Юджин Линден - Обезьяны, человек и язык
Попробуем расширить понятие «человеческий язык», включив в него кроме устного языка все вспомогательные средства общения между людьми. Тогда человеческим языком можно назвать и искусственные языки глухонемых, в частности амслен, которому обучены обезьяны. Тогда мы вправе считать человеческим языком и азбуку Морзе, и морскую сигнализацию флажками или лучом света, и знаки дорожного движения и т.д. Все это языки вспомогательного общения. Недаром в современных методиках обучения глухонемых жестикуляция (вместе с движениями губ) рассматривается как кодовое обозначение букв естественного языка. Получается, что глухонемые общаются фактически на обычном естественном языке, только его звуковая «материя» заменена жестами. Поэтому едва ли «чистый», не связанный со словесным, язык жестов можно рассматривать как человеческий язык, и на вопрос, научились ли обезьяны человеческому языку, мы должны ответить отрицательно.
В связи с этим возникает еще один вопрос: можно ли считать знаковое поведение обезьян аналогичным речевой деятельности человека? Вероятно, да. Далее я постараюсь поподробнее обосновать этот ответ, а сейчас лишь скажу, что сам факт взаимопонимания подопытных обезьян и экспериментаторов говорит о сходстве у них семиотических процессов.
И наконец: имеются ли общие черты у знаковых систем обезьян и человеческого языка или они качественно различны? Да, знаковые системы шимпанзе и человека имеют общие черты (вспомним семь признаков языка по Хоккету). Но если в одной системе какая-либо черта выражена слабо, а в другой – сильно, то с некоторого момента усиленная черта приобретает качественное своеобразие по сравнению с ослабленной: количество переходит в качество. Напомним читателям известный парадокс Евбулида (IV в. до н.э.) «куча», который можно сформулировать приблизительно так: одно зерно кучи не составляет, но можно ли получить кучу, прибавляя по одному зерну? Иными словами, переходит ли некая характеристика или состояние в качественно другое, когда «некуча» становится кучей? Об этом можно спорить и действительно много спорят в научном мире. Противники феномена Уошо утверждают, что качественный переход давно произошел, сторонники полагают обратное; этой дискуссии отведены многие страницы книги Линдена. Примем в ней участие и мы.
Но прежде напомним читателю факты, которые вызвали эту дискуссию, распределив их по следующим категориям «творческого» знакового поведения обезьян, весьма существенным для ответа на наши вопросы: 1) перенос значений знака; 2) изобретение новых знаков; 3) синтаксирование; 4) знаковый выход из наличной ситуации.
ПЕРЕНОС ЗНАЧЕНИЙ ЗНАКА. Естественно, что самыми распространенными были переносы, основанные на ассоциации по сходству (генерализации). Так, Уошо знаком «слышу» (указательный палец касается уха) обозначала любой сильный или странный звук, а также ручные часы, когда просила дать их послушать; знаком «собака» (похлопывание по бедру) она обозначала как самое животное, так и его изображение на рисунке. Перелистывая однажды иллюстрированный журнал, она обнаружила изображение тигра и сделала знак «кошка».
Интересны переносные употребления знаков на основе сходства объектов в некотором качестве. Служитель Джек долго не обращал внимания на просьбы Уошо дать ей пить. Тогда она прежде чем просигналить обращение к нему, стала ударять тыльной стороной ладони по подбородку, что означало «грязный». Получалась последовательность знаков: «Грязный Джек, дай пить», и «грязный» было употреблено не как «запачканный», а как оскорбительное ругательство. Если этот факт описан корректно, то перенос значения «грязный» с предмета на человека на основе ненавязанной обезьяне ассоциации по ощущению неприятного следует признать довольно тонким.
Шимпанзе Люси «назвала» бродячего кота «грязным котом», а самец Элли, долго требовавший, чтобы его пощекотали, – несговорчивого служителя «орехом» (самого Элли часто называли «крепким орешком»). Люси применяла для обозначения невкусного для нее редиса знаки «боль» или «плакать», а для сладкого арбуза – «конфета пить». Доступны, видимо, обезьянам и переносы по функции: увидев в иллюстрированном журнале рекламу вермута, Уошо изобразила знак «пить».
