Александр Невзоров - Происхождение личности и интеллекта человека
Илл. 63. Схемы, иллюстрирующие различные положения барабанной косточки (кольца) по отношению к слуховой капсуле
а — Примитивные млекопитающие. Кольцо находится снаружи, дно барабанной полости не окостеневшее, б — Лемуроподобные. Кольцо окружено костной капсулой, в — Лориевые и «платирриновые» приматы. Кольцо расположено на поверхности и участвует в образовании наружной стенки капсулы, г — Катарриновые, а также современный долгопят (Tarsius). Кольцо выступает наружу, образуя слуховой проход в форме трубки. (По Харрисону — Уайнеру)
блестяще сформулировали одно из правил эволюции: «Если у организма имеется несколько путей или способов удовлетворить требования окружающей среды, и организм “выбирает” один из них в силу того, что подходящие изменения возникают первыми, то эволюционное развитие формы пойдет по пути совершенствования и усложнения признаков, соответствующих выбранному направлению, даже если этот путь сулит и в близком, и в более далеком плане более ограниченные эволюционные возможности, чем другие пути развития. Организмы не могут “выжидать”, пока возникнет наиболее подходящая вариация; механизм отбора начинает действовать на данную вариацию сразу же, как только она появилась» (Harrison G., Weiner J., Tanner J., Barnicot N. Human Biology: An Introduction to Human Evolution, Variation and Growth, 1964).
Частное подтверждение выводов Харрисона — Уайнера можно найти в хрестоматийном примере развития изначально конструкционно несовершенного глаза млекопитающих, о котором мы говорили выше: примечательна тщательность сохранения изначальной ошибочности. Более масштабные доказательства — в очень «широком» тиражировании неудачного соседства функций вокализации и дыхания с жевательно-сосательно-глотательным аппаратом, как это хорошо видно на илл. 64.
Есть все основания предполагать, что данное правило распространяется и на такое явление, как разум.
Возникшая (fortasse) в раннем кембрии как очень простая, охранительно-утилитарная функция примитивного организма, «чистый разум» должен был развиваться, сохраняя в себе часть свойств, полученных при «рождении».
Первый намек на то, что поиск «рудиментов и атавизмов» разума может быть успешным, сделал Ч. С.Шеррингтон еще в 1906 году:
«В качестве иллюстрации возьмем пример из повседневной действительности; кусок пищи во рту является причиной движений губ, языка, щек и т. д. Сознательное “я” отдает себе отчет весьма ясно в том, вкусна или не вкусна пища. В первом случае “я” может проглотить пищу, во втором — выбросить. В первом случае язык и глотка проталкивают пищевой комок в пищевод. Проделав это, наше сознающее “я” больше не контролирует движение куска, хотя последний еще находится в зоне действия мышц и нервов и они умело управляются с ним дальше. Сознательное “я”, однако, уже потеряло контроль над ним. Даже если кусок окажется ядом, “я” не сможет непосредственно вмешаться» {Sherrington C.S. The Integrative Action of the Nervous System, 1906).
Данное замечание Шеррингтона не только «указывает» один из путей поиска, но и «вчерне» определяет субординацию происходящего в организме, обозначив, в частности, безвластие разума в простом деле контроля за большей частью физиологических процессов даже в «своем собственном» анатомическом пространстве.
(Развивая мысль сэра Чарльза Скотта, мы будем вынуждены признать, что картина, вероятно, еще более забавна и драматична, чем это виделось Шерри нгтону.)
Илл. 64. Неудачное соседство функций вокализации и дыхания с жевательно-сосательно-глотательным аппаратом
Разум «не допущен» до процессов пищеварения, кроветворения, гомеостаза, метаболизма, роста, обновления, старения, грануляции, регенерации, коррекции репродуктивных возможностей et cetera, et cetera ни на клеточном, ни на каком ином уровне.
У разума, вопреки его имиджу «всемогущего», нет не то чтобы контрольных функций, но даже и простого допуска к этим сверхважным процессам. Строго рассматривая его возможности, мы непременно увидим демаркационную линию, изолирующую разум от тех тонких функций мозга, что осуществляют генеральное управление жизнью организма.
Происходящее в организме ему почти полностью неведомо, причем «закрыты» от разума не только штатные и благополучные процессы, но и те, где требуется его срочное вмешательство, связанное с радикальным изменением поведения.
Поясню.
Из всех управляющих функций мозга разум последним узнает о фатальных, но до определенной поры скрытых проблемах организма.
О воздействии радиации, например. О попадании в организм сложного яда неявного действия, об онкологическом заболевании, заражении ВИЧ, гепатитом или любыми другими болезнями, имеющими инкубационный период.
