Александр Нилл - Саммерхилл — воспитание свободой
И даже несмотря на то, что нынешнее общество не позволило бы колонистам иметь полноценную интимную жизнь, совместное обучение юношей и девушек дало бы много ценного: привело бы к мягкости, естественным хорошим манерам, необходимому знанию противоположного пола, уменьшило бы интерес к порнографии и похотливое хихиканье.
Персонал характеризовала бы способность верить в учеников, обращаться с ними как с людьми, достойными уважения, а не как с ворами и разрушителями. В то же время сотрудники обладали бы развитым чувством реальности и не предлагали бы человеку «откусить больше, чем он может проглотить». Например, не назначали бы вора казначеем рождественского фонда колонии. Сотрудники всячески избегали бы соблазна читать нотации, понимая, что поступки значат гораздо больше, чем разговоры. Они обязаны были бы знать историю каждого правонарушителя, все его прошлое.
Интеллектуальному тестированию было бы отведено в колонии скромное место. Тесты не раскрывают жизненно важных возможностей ребенка и не способны правильно оценить его эмоциональность, творческие способности, оригинальность и воображение.
Общая атмосфера скорее напоминала бы лечебное, чем исправительное, учреждение. Подобно тому как ни один медик не морализирует с пациентом, больным сифилисом, так же и наши сотрудники не морализировали бы по поводу недуга, который мы называем правонарушением. Колония отличалась бы от больницы только тем, что в ней, как правило, не раздавали бы лекарств, даже и психотропных. Лечение достигалось бы только присутствием подлинной любви в окружающей среде. Персонал также должен был бы проявлять подлинную веру в человеческую природу. Конечно, там встречались бы и неудачи, и неизлечимые правонарушители, обществу по-прежнему приходилось бы бороться с ними, но они составили бы ничтожное меньшинство, в то время как большинство правонарушителей откликнулись бы на любовь, терпимость и доверие.
Скептикам я бы всегда напоминал рассказ Гомера Лейна о мальчике-правонарушителе, с которым он беседовал в суде по делам несовершеннолетних. Лейн дал ему банкноту в один фунт, из этих денег тот должен был оплатить свой проезд до соседнего городка. Лейн был абсолютно уверен, что мальчик привезет ему сдачу полностью. Так и случилось.
Я бы напомнил и об одном американском начальнике тюрьмы, который отправил заключенного, осужденного за воровство, в Нью-Йорк купить новое оборудование для тюремной обувной мастерской. Тот вернулся с полным отчетом о новых станках, которые он купил. Начальник спросил: «Почему ты не воспользовался возможностью сбежать в Нью-Йорке?» Преступник поскреб затылок: «Не знаю, начальник, наверное, потому, что вы поверили мне».
Тюрьмы и наказания никогда не смогут заменить веру в человека, способную творить чудеса. Для человека, оказавшегося в беде, такая вера означает, что кто-то относится к нему с любовью, а не с ненавистью.
Лечение ребенка
Излечение больше зависит от пациента, чем от терапевта. Среди тех, кто приходит к психотерапевтам, многие не излечиваются потому, что на поход к врачу их подвигли родственники. Если, например, мужу и удается убедить сопротивляющуюся жену обратиться к психоаналитику, она, вполне естественно, отправляется туда с неудовольствием. Мой муж считает, что я недостаточно хороша. Он хочет, чтобы меня изменили, и мне это не нравится.
Аналогичная трудность возникает и с молодыми преступниками, когда под угрозой заключения их заставляют пройти терапию. Пациент должен хотеть вылечиться — это справедливо для всякой терапии, как со взрослыми, так и с подростками.
Большинство отклонений у детей способна излечить одна только свобода, без всякой дополнительной терапии. Но свобода, а не вседозволенность и не сентиментальность. Однако патологические случаи только свободой не излечиваются. Она едва ли поможет и при задержке развития. Но свобода обязательно будет работать в детских школах-интернатах при условии, что она поддерживается там постоянно.
Несколько лет назад ко мне прислали подростка, который был настоящим мошенником, воровавшим очень умно. Через неделю после его приезда мне позвонили из Ливерпуля.
— Это говорит мистер X (хорошо известный в Англии человек). У меня в вашей школе племянник. Он написал мне письмо, спрашивая, может ли он на несколько дней приехать в Ливерпуль. Вы не возражаете?
— Нисколько, — ответил я, — но у него нет денег. Кто оплатит его дорогу? Вы бы лучше связались с его родителями.
