Ричард Докинз - Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной
Была у Дарвина и другая причина придавать постепенности большое значение. Его современники, как и многие наши современники, с трудом могли себе представить возникновение человеческого организма и других столь же сложных объектов эволюционным путем. Если считать нашим далеким предком одноклеточную амебу, как это было еще недавно принято, то многим людям будет нелегко мысленно заполнить пропасть, разделяющую амебу и человека. Им покажется невероятным, как столь примитивный первоисточник мог дать начало такой сложности. Чтобы преодолеть данную разновидность скептицизма, Дарвин использовал образ длинного ряда незначительных, плавных изменений. Его рассуждения сводились к следующему: вам трудно представить себе, как амеба превращается в человека, но вы с легкостью можете себе представить, как амеба превращается в несколько иную разновидность амебы. А теперь вам несложно будет представить себе и то, как эта несколько иная разновидность превращается в несколько иную разновидность несколько иной разновидности… и т. д. Как мы уже видели в главе 3, эта аргументация способна убедить нас только в том случае, если количество эволюционных шагов огромно, а каждый шаг ничтожно мал. Дарвину постоянно приходилось бороться с недоверием такого рода, и он всегда прибегал к одному и тому же оружию: к подчеркиванию того, что изменения были плавными, практически незаметными и распределялись между бессчетным числом поколений.
Здесь уместно будет вспомнить рассуждения Дж. Б. С. Холдейна — прекрасный образец неординарного подхода к борьбе с подобным скептицизмом. Холдейн обратил наше внимание на то, что нечто очень похожее на переход от амебы к человеку происходит в утробе у любой матери всего за девять месяцев. Спору нет, индивидуальное развитие и эволюция — процессы чрезвычайно разные, но тем не менее любому, кто сомневается в самой возможности плавного перехода от одной клетки к человеку, достаточно посмотреть, каким образом возник он сам, чтобы все его сомнения рассеялись. Надеюсь, я не покажусь вам педантом, если между прочим напомню о том, что выбор амебы на роль почетного прародителя — это не более чем дань причудливой традиции. Какая-нибудь бактерия подошла бы тут лучше — впрочем, те бактерии, которые нам известны, тоже являются современными организмами.
Подытожу сказанное. Усиленное подчеркивание Дарвином того, что эволюция постепенна, было вызвано тем, против чего он возражал: ошибочными представлениями об эволюции, широко распространенными в XIX столетии. В контексте той эпохи слово “постепенный” означало “противоположный сальтации”. А в контексте следующего, ХХ столетия Элдридж с Гульдом употребляют это же слово совершенно в ином смысле. Фактически, хотя и не говоря об этом напрямую, под “постепенностью” они подразумевают “постоянную скорость” и противопоставляют ей придуманное ими понятие “прерывистости”. Под видом градуализма они осуждают “постоянный скоростизм”. И тут они, несомненно, правы: в чистом виде он так же абсурден, как и моя притча об исходе евреев.
Однако объединить эту справедливую критику с критикой в адрес Дарвина значит просто-напросто перепутать два различных значения слова “постепенный”. У нас нет никаких оснований сомневаться в том, что Дарвин и сам согласился бы с теми претензиями, которые Элдридж и Гульд предъявляют градуализму. А в том смысле, в каком Дарвин был убежденным градуалистом, Элдридж и Гульд тоже градуалисты. Теория прерывистого равновесия — это незначительная поправка к дарвинизму, которую сам Дарвин вполне мог бы одобрить, если бы это было предметом обсуждения в его время. Незначительные поправки не заслуживают большой шумихи. Причина того, почему шумиха все-таки возникла и почему я почувствовал себя вынужденным посвятить этой поправке целую главу, состоит попросту в том, что теорию эту преподносили (некоторые журналисты — весьма навязчиво) так, как если бы она кардинально противоречила взглядам Дарвина и его последователей. Отчего же это произошло?
