Сильвия Энтони - Открытие смерти в детстве и позднее
К концу 1950-х табу стало явственно ослабевать. И. Е. Александер (I. Е. Alexander) в 1957-м в «Американском психологическом журнале» (American Journal of Psychology) опубликовал статью, озаглавленную «Смерть никого не интересует?» (Is death a matter of indifference?), впоследствии продолжил ее исследованиями детей и подростков, на которые я буду ссылаться ниже.
Во всякой культуре люди, занимающиеся целительством в той или иной форме, имели особые отношения с табу. Они не могли не знать традиций и обычаев, обычно поддерживали и разделяли их, но они должны были касаться физически и вербально того, что в иных обстоятельствах считалось неприкасаемым. Когда в 1959-м д-р Герман Файфель (Hermann Feifei) опубликовал сборник эссе различных авторов, озаглавленный «Смысл смерти» (The Meaning of Death), эти авторы были в основном профессиональные медики. Однако среди прочего здесь обсуждались, причем с искренностью и проницательностью, психологические проблемы самой профессии, а в числе авторов был видный психолог. Признание вклада специалистов из других дисциплин ощущалось, как глоток свежего воздуха.
Функции первобытного целителя в цивилизованных обществах разделяются между врачом и священником. И тот, и другой могут – скорее, должны, – нарушать табу, связанные со смертью. В изданной в 1962-м книге «Человек и его судьба в свете великих религий» профессор С. Г. Ф. Брендон (Man and his Destiny in the Great Religions; S. G. F. Brandon) говорит об «открытии фактов смерти и рождения, которые делает каждый человек». Он продолжает:
...Они расположены именно в таком порядке, поскольку в индивидуальном опыте открытие смерти обычно предшествует открытию рождения, и первое по своему характеру должно производить более глубокое впечатление. Впервые узнав, что люди умирают, ребенок незамедлительно извлекает из этого знания выводы, имеющие отношение лично к нему, и хотя в большинстве случаев первоначальный шокирующий эффект быстро вытесняется более непосредственными интересами, психика должным образом регистрирует новый факт и постепенно все более полно проникается его последствиями [1] .
В этом месте автор ссылается на «Открытие смерти ребенком», что, естественно, было мне приятно, но в то же время послужило новой иллюстрацией власти табу: за двадцать два года, прошедшие со времени публикации моей книги, появилось великое множество авторитетных трудов по психологии детства, но, похоже, теологу не на что было больше сослаться, кроме единственного творения ничем больше не примечательного автора.
Я упомянула – отчасти в свою собственную защиту, – что мы склонны практиковать те самые табу, на которые нападаем. Ниже – еще один тому пример, ближе к нашему времени:
...Возможно, некоторые конфликты уникально приспособлены для порождения ночных кошмаров. Среди них – связанные с тревогой по поводу смерти. Бесчисленные исторические и антропологические примеры демонстрируют первостепенное значение смерти для человечества. Однако вплоть до недавнего времени, когда ситуация стала меняться под влиянием экзистенциалистских текстов, – например, Мэй, Энджел и Элленбергер, 1958 (May, Angel, Ellenberger), – эта тема удивительным образом вытеснялась или, по меньшей мере, избегалась американскими психологами [2] .
Это утверждение относится только к американским психологам, поэтому нельзя сказать, что авторы имели в виду также работы, написанные в других местах. Однако на протяжении предшествующего десятилетия в Соединенных Штатах были проведены исследования и изданы работы Александера с коллегами, а также сборник под редакцией Файфеля; и то и другое имеет непосредственное отношение к теме вышеупомянутой статьи. Следующая статья в том же самом журнале посвящена измерению тревоги, связанной со смертью, и основана на исследовании реакций студентов-медиков; в ней тоже отсутствуют ссылки на работы Александера или Файфеля. Правда, в этом случае релевантность их не столь очевидна, и они могли не быть упомянуты из похвального намерения не умножать ссылки сверх необходимости.
