Д Кейнс - Общая теория занятости, процента и денег
Но здесь-то и кроется большой порок теории Гезелла. Он показывает, что только существование процента на деньги дает возможность извлекать выгоду от ссуды товаров. Его диалог между Робинзоном Крузо и чужеземцем [165] превосходная экономическая притча, не уступающая никакому другому произведению этого рода, — иллюстрирует эту мысль. Но, приведя объяснения, почему денежная норма процента в отличие от большинства процентных ставок на товары не может быть отрицательной, он упустил из виду необходимость объяснить и то, почему денежная норма процента является положительной, и не объяснил, почему она не определяется (как это утверждала классическая школа) размерами дохода, получаемого на производительный капитал. Беда в том, что от него ускользнуло понятие предпочтения ликвидности. Он разработал теорию нормы процента только наполовину.
Именно неполнотой его теории надо объяснить то обстоятельство, что академический мир не обратил внимания на работы Гезелла. Все же он развил свою теорию настолько, что пришел к практическим рекомендациям, которые в своей основе могут соответствовать потребностям, хотя они и неосуществимы в действительной жизни в той форме, в какой он их предложил. Он доказывает, что рост реального капитала задерживается денежной нормой процента. Если этот тормоз устранить, то рост реального капитала в современном мире станет настолько быстрым, что будет, вероятно, оправдана нулевая норма процента, правда не немедленно, но в течение сравнительно короткого периода времени. Таким образом, первейшая необходимость заключается в снижении денежной нормы процента, а этого, как указывает Гезелл, можно достигнуть, заставив владельцев денег нести издержки их хранения аналогично издержкам хранения бездействующих запасов товаров. Отсюда он пришел к своему знаменитому предложению о деньгах, "оплаченных марочным сбором", с которым связывается главным образом его имя и которое получило благословение проф. Ирвинга Фишера. В соответствии с этим предложением стоимость денежных знаков (хотя, очевидно, это необходимо было бы применить также по крайней мере и к некоторым разновидностям кредитных денег) должна сохраняться только при условии ежемесячного наклеивания на них марок, покупаемых на почте (примерно так, как на страховую карточку). Стоимость марок могла бы фиксироваться на любом подходящем уровне. Согласно моей теории, эта стоимость должна была бы быть примерно равна превышению денежной нормы процента (без учета стоимости марок) над предельной эффективностью капитала, совместимой с таким уровнем новых инвестиций, который соответствует полной занятости. Рекомендованная Гезеллом величина сбора-1% в месяц, что равно 5,4 % в год. В нынешних условиях это было бы слишком много, но найти подходящую цифру, которую следовало бы время от времени менять, можно было бы только практическим путем.
Общая идея, лежащая в основе этого предложения, несомненно, здравая. Весьма возможно, что удалось бы ее применить на практике в скромных масштабах. Но есть много затруднений, которых Гезелл не предвидел. В частности, он не учел того, что не только деньгам присуща премия за ликвидность и что деньги отличаются от других товаров только тем, что премия по ним выше, чем по любым другим товарам. Если бы денежные знаки были лишены их премии за ликвидность введением системы наклейки марок, то их место заняли бы многочисленные суррогаты: кредитные деньги, долговые бессрочные обязательства, иностранная валюта, ювелирные изделия и драгоценные металлы и т. д. Как я уже раньше отметил, были времена, когда страстное желание владеть землей независимо от приносимого ею дохода поддерживало норму процента на высоком уровне. Впрочем, по системе Гезелла такая возможность была бы устранена национализацией земли.
VII
Теории, которые мы рассматривали выше, касались по существу, той составляющей эффективного спроса, которая зависит от достаточности побуждения инвестировать. Однако совсем не ново приписывать бедствия безработицы недостаточности другой составляющей, а именно слабой склонности к потреблению. Но такое объяснение экономических бед нашего времени — столь же непопулярное у экономистов классической школы — играло гораздо меньшую роль в мышлении XVI и XVII вв. и приобрело известное влияние только сравнительно недавно.
