Александр Соловьев - Знаковые люди
Парадоксально, но в эту мистификацию верили вплоть до недавнего времени, когда увидели свет подлинные дневники Шлимана, хранившиеся у его наследников.
«Господь Бог создал Трою, господин Шлиман раскопал ее для человечества», – гласит надпись у входа в Музей Трои. В этих словах, несмотря на внешний пафос, есть и грустная ирония. Любые археологические раскопки сопровождаются частичным уничтожением памятника, а такие, какие провел Шлиман, были полным уничтожением.
Полный дилетант, Шлиман действовал по собственному усмотрению, больше полагаясь на интуицию, чем на существующие в то время методики. Шлимана интересовала исключительно Троя Гомера. Все, что существовало на этом месте позже, безжалостно им уничтожалось. Более того, слепо доверяя тексту «Илиады», Шлиман искал мощные стены и поэтому принял за Трою более раннее поселение, тем самым стерев с лица земли лежавшую выше истинную Трою.
Шлиман умер 4 января 1891 года. В зал его афинского дома, где стоял гроб, отдать последние почести пришел весь цвет тогдашнего общества: придворные, министры, дипломатический корпус, представители академий и университетов Европы, членом которых являлся Шлиман. Было произнесено много речей. Каждый из ораторов считал усопшего принадлежащим своей стране: немцы претендовали на него как на земляка, англичане – как на доктора Оксфордского университета, американцы – как на человека, воплотившего подлинный дух американских пионеров, греки – как на глашатая их древней истории.
То, что один из самых богатых бизнесменов Америки и Европы, археолог-самоучка Генрих Шлиман уничтожил подлинную Трою, стало известно лишь много лет спустя.
10 story. Нина Никитина. ДЕНЬГИ № 36 (391) от 17.09.2000Лев Толстой. Тройная бухгалтерия зеркала русской революции
18 сентября 1852 года увидел свет номер выходившего под редакцией Николая Некрасова и Ивана Панаева журнала «Современник», в котором ДЕБЮТИРОВАЛ МОЛОДОЙ ПИСАТЕЛЬ, скрывшийся за инициалами Л. Н. Повесть называлась «Детство».
Теперь Льва Толстого изучают в школе. Только что не анатомируют – где родился, где учился, какое первое слово сказал. А уж что касается того, что написал, – так чуть не наизусть учат. Но оно того стоит. А ВОТ ЧЕГО НЕТ В ШКОЛЬНОЙ ПРОГРАММЕ – ТАК ЭТО САМОЙ ЛИЧНОСТИ ПИСАТЕЛЯ. Множество фотографий, где граф Толстой – седой старик, в простой, белой рубахе и босиком. Отчего-то именно такое представление о нем полюбилось и прижилось более всего. Ну а если заглянуть чуточку за угол? НЕ ВСЕ ЗНАЮТ, КАК СКЛАДЫВАЛАСЬ У ГРАФА ЖИЗНЬ МАТЕРИАЛЬНО-ДЕНЕЖНАЯ. Его называли «бессребреником, презирающим деньги» – но и «расчетливым скопидомом». Деньги были для него то «гадкой вещью», то мерой семейного благополучия, а то и великим грехом.
В молодости Лев Толстой кутил и в пух и прах проигрывался в карты, не забывая, однако, при этом вести «Журнал для слабостей», в котором ругательски ругал себя за молодечество и пустую жизнь. После чего отправлялся на очередную партию в штос.
Остепенившись, стал расчетливым помещиком, владельцем 8 тыс. десятин земли, с которым отчаянно соревновался помещик Шеншин (Афанасий Фет) и которому отчаянно завидовал горожанин Достоевский, лишь в канун смерти выбравшийся из долгов покойного брата Михаила и кабалы собственных издателей.
К концу жизни Лев Толстой стал равнодушен к благам земным; стремление к обогащению считал ничтожным, а гонорары свои отдавал духоборам, собиравшимся эмигрировать от преследований правительства в Канаду.
Культ предков
Люди, хорошо знавшие Льва Николаевича и его семью, его предков, считали, что важнее всякой наследственности и наследства для него был самый настоящий культ предков. Недаром писатель считал себя «произведением предшествующих людей», среди которых выделялись дед по отцовской и дед по материнской линиям. И в самом деле, в молодости, до женитьбы, Лев Толстой вел себя так, будто стремился подражать деду по отцу – Илье Андреевичу Толстому. Илья Андреевич был человеком довольно ограниченным, но веселым и мягким. Владел 1,2 тыс. крепостных, 4 тыс. десятин земли, 3 винокуренными заводами, поставлявшими вина на российский рынок. Этот легендарный сибарит и мот запросто посылал слуг на юг Франции за свежими фиалками, а за настоящей стерлядью – в Астрахань. Белье свое отсылал стирать в Голландию (впрочем, как веком позже и князья Куракины, убедившиеся на горьком опыте, что русские прачки так и не научились тонкой работе с дорогой тканью). Промотав полумиллионное состояние, Илья Андреевич Толстой на исходе жизни стал губернатором в Казани. Молодого Толстого поражала естественная способность и всегдашняя готовность деда жить en grand (на всю катушку), и похоже, именно Илья Андреевич стал прототипом старого графа Ростова в романе «Война и мир».