В мире полно людей, которые тщетно стараются найти оправдание своему нежеланию верить в дарвинизм. По всей видимости, они делятся на три основные группы. Первая — это те, кто по религиозным причинам хочет, чтобы сама эволюция оказалась неправдой. Ко второй группе относятся те, у кого нет оснований отрицать, что эволюция происходила, но ее механизм, изложенный в дарвиновской теории, кажется им отвратительным по причинам политическим или идеологическим. Некоторым из них идея естественного отбора кажется недопустимо грубой и жестокой; некоторые путают естественный отбор со случайностью и, как следствие, с “бессмысленностью”, оскорбляющей их достоинство; иные же не видят разницы между дарвинизмом и социал-дарвинизмом — понятием, имеющим расистские и прочие неприятные обертоны. И наконец, к третьей категории относятся многие сотрудники так называемых СМИ, которые просто любят ниспровергать устои — возможно, потому что это поднимает тиражи, — а дарвинизм пользуется достаточным признанием и авторитетом, чтобы быть для них лакомым куском.
Каковы бы ни были их мотивы, результат один: стоит только уважаемому ученому заикнуться о своем малейшем несогласии с каким угодно нюансом современного ему дарвинизма, как он будет немедленно “пойман за язык”, а слова его раздуты сверх всякой меры. Будто бы некий мощный усилитель оснащен тонко настроенным микрофоном, избирательно выхватывающим все то, что может показаться хоть сколько-нибудь противоречащим дарвиновской теории. Это крайне прискорбно, ибо серьезные прения и критика жизненно необходимы любой науке, и горе нам, если ученые будут вынуждены держать свои мнения при себе, опасаясь “прослушки”. Надо ли говорить о том, что при всей своей мощности этот усилитель не отличается высокой точностью воспроизведения? Искажений больше чем достаточно! Ученый, шепотом высказывающий легкое сомнение в каком-либо современном аспекте дарвинизма, обречен слышать, как его слова громыхают и повторяются на все лады в искаженном, едва узнаваемом виде только и ждавшими этого момента громкоговорителями.
Элдридж и Гульд не шепчут, они кричат, красноречиво и убедительно. То, о чем они кричат, — материи зачастую довольно тонкие, но ясно одно: с дарвинизмом что-то не так. Аллилуйя, “ученые” сами это сказали! Редактор издания “Сотворение мира по Библии” писал по этому поводу:
…нет никаких сомнений в том, что доверие к нашей религиозной и научной позиции значительно возросло после произошедшего недавно смятения в рядах неодарвинистов. И мы обязаны воспользоваться этим в полной мере.
И Элдридж, и Гульд отважно ринулись в бой против мракобесия креационистов. Они выкрикивали протесты против превратного истолкования их слов только затем, чтобы обнаружить, что на этот раз микрофоны внезапно оказались выключены. Тут я могу им посочувствовать, так как мне тоже приходилось иметь дело с подобным комплектом микрофонов — правда, в моем случае они был настроены однобоко не столько в религиозном, сколько в политическом смысле.
Теперь надо просто сказать правду, громко и ясно: теория прерывистого равновесия не выходит за рамки неодарвинистского синтеза. И никогда за них не выходила. Понадобится время, чтобы ликвидировать урон, причиненный ради красного словца, но он будет исправлен. Теория прерывистого равновесия станет для всех тем, чем она и является, — интересной, но небольшой морщинкой на поверхности неодарвинизма. Нет абсолютно никаких оснований ни для разговоров о “смятении в рядах неодарвинистов”, ни для заявлений самого Гульда о том, что синтетическая теория эволюции (один из синонимов неодарвинизма) “фактически мертва”. Это как если бы открытие, что Земля имеет форму не абсолютной сферы, а слегка уплощенного сфероида, удостоилось следующего напечатанного огромными буквами заголовка на первой полосе:
КОПЕРНИК ОШИБАЛСЯ! ТЕОРИЯ ПЛОСКОЙ ЗЕМЛИ РЕАБИЛИТИРОВАНА.
Впрочем, справедливости ради надо признать, что последнее замечание Гульда было направлено не столько против предполагаемого градуализма неодарвинистской теории, сколько против другого ее утверждения. Это утверждение, с которым пунктуалисты не согласны, состоит в том, что эволюция, даже на самой крупномасштабной геологической временнóй шкале, является отражением исключительно тех событий, которые происходят на уровне популяций и видов. А Элдридж и Гульд считают, что существует и другая, высшая разновидность отбора, названная ими “межвидовым отбором”. Эту тему я отложу до следующей главы, где мы также столкнемся еще с одной биологической научной школой — с приверженцами так называемого трансформированного кладизма, которых тоже — и на таких же шатких основаниях — выдают иногда за антидарвинистов. Они трудятся в области систематики — науки о классификации организмов.
