Игорь Акимушкин - И у крокодила есть друзья
Вышел я к такому озеру и сел на корявую лесину, которую ветровал кинул в сырой мох. (Лесина-то была сухая.) Красное солнце, цепляясь за сучья дальних елей, садилось за лесом. И чем ниже опускался огненный шар, тем сумрачнее становилось в лесу. Густел туман над кочками.
Я ждал глухарей. Через час прилетят они на болото и затеют свои игрища.
Времени было много, я сидел и думал. Сначала о глухарях, потом о щуках.
И в самом деле странно: почему в этих озерах никакая почти рыба не живет, кроме щуки? Чем тут щука на безрыбье кормится? Кого ест?
Наверное, сама себя ест. Крупные щуки мелких ловят, а мелкие на щучьих мальков охотятся. Мальки рачков едят: дафний и циклопов. Рачки питаются микроскопическими водорослями. Водоросли за счет лучей солнца и минеральных солей живут. Так щука за щуку, малек за рачка, рачок за водоросль — единым фронтом и отвоевывают у жизни место под солнцем.
И вот вертится у меня в голове вопрос. Щука щуку ест, как назвать эти милые отношения: внутривидовая это борьба или, может быть… взаимопомощь?
Конечно, щука со щукой «борется», что и говорить: сильная слабую уничтожает.
А если с другой стороны взглянуть на вещи: не ела бы щука щуку, она ведь и жить в бескормном озере не смогла. Все щуки передохли бы с голоду, и род их прекратил бы свое существование во многих местах, где он сейчас обитает. Так ведь?
Взаимная выручка идет часто очень сложными и скрытыми путями, животные иной раз протягивают друг другу руку помощи там, где мы этого никак не ожидаем.
Почему, скажите, муравьи, термиты, тараканы и рыбы получают столько разных преимуществ, когда живут в обществе себе подобных? И теряют их в одиночестве? Эти преимущества назвали эффектом группы, но суть странного явления еще не ясна.
Может быть, тут дело в феромонах?
Известно было, что эндокринные железы выделяют внутрь организма гормоны, вещества-регуляторы, которые управляют физиологическими процессами.
Исследования последних лет показали, что у многих животных функционирует еще и экзокринная система желез: они вырабатывают внешние гормоны — феромоны. Мы уже знаем, что муравьи метят ими трассы.
У муравьев феромоны несут и другую службу: они знаки химического словаря. Мы разговариваем, обмениваясь звуками, а муравьи — запахами. Разные пахучие вещества, которые выделяют их экзокринные железы, побуждают рабочих муравьев собираться по тревоге, бежать за добычей, ухаживать за маткой, кормить личинок, перетаскивать коконы.
Муравьи и после смерти продолжают некоторое время «разговаривать»: их тело выделяет феромоны, и поэтому собратья ухаживают за ними, как за живыми. Но через день-два наступает разложение, и запахи смерти заставляют рабочих муравьев «прозреть»: тут только уносят они мертвых подальше от муравейника.
Эти похоронные шествия вызывают лишь некоторые, а не все продукты распада муравьиных трупов. Главным образом жирные кислоты и их эфиры. Когда этими веществами экспериментаторы обмазывали живых муравьев, то другие муравьи не пускали их в дом. Хватали и волокли на кладбище: на свалку, где складывают они своих мертвых сородичей. «Живые покойники, — пишет известный биолог-экспериментатор доктор Уилсон, — разумеется, поспешно возвращались домой, их снова „хоронили“. И так продолжалось до тех пор, пока после многократного повторения похоронного обряда запах смерти не выветривался совершенно».
Возможно, предполагает Уилсон, у некоторых животных язык запахов имеет и свой синтаксис: соединение различных феромонов означает иную информацию, нежели каждый из них в отдельности. Частота повторения запаха-сигнала или его интенсивность, очевидно, тоже определяет смысл переданной информации. Например, феромоном дюфуровых желез огненные муравьи метят свои трассы. Но если очень большими дозами этого же феромона обработать гнездо, то почти все муравьи, включая матку, покинут муравейник — все выйдут на дороги! Большие дозы «дорожных» феромонов означают, наверное, приказ: «Переселяемся на новое место!»
Феромоны несут не только информационную службу: некоторые управляют развитием единоплеменников и, таким образом, имеют, значит, непосредственное отношение к загадочному эффекту группы.
Взрослые самцы саранчи, например, выделяют через свои хитиновые покровы какое-то летучее вещество, которое ускоряет рост молодых саранчуков. Как только личинки его почувствуют, сейчас же их усики, ножки и челюсти начинают жадно вибрировать. Это же вещество в пору роения сзывает саранчу в стаи.