Чтобы обучить Уошо знаку «нет», Гарднеры просигналили ей, что снаружи ходит большая злая собака. Через некоторое время обезьяне предложили погулять, и она отказалась. Единственной причиной могло быть воспоминание о собаке. Здесь знак «собака» был подан без наличия предмета. Но поскольку прежде он ассоциировался у нее с образом собаки и отрицательной эмоцией, то «сработал». Образ собаки приобрел дополнительный признак «быть снаружи». Он и стал посредником в ассоциации между образом «прогуляться» и «собака». Этот случай, как и эксперимент с Элли по обучению амслену через ассоциацию с английским названием (без наличия обозначаемых предметов), говорят о способности обезьян образовывать довольно сложные цепи ассоциаций.
Все эти факты достаточно убедительно свидетельствуют о развитом ассоциативном мышлении шимпанзе, о способности к абстрагированию отдельных признаков предметов, если эти признаки жизненно значимы для животного.
Механизм ассоциативного мышления лежит в основе функционирования и развития человеческого языка, а процессы абстрагирования и обобщения обеспечивают, в частности, становление его грамматического строя.
ИЗОБРЕТЕНИЕ НОВЫХ ЗНАКОВ. Для обозначения нагрудника Уошо очертила на груди то место, где он надевается, использовав ассоциацию по смежности. Аналогичным образом Люси обозначала поводок – жестом его надевания вместо жестового знака «веревка». Так же Люси «присвоила» Линдену имя «аллигатор» (кусающие движения пальцами) на том основании, что у него на нескольких рубашках были вышиты крокодилы. Опять ассоциация по смежности.
В семиотике – науке о знаках – принята следующая их классификация: иконические (структура знака похожа на обозначаемый предмет – географическая карта, фотография), индексные (часть предмета или ее изображение выступает как знак предмета в целом – телефонная трубка на дорожном указателе обозначает телефон-автомат) и символические (ничего или почти ничего не имеющие в своем содержании общего с обозначаемым предметом – слова человеческого языка). С точки зрения этой классификации обезьяны могут создавать иконические знаки (имитация движений надевания поводка) и знаки-индексы (вышивка на рубашке как знак человека). С символическими знаками дело, видимо, сложнее. Тот факт, что обезьяны могут пользоваться ими, не подлежит сомнению, о чем свидетельствуют эксперименты по обучению Элли амслену через английские слова, а Сары – оперированию с «абстрактными» жетонами, совсем не похожими на обозначаемые ими предметы. Но может ли обезьяна сама создать нечто вроде жетона? Сомнительно. Дело в том, что символические знаки генетически вторичны по отношению к некой исходной знаковой системе: без нее они не могут ни возникнуть, ни функционировать. Жетоны Примака были возможны только потому, что в сознании их создателя существовала связь между предметом и его английским названием, что фактически и обозначает жетон. Для обезьяны же это звено не нужно, поскольку у нее вырабатываются прямые ассоциации между образом предмета и образом жетона. Современные естественные языки, будучи символическими, также не могли возникнуть без языков-предшественников, которыми, как мы полагаем, были такие знаковые системы, как пантомимические действа и пиктографическое письмо.
Однако мы не собираемся полностью лишать обезьян способности к символизации знаков. Если бы у них возникла настоятельная нужда в этом, они бы либо выказали, либо развили такую способность. Символизация как процесс максимального свертывания содержания знака, при котором оно перестает быть схожим с обозначаемым предметом, делается необходимой при возрастании числа знаков и «объема» общения. У обезьян эти величины ограничены их естественными потребностями и внутренне замкнутой, тысячелетиями закреплявшейся системой стереотипов поведения. Конечно, искусственное увеличение «объема» общения, особенно с человеком, возможно, но всегда будет существовать вероятность того, что обезьяна откажется от лишних и бессмысленных для себя нервных нагрузок.
С другой стороны, всякая символизация знака приводит к его неоднозначности, которая снимается контекстом. Представим, что обезьяна станет сокращать и упрощать сложные имитирующие знаки, тогда многие из них совпадут и различить их можно будет только благодаря ситуации, контексту общения, синтаксированию предложений. Таким образом, и здесь выступают ограничения, связанные с образом жизни обезьян. Поэтому окончательный ответ на вопрос о способностях обезьян к символизации мог бы быть таким: создавать знаки-символы обезьяны, вероятно, могут, но только в рамках своих весьма ограниченных возможностей синтаксирования.