На следующий день мне позвонила мать мальчика и сказала, что ей звонил дядя Дик. Что касается их с мужем, то они не возражают, чтобы Артур поехал в Ливерпуль. Они проверили стоимость билета — она составляет двадцать восемь шиллингов. Не мог ли бы я дать Артуру эти деньги?
Оба звонка Артур сделал из телефонной будки рядом со школой. Ему удалось превосходно сымитировать голоса — и старого дяди, и матери. Он разыграл меня, и я дал ему денег, прежде чем осознал, что меня провели.
Мы с женой обсудили ситуацию и решили, что требовать вернуть деньги назад было бы неправильно, потому что именно к этому обращению парень привык. Жена предложила наградить его. Поздно вечером я вошел к нему в спальню.
— Тебе сегодня повезло, — сказал я весело.
— Еще бы! — отозвался он.
— Да, но тебе повезло даже больше, чем ты думаешь, — продолжал я.
— Ты о чем это?
— А, твоя мать только что снова звонила, — ответил я непринужденно, — оказывается, она ошиблась насчет билета, он стоит не 28, а 38 шиллингов. Так что она просила добавить тебе десять.
Я беззаботно бросил десятишиллинговую банкноту ему на кровать и вышел прежде, чем он успел что-нибудь сказать.
На следующее утро он отправился в Ливерпуль, оставив письмо, которое мне должны были передать после того, как отойдет его поезд.
Оно начиналось так: «Дорогой Нилл! Ты лучший актер, чем я». А потом много недель он приставал ко мне с вопросом, зачем я дал ему эти десять шиллингов.
Наконец я ему ответил: «Что ты почувствовал, когда я дал их тебе?» На минуту он глубоко задумался, а потом медленно сказал: «Знаешь, это было самое большое потрясение в моей жизни. Я подумал, что ты первый человек в моей жизни, который стал на мою сторону». Я встретился с мальчиком, который понимал, что любовь есть принятие. Обычно такое понимание достигается не скоро. Объект терапии может лишь смутно осознать лечебный эффект и то лишь месяцы спустя.
Раньше, когда мне гораздо чаще приходилось иметь дело с тяжелыми отклонениями, я снова и снова вознаграждал таких детей за кражи. Но должно было пройти несколько лет, и только после того, как ребенок излечивался, он мог в какой-то мере осознать тот факт, что именно мое одобрение ему помогло.
Работая с детьми, приходится проникать в глубины психики, искать скрытые мотивы поведения. Мальчик асоциален. Почему? Естественно, его антиобщественные проявления бросаются в глаза и раздражают. Он вырос задирой, вором или садистом, но почему он стал таким? Раздражение может заставить учителя кричать, мстить и презирать ребенка, однако проблема этим не решается. Сейчас в обществе усиливается тенденция, требующая возврата к строгому дисциплинарному воспитанию, но оно воздействует лишь на симптомы и в конечном счете не дает никакого результата.
Родители привозят в Саммерхилл девочку — лгунью, воровку и злюку. Они вручают мне длинное описание ее прегрешений. Было бы роковой ошибкой с моей стороны дать ребенку понять, что мне все о ней рассказали. Я должен подождать, пока эта информация поступит от самой девочки, выявится из ее поведения по отношению ко мне и другим в школе.
Много лет назад у меня был очень трудный ребенок. Его родители настаивали на обследовании у психиатра, так что я повез его к известному доктору на Харли-стрит. С полчаса я рассказывал специалисту все, что знал об этом случае, а затем мы позвали мальчика. «Мистер Нилл говорит, что ты очень плохой мальчик». Такова была его версия психотерапии.
Тысячи раз приходилось мне встречаться с подобным неправильным и невежественным обращением с детьми. «Что-то ты маловат для своего возраста», — приветствует гость мальчика, испытывающего комплекс неполноценности в связи с ростом.
Другой посетитель спрашивает у девочки: «Твоя сестра очень умная, правда?» Искусство обращения с детьми можно определить как знание того, чего не следует говорить.
В то же время необходимо показывать ребенку, что ему не удалось вас обмануть. Бесполезно просто позволить продолжать красть ваши марки, надо всякий раз давать ребенку понять, что вы знаете об этом. Однако совершенно непозволительно говорить: «Твоя мать предупреждала меня, что ты воруешь марки». Совсем другое дело заметить: «Я знаю, что ты взял мои марки».