Хотя жалобы на недопотребление играли весьма подчиненную роль в воззрениях меркантилистов, все же проф. Хекшер приводит ряд примеров того, что он называет "глубоко укоренившейся верой в полезность роскоши и вред бережливости". Действительно, бережливость рассматривалась как причина безработицы по двум мотивам: во-первых, потому, что реальный доход, как полагали, уменьшается на сумму денег, не участвующую в обмене, и, во-вторых, потому, что сбережение отвлекает деньги из обращения [166]. В 1598 г. г-н Лафма ("Сокровища и богатства, необходимые для великолепия государства") [167] выступил против тех, кто отказывался от французского шелка, указывая, что покупатели французских предметов роскоши обеспечивают пропитание беднякам, в то время как скупость заставила бы последних умереть в нищете [168]. В 1662 г. Петти оправдывал "развлечения, великолепные зрелища, триумфальные арки и т. п." ввиду того, что их стоимость течет в карманы пивоваров, булочников, портных, сапожников и т. п. Фортри оправдывал "излишества нарядов". Фон Шрёттер (в 1686 г.) неодобрительно отзывался по поводу ограничений роскоши и заявлял, что он хотел бы, чтобы щегольство в одежде и т. п. было даже еще больше. Барбон (в 1690 г.) писал, что "расточительность — это порок, который вредит человеку, но не торговле… Жадность — вот порок, вредный и для человека, и для тоpгoвли" [169]. В 1695 г. Кери доказывал, что если бы каждый тратил больше, то все получали бы большие доходы и "могли бы жить в большем достатке" [170].
Мысль Барбона, однако, получила широкую известность благодаря "Басне о пчелах" Бернарда Мандевиля — книге, признанной вредной судом присяжных в Мидлсексе в 1723 г. и выделяющейся в истории этических учений своей скандальной репутацией. Насколько известно, только один человек сказал о ней доброе слово, а именно — д-р Джонсон, который заявил, что она не смутила его, а, наоборот, "очень широко открыла глаза на действительный мир". В чем именно заключалась безнравственность книги — об этом можно судить по статье Лесли Стивена в "Словаре национальных биографий".
"Мандевиль вызвал глубокое возмущение своей книгой, в которой он остроумными парадоксами придал привлекательность циничной системе морали… Его учение о том, что процветание больше увеличивается в результате расходов, чем в результате сбережений, согласовывалось со многими экономическими заблуждениями, которые еще не искоренены [171]. Допуская вместе с аскетами, что человеческие желания являются в своей основе злом и порождают "частные пороки", и соглашаясь одновременно с общепринятой точкой зрения, что богатство есть "общественное благо", он легко показал, что всякая цивилизация зависит от развития порочных наклонностей…"
"Басня о пчелах" — это аллегорическая поэма "Ропщущий улей, или Мошенники, ставшие честными", где показана плачевная участь процветающего общества, в котором все граждане внезапно возымели желание ради сбережения расстаться с роскошью и сократить вооружения государства.
Теперь уже ни один благородный не мог довольствоваться тем, Чтобы жить и брать в долг то, что он расходует. Ливреи висят в ломбардах, Кареты они отдают за бесценок, Породистых лошадей продают целыми упряжками, Продают и загородные виллы, чтобы уплатить долги. Бесполезных расходов чураются, как безнравственного обмана. За границей они не держат войск. Ни в грош не ставят "почтение иностранцев" И суетную славу войн. Они дерутся, но лишь за свою страну, Когда дело идет о праве и свободе.
Высокомерная Хлоя
Сокращает свое меню И носит круглый год свое грубое платье.
Ну а каков же результат этой перемены?
А теперь подумайте о славном улье и посмотрите, Как уживаются между собой честность и торговля: Роскошь быстро скудеет и исчезает, И теперь выявляется совсем другая сторона дела, Так как ведь исчезли не только те, Кто каждый год тратил большие деньги, Но и массы людей, что жили на эти деньги, Каждый день делая свою работу. Тщетно пробовали они искать других занятий, Везде излишки.
Земли и дома падают в цене; Чудесные дворцы, стены которых, Подобные стенам Фив, были воздвигнуты искусством, Теперь сдаются в наем… Строительное дело совсем подорвано, У ремесленников больше нет занятий, Никакой живописец теперь уже не знаменит своим искусством. Больше не называют имен резчиков по камню и дереву.
И "мораль" отсюда такова:
Благодаря одной добродетели народы не могут жить В великолепии. Кто хочет возродить Золотой Век, должен иметь Не только честность, но и желуди в пищу.