У термитов рабочие и воины добавляют в корм молодняку феромоны-регуляторы, которые определяют дальнейшую судьбу личинок: получив эту «добавку», те никогда уже не вырастут ни рабочими, ни солдатами. Развившись, они вольются в ряды других каст термитника.
Такого типа феромоны близки (если не полностью идентичны с ними) к метаболитам. Их тоже недавно открыли. Таинственные вещества, которые так называют, выделяют в воду многие морские растения и животные. Для врагов метаболиты опасны, друзьям же очень полезны. «Биологические связи между морскими организмами, — пишет советский океанолог Николай Горский, — вышли, таким образом, за пределы формулы „хищник — жертва“ и требуют пересмотра».
Требуют пересмотра и многие другие укоренившиеся понятия о поведении и взаимоотношениях между животными. Ведь каждый день приносит новые открытия.
Уже когда эта книга была подготовлена к печати, пришло сообщение о вихревом танце пчел. Поэтому я расскажу о нем здесь, в заключении.
Ученик Карла Фриша Мартин Линдауэр разгадал, наконец, давно мучивший пчеловодов вопрос: как пчелы-разведчики заставляют рой покинуть улей и как приводят его на новое место поселения.
Гвоздем программы служит, оказывается, вихревой танец. Когда приходит пора роиться, разведчицы ищут новые, пригодные для поселения дупла, ниши и другие подобные убежища. А как найдут, врываются в улей и в большом возбуждении исполняют этот самый вихревой танец. Вибрируя брюшком, жужжа крыльями, разведчицы зигзагом проползают через сбившихся в кучи пчел, бесцеремонно их расталкивая.
Вскоре уже десятки пчел следуют за разведчицей, энергично повторяя ее движения. Число танцоров все растет. Улей приходит в смятение, рой гудит: пчелы разогревают «моторы». Вдруг снимаются с места и вылетают из улья, прихватив с собой, конечно, и матку.
Недалеко от улья рой прививается. Пчелы ждут новой информации от разведчиц.
На некоторое время рой успокаивается. Висит на ветке плотным комом. У кома есть и оболочка (живая!) и сердцевина. Оболочку образуют прочно сцепившиеся друг с другом пчелы. Она играет роль наружного скелета всего роя. Толщина оболочки — три-четыре пчелы. Под ней рыхлая сердцевина тоже из пчел. Через каждые десять минут две трети насекомых уходят из скорлупы внутрь клуба, а на их место из сердцевины выползают другие живые «кирпичики».
На этой скорлупе и танцуют разведчицы — каждая рекламирует свою находку, свое дупло. Сколько разведчиц, столько и предложений. И чем лучше найденное место, тем оживленнее танец. Но танцуют разведчицы пока еще не вихревой, а виляющий танец.
Время от времени «сагитированные» ими пчелы покидают рой и летят по указанному танцем адресу, чтобы на месте обследовать новую жилплощадь. Если она им понравится, то, возвращаясь, они танцуют в одном ритме с разведчицей, которая это место нашла. И разведчицы время от времени улетают на повторные изучения найденных ими убежищ. Исследуют они, по-видимому, и находки других разведчиц. И если те окажутся лучше их собственных, то они перестают рекламировать свои менее удобные квартиры, а присоединяются к танцам более удачливых соперниц.
Мало-помалу большая часть танцующих пчел начинает показывать какое-нибудь одно наиболее пригодное для поселения место. Но бывает и так, что разведчицы никак не могут прийти к соглашению и каждая из них упорно настаивает на своем. Тогда рой обычно рассыпается. Но, полетав немного, пчелы снова сбиваются в клуб, а разведчицы, пишет советский исследователь Коланевич, «вновь пытаются договориться».
Однажды на скорлупе роя, за которым наблюдали ученые, разведчицы рекламировали сразу двадцать мест, на каждом из них пчелы могли бы поселиться. И только на пятый день разведчицы, наконец, «договорились»: протанцевали все один и тот же танец и повели затем рой на новую квартиру.
В другом рое пчелы две недели висели друг на друге, а разведчицы в это время, как члены нерадивого ученого совета, никак не могли прийти ни к какому решению. Начались дожди, и пчелы в клубе, рассыпавшись, стали строить соты там, где рой привился, прямо под открытым небом.
Зато, когда решение найдено, разведчицы дружно вбуравливаются в клуб и вихревыми танцами будоражат полусонных сородичей. Снова гудит рой, пчелы суматошно снуют в коме. Вот все смешалось в походном доме, и десяток пчел, хорошо осведомленных, по-видимому, о финише, стартует со скорлупы. Другие кидаются за ними, и в несколько секунд клуб рассыпается.