О воздействии фатальных скрытых факторов уже знают прочие функции мозга, мобилизующие все физиологические потенциалы, и с первой секунды поражения (заражения) уже сражающиеся с враждебным фактором, а разум может пребывать в счастливом неведении очень долгое время, до появления первых симптомов или разрушения части функций.
Exempli causa.
Вспомним особенности воздействия очень популярного во времена Первой мировой войны«иприта»(2,2дихлорэтиловоготиоэфи- ра, т.н. горчичного газа), вероятно, самого сильного из всех кожно- нарывных ядов, определяемого по формуле Габера от C*t= 1200.
Ergo: «Тяжелые поражения дыхательного аппарата наступают при вдыхании воздуха, содержащего 7 мг на 1 м3 при 50-60-минутной экспозиции. Порог смертельной концентрации при ингаляционном воздействии соответствует приблизительно 70 мг на 1 м3 при 30-минутной экспозиции» (Янковский М. Боевые химические вещества, 1933).
А теперь откроем гортань и грудину погибшего от воздействия иприта.
Патанатомическая картина живописна и содержательна: мы видим не только поразительную мощь яда, но и силу сопротивления ему. Легкие пестры: энфиземальные участки соседствуют с ателек- тазическими очагами. Плевра мутна и экссудирована, много фибриновых пленочек. Слизистая трахеи в обволочке, причем настолько плотной, что она легко отделяется пинцетом на всем протяжении трахеи. Во всем — следы смертельной, яростной битвы организма с отравой, причем битвы, начинающейся с первой же секунды поражения.
Ad verbum, исследование внутренних тканей легких, пораженных
ипритом, сегодня затруднительно, т.к. все сохранившиеся препараты имеют музейную ценность и секционированию не подлежат. Максимум, что возможно на таких препаратах — это кратенькие, деликатные разрезики, позволяющие подобраться к перитрахеальной и перибронхиальнойтканикрупныхисреднихбронхов.С ними картина тождественна: все покрыто фибринозно-гнойными пеленами, преимущественно слоистыми, что говорит и о жестокости процесса, и о силе иммунного ответа.
Но несмотря на патанатомическую очевидность того, что попавший в организм иприт с первого же мгновения начинает разрушение клеточных мембран, через это «заживо» некротизируя органы,
«пострадавшие указывают, что находясь в отравленной зоне они чувствовали только странный запах, который вначале ощущался очень явственно, затем они быстро к нему привыкали и переставали замечать. Никаких неприятных ощущений они при этом не испытывали. Первые субъективные нарушения появляются спустя 2-3 часа от момента соприкосновения с ядовитым веществом» (Савицкий Н., проф. Частная патология и терапия поражений боевыми отравляющими веществами, 1941).
Здесь будет уместен вопрос о статистике поражений дихлорэтило- вымтиоэфиром. По Вирту(Wirth. DerDeutscheMilitararzt, 1936 и Wirth. Zur Behandlung der Blausaurevergiftung, 1937), c 22 апреля 1915 года, т.е. с того дня, когда этот газ был применен впервые, количество только смертельных случаев чуть превысило миллион во всех армиях. Н. Gilchris (1928) и A. Prentiss (Chemicals in War, 1937) приводят гораздо большие цифры (только в русской армии — 475 340). А вот б. Урланис в «Истории военных потерь» (1994) категорично и аргументированно настаивает на общей цифре 39000 погибших вообще от всех видов газа за 1915-1918 гг. (На иприт, по всем источникам, приходится примерно половина). Как видим, данные разнятся, но для статистической весомости этого «эксперимента» вполне достаточно и 1000 случаев, а в их наличии сомневаться не приходится. Что же касается симптоматики поражений, то она всегда была достаточно типична и полностью сходствует с той, что описана Н. Савицким.
На этом простом «ипритовом примере» мы со всей наглядностью видим не только бессилие, но и «слепоту» разума, его полную «непосвященность» в те трагические, фатальные события, что свершаются в организме.
Понимание происходящего приходит, как правило, с теми грубыми, «прямыми» висцеральными ощущениями, когда изменение поведения уже почти ничего не решает.
Если бы знание о поражении пришло бы с клеточного уровня в то мгновение, когда только началось разрушение органелл и расщепление макромолекул (в т.ч. белковых), то последовало бы поспешное бегство из опасной зоны или принятие иных мер, которые сделали бы воздействие газа не столь фатальным. Но изолированная от тонких процессов физиологии функция разума пребывает в полном неведении о творящейся драме и не способна вовремя изменить поведение существа.