Став же человеком семейным, солидным и знаменитым писателем, Лев Толстой, по всеобщему убеждению, больше всего напоминал деда по материнской линии – князя Николая Сергеевича Волконского, для которого подлинным богом был порядок (в романе «Война и мир» он стал прообразом старого князя Болконского). Вспоминали и прадеда Льва Николаевича, Николая Ивановича Горчакова, обладателя огромного состояния, человека чрезвычайно скупого. Любимым его занятием, которому старик Горчаков мог предаваться целыми днями, было пересчитывание денег, хранившихся в заветной шкатулке. Слепой старец перебирал мятые бумажки, даже не подозревая о том, что слуга, прощелыга и вор, давно половину их подменил газетной бумагой.
«Самый пустяшный малый»
В апреле 1847 года между братьями и сестрой Толстыми состоялся раздел наследственного родительского имущества. Льву достались деревни Ясная Поляна, Ясенки, Ягодная, Пустошь Мостовая знаковые люди Крапивенского уезда и Малая Воротынка Богородицкого уезда Тульской губернии. В общей сложности он получил 1,47 тыс. десятин земли и 330 душ мужского пола. В «дополнение выгод» братья выделили ему 4 тыс. руб. серебром.
Земля в Ясной Поляне была «плодовитая, хлеб и покосы средственные, лес дровяной, крестьяне на пашне». Иными словами, средненькая усадьба. Да вдобавок заложенная родителями в Опекунском совете. И первым делом Лев Толстой попытался вызволить имение из опекунства в полную свою собственность. А заодно озаботился проектом лесонасаждения в России и освобождения яснополянских крестьян от барщины. Подумывал, и всерьез, о службе в Министерстве иностранных дел, открыл школу для крестьянских детей...
Как и следовало ожидать, все его усилия шли прахом, а проекты оставались на бумаге. Спасали карты. Живший «безалаберно, без службы, без занятий, без цели», он целиком отдался «проклятой страсти» к игре. Проигрыши становились все более впечатляющими: 850 руб., 3 тыс., 5 тыс. руб... Чтобы расплатиться с долгами, спустил Малую Воротынку за 18 тыс., Ягодную за 5,7 тыс. руб...
При этом за гроши отдавал на ярмарках породистых лошадей, швырял деньги в самых дорогих ресторанах и у самых модных портных. Старшие братья и вынесли вердикт: «пустяшный малый».
Ясная Поляна к тому времени пришла в полный упадок. Сказывалась не только неопытность молодого помещика, но и «бессовестный грабеж» со стороны управляющего и старосты («дурака набитого»). Будучи не в силах справиться с ворьем, Толстой возвращался за карточный стол. Безуспешно, разумеется.
Писатель и хозяин
Восемь лет он то и дело ставил в своих дневниках вопрос: «На что я назначен?» Между картами, конными ярмарками и гульбой он выкраивал часы для собственно литературного творчества. Но лишь 7 марта 1851 года записал в дневнике: «Заняться для завтра... роман». И начал писать, увлекся – и довел до конца повесть «Детство».
А уже 2 июля 1852 года Толстой написал письмо редактору журнала «Современник» с просьбой о публикации «Детства». Втайне мучился, бросаясь от отчаяния к надежде. Решил: напечатают – значит, поощрят к сочинительству, и тогда изменится вся его жизнь, а нет – так сжечь все, что уже было начато. Рукопись была принята, и Толстой радовался «до глупости». Отклики редакции были лестными, и дебютант ответил адекватно – в категорической форме потребовал высылки гонорара: в тот момент он остро нуждался в деньгах. С первых же шагов на новом поприще Лев Толстой рассматривал писательство не как барскую прихоть, но как профессию со всеми экономическими вытекающими. В переписке с издателями выяснилось, что «Современник» дебютов не оплачивает, но Некрасов пообещал Толстому за последующие произведения «лучшую плату» – 50 руб. серебром за печатный лист.
Толстой был напрочь не согласен, например, с Иваном Тургеневым, утверждавшим, что подлинный художник не способен заниматься материальными вопросами. «Нет человека, – писал Толстой, – который мог бы обойти материальную сторону жизни». И только усиливал давление на Некрасова. После «Записок маркера» Толстому платили уже 75 руб. серебром за лист, а после «Набега» и «Святочной ночи» – 100. Дело дошло до того, что за лист статьи на педагогическую тему Лев Николаевич выбил сначала 150, а вскоре и 250 руб. Чтобы привязать Льва Толстого к «Современнику», Некрасов стал выплачивать писателю процентные отчисления от доходов издания. Однако молодой автор, назвав дивиденды «неладными», вышел из журнала.