Не будучи представителем медицины, я в течение многих лет не имела возможности продолжить свои ранние исследования, пока в 1960-е гг. не произошли три события, заставившие меня к ним вернуться. Во-первых, в результате случайного разговора с американским коллегой во время визита в Австралию в 1961-м я узнала, что «Открытие смерти ребенком» известно психологам в Штатах главным образом благодаря книге Файфеля. Во-вторых, в 1965-м мне предложили опубликовать главу из моей книги в сборнике, готовившемся в Соединенных Штатах, который должен был называться «Мир детства» (The World of the Child). И наконец, в 1969-м, когда большая часть настоящей книги была уже написана, д-р Сулла Вольф (Sula Wolff) опубликовала книгу «Влияние стресса на детей» (Children under Stress) и, в связи с ней, – также статью в «Новом обществе» (New Society), с обширными ссылками на мою работу 1940-го. Вновь возникло впечатление, что ей нет никаких альтернатив. Однако ее почти невозможно было достать, а просто переиздавать ее я не хотела, осознавая ее недостатки.
Поэтому возник план написать новую книгу, воспроизведя и дополнив ранние наблюдения, соотнеся их с более поздними исследованиями в различных областях и организовав все в целом наиболее подходящим для данного предмета образом. Это были весьма амбициозные задачи, – конечно, они не могли быть полностью осуществлены. Литература о психологическом развитии ребенка очень обширна, и я неизбежно должна была упустить что-то релевантное и важное, тем более, что моя профессиональная деятельность после публикации «Открытие смерти ребенком» не была связана с детьми. Относительно организации материала: поле практически безгранично; необходимость какого-то дизайна, а также ограничения моих личных знаний и способностей в большей мере повлияли на отбор и структуру материала, чем сама тема. Наконец, поскольку медики не находятся под властью табу, они могут свободно цитировать труды специалистов не из их области, в то время как последние едва ли с такой же легкостью могут говорить сами за себя. Их работы (пока не процитированы) могут быть сочтены непрофессиональными.
Двое из современных британских авторов, Артур Кестлер (Arthur Koestler) и Джеффри Горер, особенно известны своими текстами и лекциями на тему смерти. Кестлер уделяет особое внимание чудовищности агрессии человека и неадекватности его концепции смерти. Горер – скудости поддержки, которую британская (и другие протестантские) культура оказывают людям, потерявшим своих близких. К обоим этим аспектам я вернусь, но не смогу в полной мере отдать должное аргументации авторов, поскольку не буду ее повторять.
Согласно окончательному плану книги, две темы оказались практически не затронуты: идея смерти в подростковом возрасте и самоубийство. Они требуют отдельного рассмотрения.
Горер начинает свою работу 1965-го г. автобиографическим откровением, очень ценным для развития его социологической темы. Я хотела бы сделать то же самое, но не могу, хотя отнюдь не из-за отсутствия опыта утраты и горя. Однако я могу сделать негативное утверждение: никто в моей непосредственной семье не умер, когда я была маленьким ребенком, за исключением брата-младенца, которого я не видела. Он был рожден дома, и нас, старших детей, на это время отослали. Еще до нашего возвращения мама увезла малыша в надежде найти лечение для его врожденного заболевания. Когда родители через три недели вернулись без него, мы, в свои семь, пять и четыре года, были глубоко разочарованы. Но не помню, чтобы я, пятилетняя, тогда была озадачена вопросом смерти.
В течение последнего десятилетия появилось множество исследований, с несколько противоречивыми результатами, связей между разлукой и утратой в детстве и психическими заболеваниями или расстройствами в дальнейшей жизни. Ниже я буду ссылаться на них более подробно. В медицинских журналах можно найти упоминания о разбитом сердце, на котором раньше специализировались в основном поэты. По-видимому, эффекты разлуки с матерью в раннем детстве, как и смерти отца в тот же период или позднее, могут быть долговременными и пагубными, если нужды индивида остаются не признанными и не облегченными. Однако кампания по обеспечению пенсий для вдов была длительной (1912–1925 гг. в Англии) [3] , и ожесточенная оппозиция, которую эта кампания встретила, ныне кажется почти невероятной, – когда мы знаем из исследования Петера Мэрриса [4] , проведенного после Второй мировой войны, о социальных и экономических страданиях, испытываемых вдовами и их детьми до сих пор, несмотря на то, что закон обеспечил им пенсии. Кажется, мужчины хотят, чтобы те, кто их лишились, продолжали иметь основательные причины для скорби. Сегодня мы больше готовы признавать смешанные мотивы, чем в дофрейдисткую эпоху.
Впрочем, разговор о причинах для скорби поверхностен и абсурден. Скорбь сверхрациональна, это естественный императив.
