон Захер-Мазох (1838–1895), прославившийся прежде всего описанием подобных переживаний. В своих воспоминаниях детства Захер-Мазох рассказывает:
«Устроившись в каком-нибудь темном и отдаленном закоулке дома, принадлежащего моей бабушке, я с жадностью поглощал жития святых, и, когда читал о пытках, которым подвергались мученики, меня бросало в озноб и я приходил в какое-то лихорадочное состояние…»
В десятилетнем возрасте на это наслоилось другое впечатление. Мальчик случайно подсмотрел, как тетка, в которую он был тайно влюблен, изменяла мужу с красивым молодым человеком, а когда муж в сопровождении двоих друзей ворвался в комнату, ударила его кулаком и выгнала всех троих мужчин, а заодно и любовника, вон.
«В этот момент злосчастная вешалка упала на пол, и вся ярость г-жи Зиновии излилась на меня.
– Как! Ты здесь прятался? Так вот же я научу тебя шпионить?
Я тщетно пытался объяснить свое присутствие и оправдаться: в мгновение ока она растянула меня на ковре; затем, ухватив меня за волосы левой рукой и придавив плечи коленом, она принялась крепко хлестать меня. Я изо всех сил стискивал зубы, но, несмотря ни на что, слезы подступили у меня к глазам. Но все же следует признать, что, корчась под жестокими ударами прекрасной женщины, я испытывал своего рода наслаждение <…>
Это событие запечатлелось в моей душе, словно выжженное каленым железом» (Захер-Мазох, 1992).
Самый знаменитый раб и одновременно поэт розги в русской литературе Федор Сологуб (1863–1927), в отличие от многих своих современников, не оставил после себя ни подробной автобиографии, ни воспоминаний, ни записных книжек. Его дневник то ли утерян, то ли уничтожен, а так называемая «Канва к биографии» скорее похожа на развернутый план романа. В то же время все его творчество имеет автобиографический характер, где красной чертой проходит тема эротической порки. Это прекрасно показано в книге М. М. Павловой, из которой заимствованы все последующие факты и цитаты (Павлова, 2007).
Все началось с детства. Мальчик рано потерял отца, а его мать, Татьяна Семеновна, считала главным средством воспитания порку и жестоко наказывала сына за малейшую провинность или оплошность. Своим суровым обращением мать стремилась привить сыну христианские добродетели – покорность и смирение, но фактически сформировала у него ярко выраженный садомазохистский комплекс. Описания материнской порки занимают центральное месте в дневниках и интимной лирике не только юного, но и взрослого Кузьмы Тетерникова.
Истомившись от капризов
И судьбу мою дразня,
Сам я бросил дерзкий вызов:
– Лучше выпори меня.
Чем сердиться так сурово
И по целым дням молчать,
Лучше розги взять и снова
Хорошенько отстегать.
Мама долго не томила,
Не заставила просить,
Стало то, что прежде было,
Что случалось выносить.
Мне никак не отвертеться,
Чтоб удобней было сечь,
Догола пришлось раздеться,
На колени к маме лечь.
И мучительная кара
Надо мной свершилась вновь,
От удара до удара
Зажигалась болью кровь.
Правда страшная побоев
Обнаружилася вся:
Болью душу успокоив,
Я за дело принялся.
(27 октября 1889)
Порою свяжут. Распростерто
Нагое тело. Круто мне,
И бьется сонная аорта,
И весь горю я, как в огне.
И как мне часто доставался
Домашних исправлений ад!
Для этого употреблялся
Общедоступный аппарат,
Пук розог. Быстро покрывался
Рубцами обнаженный зад.
Спастись от этих жутких лупок
Не удавалось мне никак.
Что не считалось за проступок!
И мать стегала за пустяк.
<…>
Потом березовые плески;
Длиннее прутья, чем аршин;
Все гуще, ярче арабески,
Краснеет зад, как апельсин.
И уж достигла апогея
Меня терзающая боль,
Но мама порет, не жалея,
Мою пылающую голь.
Бранит и шутит: – Любишь кашу?
Ну что же, добрый аппетит.
Вот, кровью кашицу подкрашу,
Что, очень вкусно? Не претит?
(26 октября 1899)
После смерти матери (в 1894 г.) обязанности порки взрослого старшего брата взяла на себя его сестра. Ольга Кузьминична хорошо знала особенности психосексуальной жизни брата. Когда он работал учителем и жил вместе с матерью в Вытегре, эта тема откровенно обсуждалась в их переписке:
«Пиши, секли ли тебя и сколько раз». «Ты пишешь, что маменька тебя часто сечет, но ты сам знаешь, что тебе это полезно, а когда тебя долго не наказывают розгами, ты бываешь раздражителен, и голова болит». «Маменька тебя высекла за дело, жаль тебя, что так больно досталось, да это ничего, тебе только польза». «Маменька хорошо делает, что часто тебя сечет розгами, польза, даже и для здоровья».
